Вера Владимировна Барова, исполнительный директор Благотворительного фонда развития Тюмени, - персона для города знаковая.
Работа, связанная с благотворительностью, не самая легкая. И не самая благодарная. Часто складывается впечатление, что профессионально ей занимаются те, кто иначе не может. Вера Владимировна Барова пришла в профессиональную благотворительность в 1999 году с запасом прочности и планами на ближайшие полгода. И остается в этой сфере до сих пор. Она рассказала «Вслух.ру» о том, почему у тюменского благотворительного фонда не может быть амбассадора — знаменитости, как удается получать помощь, ничего ни у кого не прося, и почему БФРГТ будет работать вечно.
Этот разговор продолжает серию бесед с тюменцами, без которых сложно было бы представить наш город.
С Верой Владимировной мы поговорили о многом, интервью получилось большое (нажав на ссылку, вы попадете на соответствующий момент в интервью), в том числе:
Об отсутствии у тюменцев авторитетов.
О том, с каким посылом создавался фонд.
О споре с Владимиром Якушевым.
О том, кто может раздавать деньги, а кто нет.
О центробежных силах в некоммерческом секторе.
О том, чего именно хочет Вера Барова и ее коллеги.
О возможности диалога во времена застоя.
О благотворительности по бартеру.
О российских традициях западной благотворительности.
О вере в то, что все получится.
«Я — идеолог».
О том, почему в коллективе фонда нет мужчин.
О том, как помогать, ничего не прося.
Что делать, если хочешь помочь.
О живой истории и фестивале «Ключ».
О том, что тюменцы могут сделать для благотворителей.
О том, как проверить призывы о помощи больным детям.
О том, что объединяет меценатов XIX и XXI веков.
— Вера Владимировна, фонд существует 22 года, это, можно сказать, сама стабильность. Местная власть меняется, а вы не меняетесь.
— Глав города при нас было, наверное, пятеро. И столько же глав региона.
— Если бы у вас была возможность выбора, кого бы из известных людей вы пригласили представлять ваш фонд?
— …Вопрос интересный.
В свое время благотворительный фонд, созданный в Тольятти, заручился согласием Веры Васильевой войти в состав попечительского совета. Вообще, конечно, дай Бог ей здоровья, она до сих пор не теряет интереса к этой организации, до сих пор как некий флажок.
Вообще в Тюмени, мне кажется, какая-то особая атмосфера, мы не привязаны к авторитетам. Приведу пример. Мы приехали в братский польский фонд в Нидзжицу, под Варшавой. Они организовали несколько мероприятий с участием нашей тюменской Мисс мира Ксенией Сухиновой. Тогда чуть ли не вся Варшава к ним слетелась: первая в мире красавица у них в гостях. Этому придавалось большое значение, и все хотели к ней прислониться.А у нас нет такого живого отклика. Я пыталась один раз провести благотворительный ужин с участием звезды. И народ говорит: «Ну и что? Ну, звезда…».
Вообще мы живем в каком-то особом месте, а, может, в особое время, когда нет безоговорочных авторитетов… Но, похоже, у нас, у сибиряков, собственные ценности. И мы сами себе авторитеты. А, может, стоит задуматься над этим вопросом?
— А вот Хабенскому, Хаматовой — таким персонам — вы не доверяете?
— Доверяю, и та тема, которую они подняли на флаг, может быть, без их участия так не звучала бы, не находила бы такого отклика, ведь имена этих людей, их авторитет наверняка ценят и первые лица нашей страны.
— Сколько партнеров-бизнесменов с вами с самого начала, с 1999 года?
Вообще в конце 1990-х — начале 2000-х нам еще казалось, что мы будем развиваться в одном русле с международным сообществом. Культура благотворительности, которая им присуща, выражается в системном подходе: даю не потому, что просто сегодня так хочу, а потому, что так буду делать всегда.
Имея убежденность, что все так и будет, мы азартно включились в разработку регионального закона о благотворительности. Мы видели, как развивается Москва. Храм Христа Спасителя строили в рамках этого закона. В Самаре под эгидой губернатора были проработаны все процедуры, определен статус благотворительной организации, закреплены преференции для бизнеса. Свои законы появлялись и в других регионах, но они носили больше рамочный характер. Нас такой подход устроить не мог. У нас уже был общественный интерес к благотворительности, появились перспективные проекты, муниципальные учреждения хотели делать больше, чем им положено по статусу. Своей задачей мы видели предложить им дополнительные источники финансирования.
Так получилось, что в Тюмени в 1997 году впервые в России было принято постановление о муниципальном гранте. Наш опыт тогда переняли многие. Когда к управлению городом пришел Владимир Владимирович Якушев, первым, на что он обратил критическое внимание, был почему-то муниципальный грант. Тогда тюменским общественникам удалось доказать главе города, что гранты нужно оставить. Ведь мы начали это дело первыми в стране. Как должно было выглядеть, если бы мы это начинание прикончили? К счастью, Владимир Владимирович нас тогда услышал. Мало того, финансирование в рамках муниципального гранта было увеличено.
— Вы в начале 2000-х часто бывали за границей — в Бельгии, Польше, Германии…
— Может, звезды так сходятся, может, судьба нас ведет, но могу сказать, что мы причастны ко многим историям, связанным с некоммерческим сектором, и международным в том числе. В Брюсселе я побывала в 2002 году, там проходила ассамблея Европейского центра фондов — крупнейшего объединения донорских организаций, которые профессионально занимаются привлечением ресурсов.
Мне посчастливилось побывать и в штаб-квартире CAF (Charities Aid Foundation — Фонд развития филантропии) в Лондоне, который по сути был благотворительным банком. Там мы, например, увидели благотворительные чековые книжки. Модель фонда в России, известная как фонд целевого капитала, в международной традиции — endowment foundation, то есть вечный фонд, который является базой для развития программ фондов прежде всего местного сообщества. Эту модель мы и взяли на вооружение, но до конца пока не реализовали. Тогда, являясь грантовой организацией, мы мечтали о том, что создадим вечный капитал, который позволит нам, как и нашим зарубежным коллегам, чувствовать уверенность в завтрашнем дне и реализовывать программы без оглядки на то, что будет потом.
Пример — местный фонд в Кливленде (Огайо, США). Город чуть меньше Тюмени. Капитал — 82 млн долларов. По принципу «не держать все яйца в одной корзине» они вкладывают средства в разные продукты разных банков, а полученные проценты направляют на реализацию программ и содержание фонда. Это абсолютно замечательная вещь в хорошо работающей экономике, когда инфляция не съедает все замыслы. А у нас инфляция практически равна тому банковскому проценту, который может гарантировать банк, а иногда и больше.
Мы тоже мечтали об эндаументе. В 2006 году закон о порядке формирования и использования целевого капитала НКО был принят моментально, в считанные дни. Но когда разобрались, поняли, что не этого ждали. Хотя некоторые мои коллеги, например, Олег Шарипков, руководитель Фонда «Гражданский Союз» из Пензы, активно работает по продвижению идеи создания капиталов в НКО (капитал их Фонда создан при поддержке Фонда Потанина).
Наш фонд — по факту многоликая организация. Мы не только собираем деньги, но и, к примеру, оказываем бизнесу услуги в реализации благотворительных социальных программ. Наша ставка на это оправдалась. Мы еще и ресурсный центр, который взращивает этих грантополучателей — фактически не только для себя. Очень долго бились над увеличением объема финансирования на региональном уровне, чтобы у некоммерческих организаций были реальные шансы получить поддержку.
С помощью программ поддержки, которые укрепляли нас как фонд, мы формировали Уральскую сеть фондов местных сообществ, которая довольно успешно развивается. На развитие фонда мы несколько раз получали малые гранты в КАФ (российский Благотворительный фонд развития филантропии), задача которого — как раз поддерживать фонды местных сообществ, заниматься обучением инициативных групп.
С 2011 года у нас появился реальный шанс получить деньги от Министерства экономического развития. Поддержка была адресована не собственно фондам, а ресурсным, инфраструктурным центрам для некоммерческих организаций. С тех пор нас уже трижды поддержало Минэкономразвития, дважды — Фонд президентских грантов.
В итоге мы пошли по пути расширения своего влияния на территории и создали по факту Уральскую сеть ресурсных центров для развития и поддержки НКО. 2020 год был не самым показательным, потому что режим ограничений наложил отпечаток и на нашу работу. Но в отчете за этот год есть раздел «Поддержано уральской сетью ресурсных центров». И есть замечательные истории с мест, которые говорят о том, что нашим коллегам в маленьких городах все-таки удается вдохновлять людей на добрые дела, находить ресурсы на реализацию их пусть небольших проектов и показывать сообществу вклад в судьбу людей, которые тут живут.
— Правильно ли я понимаю, что ресурсные центры учат действовать тех, кто хочет заняться чем-то общественно полезным?
— Да. Причем мы действуем на перспективу. Сначала создали себе партнеров на уровне региональных центров — ресурсные центры для НКО, потом пошли в муниципалитеты, потом увеличили число муниципальных ресурсных центров и поставили задачу обучить их работать с местным сообществом: и с властью, и с бизнесом, консолидировать усилия, чтобы иметь уже другие результаты, то есть становиться центрами общественного развития, а не ресурсными центрами для НКО. Мы считаем, что они уже созрели. Да и насущная необходимость в том, чтобы их влияние и предметное сопровождение получили инициативные группы граждан, уже есть.
Идей-то много, а для того, чтобы стать активно действующим ядром, все равно надо создавать НКО. Сегодня законодательство таково, что вы не можете получать деньги и отдавать их другим, не являясь юридическим лицом.
— Учитывая несколько уровней, на которых вы действуете, насколько вам сложно? Хотя бы держать в голове все, что происходит?
— Нет, определенные сложности, конечно, присутствуют (смеется). И ощущение, что где-то ты чего-то не доделал, не успел, в любом деле есть. В нашем — тем более. Но мы стараемся, чтобы у нас не было случайных проектов, чтобы они были взаимосвязаны, и помогали укрепляться всем, кто рядом с нами.
Например, в прошлом году мы получили 10 млн рублей от Фонда Потанина. Эта уникальная программа направлена именно на укрепление «помогающих» организаций, с тем, чтобы они чувствовали себя более уверенно. У нас такой грант уже был, но от зарубежного фонда в начале 2000-х. А от российских партнеров мы получили такой грант впервые.
Очень многие, включаясь в эту работу, на себе ее и замыкают — делают ремонт в офисах, проводят техническое перевооружение, и прочее. Мы же решили, что наши участники Уральской сети ресурсных центров для НКО, которые уже готовы стать центрами общественного развития, как раз и могут выступить нашими партнерами в этом проекте. Средства, которые могли быть направлены только на наши нужды, мы направляем восьми таким организациям. И не считаем, что это какой-то подвиг. Это реальный шаг к укреплению всего, что мы делали раньше.
Партнерство как таковое в российском некоммерческом секторе — тема очень сложная. Я проходила это не раз. Мы сами начинали в рамках Сибирской сети ресурсных центров. Ресурсы в разные годы были разными, но они были. Кончалось дело тем, что некоторые организации, становясь на ноги, вдруг начинали демонстрировать центробежные устремления, подчеркивая, что они уже не нуждаются в учителях. Я не исключаю, что это может случиться и с нами. Так в рамках Уральской сети уже выросли организации, которые по масштабам больше нашего фонда.
Но мы не драматизируем. Решили, что продолжим расширять сеть за счет муниципальных центров, которые хотят учиться, готовы включаться. А ресурсные центры регионального уровня уже будут выполнять роль экспертных организаций. В марте отправили заявку в Фонд президентских грантов на поддержку этого проекта.
Говорю же, у неподготовленного человека при взгляде на нас голова кругом: что такое вы делаете?!
— Это точно…
— А мы просто хотим, чтобы люди могли напрямую влиять на качество своей жизни, определять, что и как в этой жизни должно происходить, и не были бы силой осчастливлены. А главное — чтобы верили в свои силы. Отнять же веру в собственные силы у нас замечательно умеют.
Проводя семинары, я говорю не только о конкретных технологиях, а, например, спрашиваю участников: «Как вы себя сегодня чувствуете?» Они так удивляются! Ведь те же органы власти ставят им задачу, и часто им не интересно, услышаны ли они, поняты ли, как поняты. Это как брифинг: сказал, повернулся и пошел.
Кстати, когда я работала в отделе пропаганды горкома партии, наш начальник отдела, узнав, что такое брифинг, сказал: «Так это же здорово, отвечать на вопросы не надо!».
Вот говорят: времена застоя. Я работала в статусе лектора горкома партии, моей задачей в предвыборный период было готовить графики встреч с горожанами. Так первый секретарь горкома — Шаповалов (Игорь Александрович, с 1978 по 1984 гг. первый секретарь Тюменского горкома КПСС. — Прим. ред.) — утром заходил на территорию Моторостроительного объединения, в котором было двадцать с лишним цехов, и в девять вечера оттуда выходил. Потому что заходил в каждый цех и разговаривал с людьми. Уж не знаю, хватало ли кому-то духу задавать неудобные вопросы. Но это был разговор, если хотите, знак внимания, что ли.
Или перестройка, тогда были популярны гражданские трибуны — дискуссионные площадки по-нынешнему. Бурбулис, Ельцин и другие инициировали их в соседних регионах. Нам негоже было отставать. И мне говорят: «Нужно провести такую же гражданскую трибуну». Какую тему вынести? Одной из самых больных тогда был разлад в редакции газеты «Тюменский комсомолец». Связано было и со сменой руководства, и с другими обстоятельствами. И я пригласила главного редактора и говорю: «Давайте устроим гражданскую трибуну? Соберем в Доме политпросвещения обе стороны и попробуем прояснить ситуацию». С каждым нужно было разговаривать, убеждать, что это не смертельно, что сегодня то время, когда можно и нужно говорить. В итоге они мне спасибо сказали.
Но когда люди поверили в возможность диалога, мы опять перестали разговаривать.
— В 1999 году вы приступили к этой работе. Был ли у вас страх, неуверенность, что вы не соберете нужных средств, например?
— Нет, не было. По первому образованию я историк, успела поработать в музее. Одна экспозиция там была посвящена благотворителям Тюмени. Я понимала, что это те истоки, к которым надо обращаться. Кстати, первое заседание с нашими партнерами мы проводили в музее «Истории одного дома», рассказывали об их предшественниках и как бы протянули ниточку от предшественников к потомкам.
У меня уже был хороший опыт, связанный с благотворительностью. В 1996 году я возглавила ассоциацию работников социальных служб. С чем мы столкнулись? Семимильными шагами развивалась система социальных приютов, а бюджетные процедуры отставали. Уже было принято решение открыть приют, туда принимали детей, а обеспечение поступало плохо: не было одежды, необходимых вещей. Как-то удавалось обеспечивать приют питанием. И чтобы их поддержать, я начала обращаться к нашим бизнесменам.
Это были времена дефицита, бартера. Но найти нужные нам вещи оказалось не так сложно. Помог Валерий Иванович Борисов, который потом стал бессменным председателем правления нашего фонда. Он тогда работал на заводе АТЭ. И убедил директора завода помочь. Благодаря им дети были обеспечены разными вещами, включая одежду и обувь.
В 1998 году мы уже были ресурсным центром, будучи еще ассоциацией работников социальных служб. Тогда у нас побывали представители CAF. В рамках программы создания фондов местных сообществ в России они сами выбрали города. Ими оказались Москва, Тольятти и Тюмень. Сотрудница российского представительства CAF тогда спросила: «Вера, у вас есть заграничный паспорт?» — «Есть, а что такое?». Позже они позвонили и сказали, что мы летим в Лондон. Потом поняла, что для этой модели не годятся мегаполисы. Потому что люди, желающие вкладывать в фонд силы и средства, должны понимать свою причастность к этому месту. Как показала практика, успешно это происходит в городах с населением до миллиона. Сегодня нас таких уже чуть больше семидесяти на просторах России.
— Люди друг друга знают.
— Да. А в больших городах они не чувствуют причастности, потому что принадлежат всему миру.
Кстати, побывав за границей, я поняла, что традиции благотворительности, принятые в России, за рубежом получили развитие благодаря нашим же выходцам. Во многих городах Европы и в США — определенно. Мне попалась книга «Москва купеческая». Там описано, как действовал российский предприниматель конца XIX — начала XX века, если желал устроить стипендию собственного имени. Он должен был на банковский счет положить средства, процент от которых равняется годовому содержанию студента. Но самое «волшебное» — он не имел права на эти деньги до той поры, пока студент не окончит учебу. Вот не зря же самые успешные целевые капиталы в России — у вузов.
Словом, страха не было!
— А откуда уверенность, что все получится?
— Во-первых, люди, с которыми у нас сложился контакт еще в рамках благотворительной программы ассоциации работников социальных служб, мне сказали: «Вера, мы в тебя верим!». Во-вторых, когда я посмотрела, как это работает за границей, и приняла решение регистрировать фонд, появилось предложение участвовать в программе фонда «Евразия». Условие участия — собрать средства на грантовый конкурс. В этом случае нам удваивают эту сумму. Грант «Евразии» был рассчитан на полгода…
— Вопрос был, чтобы кто-то за это взялся?
— Получилось, что время выбрало нас.
— А с кем вы начинали? Вы говорите: мы. Ваша команда — это кто?
— Как и большинство попечителей, сотрудники нашего фонда 20 лет назад — это те же люди, которые работают сейчас. На 15-летие приезжал Борис Цирюльников и говорит: «Что, они все у тебя еще работают? Мои — кто умер, кто в Москве!». А мы до сих пор вместе — Светлана Аркадьевна Дремлюга, Ирина Александровна Дублицкая, Лариса Петровна Зубцова.
— У вас были такие времена, когда вы понимали, что деньги не собираются, гранты не дают, процессы останавливаются?
— Вот процессы практически не останавливались. Средства, да, иногда «скукоживались». И мы сообща решали, раз сами выбрали подход «сколько потопаешь, столько полопаешь», то в такие моменты надо приложить дополнительные усилия. И все сохранились. Потому что дело интересное!
По природе своей я человек свободный. Мне довелось работать в разных органах — горкоме комсомола, горкоме партии, департаменте социальной защиты, центре «Семья», краеведческом музее. Всякая система искусственных ограничений меня очень не устраивала. Может, конечно, мне везло с руководителями. Или сказывалось мое убеждение, что лучше тебя твое дело никто не знает, даже руководитель. И заставить его в это поверить ты можешь. Поэтому тебя и называют специалистом. Я понимала, как преподнести очередную новацию, чтобы руководство воспринимало ее как собственную. И часто мне это удавалось, это правда.
— В этом отношении вы политик.
Говорю мужу: «Ну вот, решила, ухожу». — «А перспективы какие?» — а тогда мы уже получили грант от «Евразии». — «Полгода…» — «Да, это большой срок по нынешним временам!» И все. Так мы пошли. И пришли. Не знаю, к чему, правда.
На самом деле, я и сейчас нахожусь в ситуации принятия решений — как мне сохранить это дело и в какие руки передать. Потому что мы всегда и везде транслировали, что фонд должен быть вечным.
— Кстати, у вас же женский коллектив? Почему так происходит?
— По сути, у нас никогда не было полной уверенности, что завтра будет лучше, чем вчера. Вера была, уверенности не было. Никакого мужчину бы это не удовлетворило, особенно с точки зрения дохода. Мужчины приходят тогда, когда наступает стабильность. Когда она у нас наступит, учитывая обстоятельства, — вопрос.
— В советское время были свои ограничения — сейчас наросли свои. После развала Союза был период большей свободы, но он закончился. Вы себя когда более комфортно чувствовали?
— Как ни странно, я все время транслировала, что государство должно оценить нашу работу, заметить, включиться. Я была участницей первого гражданского форума в Москве. Он проходил в Кремлевском дворце съездов. Я подняла руку и спрашиваю: «Скажите, все так хорошо тут начинается, а будете вы какой-то посыл регионам адресовать, чтобы они нас увидели?». Александр Волошин, на тот момент глава администрации президента РФ, пошутил: «Я как раз об этом думаю: как же так им рассказать, чтобы они вас в объятиях не задушили?». Сейчас я реально это чувствую: на словах все горячо поддерживают, а как дойдет до дела… Задушить в объятиях любую инициативу очень легко.
— А как 22 года-то? Ведь настолько вокруг все нестабильно, настолько устаешь просить, находить, убеждать…
— Мы в свое время условились, что мы ничего не просим. Вот например Александр Яковлевич Юффа — богатый человек. История развития наших отношений следующая. Я к нему полтора года приходила: «Тук-тук-тук, здравствуйте!». Рассказывала, как у нас все замечательно. И в Брюссель слетала, и там побывала, и фонд мы создали. Через полтора года таких регулярных встреч он говорит: «Если вы такие успешные, почему мы не с вами?». В итоге создали именной фонд концерна «НИККА».
— Вы работаете только с бизнесом или любой человек может прийти и чем-то помочь?
— Любой. Например, по инициативе Анатолия Омельчука мы собирали средства на памятник маме.
Там было и трогательно, и печально. Поставили ящики в торговых центрах, люди туда бросали деньги, кто-то бросал мусор. Мусора оказалось больше, чем денег. А кто-то опустил в ящик пару серебряных крестиков. До сих пор лежат. Не знаю, как с этим поступить, наверное, в какую-то церковь нужно унести. Пара крестиков — вклад на памятник маме.
— Что нужно сделать обычному человеку, у которого зарождается желание в чем-то поучаствовать?
— На самом деле, мы являемся ресурсным центром для НКО, работаем и с бизнесом, и со всеми активными людьми, которые хотят найти себе применение в благотворительности. Сейчас таких возможностей становится больше: есть и центры инноваций в социальной сфере, и структуры, консультирующие по социальному предпринимательству, и фонды, способные откликаться на какую-то возрастающую потребность. К счастью, находятся люди, которые готовы в это вкладываться.
Но конкретному человеку, который задумывается о том, что бы такого доброго сделать, я скажу: «Посмотрите вокруг себя. Кто находится рядом?». И наверняка вы увидите соседа, который не так богат, или многодетную маму, которая также не откажется от поддержки.
Тем более, что помощь «человек — человеку» для многих является предпочтительной. Ведь когда речь идет о фонде, некоторые опасаются, что помощь идет на зарплаты. Кажется, что благотворительный — это синоним бесплатного. Дороти Рейнольдс, одна из самых известных фандрайзеров в США, как-то сказала: «Чтобы привлечь один доллар, надо вложить 61 цент». И с их точки зрения это не издержки, а в любом случае вложения, потому что эффективность от этих 39 центов будет как от доллара. Ведь это деньги сопровождаемые, контролируемые, укрепляемые дополнительными ресурсами.
У них, конечно, очень престижно быть главой фонда. Например, в одном из городов-спутников Лондона главой фонда является бывший мэр, а партнеры — все ведущие бизнесмены. У одного устойчивый автобизнес. Я спрашиваю: «Вам-то это зачем?» — «Я хочу, чтобы все знали, что я хороший человек». Когда мы поднимемся до такого осознания собственного «Я» и своей ценности для сообщества, честно говоря, я не знаю.
— Вы родом из Голышмановского района. Перед вами стоял когда-либо выбор — работать в Тюмени или где-то еще?
— Выбор на самом деле был. Моя мама была директором школы. Когда я оканчивала истфак Тюменского госуниверситета, она решила, что должна похлопотать и сделать мне вызов в Голышмановский район, чтобы меня не отправили куда-нибудь на Север. Этого она вообще представить не могла. Нас было четверо в семье, она над всеми тряслась.
Вызов пришел. Я прихожу на распределение. «Чего вы хотите?» — спрашивает меня ректор Игорь Александрович Александров. Он хорошо меня знал, я была начальником штаба трудовых дел университета, возглавляла стройотрядовское движение. Отвечаю: «Хотела бы остаться в Тюмени». «Это невозможно! На вас вызов пришел!» — говорит представительница Облоно. «А почему в Тюмени?» — спрашивает ректор. — «Я замуж выхожу…» — «Ну зайдешь ко мне потом». А позже спрашивает: «Ты что раньше-то не сказала про вызов?» — «Да я знать не знала. Что мне делать?» — «Оставайся в Тюмени». В сентябре я вышла замуж.
Поначалу не мыслила себя вне школы. Ведь я выросла в такой семье, где школа была вообще всем. Усилиями мамы в селе Хмелевка Голышмановского района появился интернат, чтобы дети не ходили каждый день по пять километров на учебу и обратно. Она и деньги выбила, и проект сочинила.
— Вот откуда у вас пробивные способности!
— Она у меня была боец, это правда. В 19 лет возглавляла транспортный цех Тюменского аккумуляторного завода. А начинала там с телефонистки в 16 лет во время войны.
Вечером, я помню, пурга-пурга, она на саночки нас посадит, и мы ползем в этот интернат посмотреть, как там дети, все ли у них в порядке.
— Как, по вашим ощущениям, изменился ли характер Тюмени за то время, которое вы здесь провели, приехав учиться?
— С 1973 года — с точки зрения внешнего облика и динамизма — определенно да. Проявляется вот это наше стремление к «столичности». Но меня, конечно же, беспокоит, что мы говорим о Тюмени как о городе трудовой доблести и славы в то время, когда у нас практически не осталось предприятий. Это выводит нас из числа городов-производителей, имеющий свой рабочий класс, в службу сервиса. Это уже другая история. Стремление к благополучию, наверное, не только нам присуще. Но мы к этому очевидно тяготеем.
Конечно, патриархальная Тюмень с ее узкими улочками, палисадничками, цветущей сиренью у многих вызывает ностальгию. Я в свое время все горевала, что пешеходная зона по улице Дзержинского не случилась. Даже мои попечители — знатоки истории и прочее — говорят: «Что, тебе этих деревяшек жалко?» А мне, честно, жалко. Почему нельзя было разобрать и аккуратно перевезти их в другое место, освободив предприимчивым людям эти «пятаки»? Ведь очень многие города пошли по этому пути. В Иркутске есть такой замечательный уголочек, в Архангельске. А мы многое разрушаем, стирая из памяти. Через несколько лет никто не поверит, что нашему городу больше четырехсот лет. Не останется следов.
— Вы как историк, наверное, особенно болезненно эти процессы воспринимаете.
— Хотелось бы более бережного обращения со средой. Вот поэтому мне очень интересен фестиваль «Ключ». Он живой! Вы не поверите, я пришла в кафе, где встречались эти ребята-организаторы, и говорю: «О чем вы мечтаете? Давайте, я вам помогу эту мечту осуществить». Они отвечают: «Была такая история…» — «Когда все это проходило?» — «А вот в мае». — «Мы ее организуем!»
Ребята молодцы! Последние фестивали проводили практически сами, выигрывали гранты. Кое-какие вопросы я им помогала решить. А главное — мы приучили управу Калининского округа косить этот лог! И в прошлом году выкосили, хотя фестиваль проходил только онлайн из-за ограничений. Вдруг мы явимся…
— Что горожане могут сделать для фонда?
— Не быть бедными. И уметь объединяться. Вообще я согласна с Сергеем Плешаковым из Хабаровска, у него была замечательная организация «Зеленый дом», а сейчас он потолки клеит. Он говорил, что задача любой общественной организации — вдохновлять и объединять. Чтобы люди, откликаясь на наши призывы, делились своими мечтами. Ведь гораздо интереснее не тушить пожар, а, как сказал мне предприниматель из Сорокинского района, а вкладывать в будущее. И действовать. Никто никогда нам этого не запретит.
Любому обратившемуся с желанием кому-то помочь мы найдем применение, поможем найти организацию-партнера, которая работает с конкретными людьми, с конкретными историями.
То есть главное, чтобы было желание и, возможно, идея. Найдите наш телефон, позвоните!
— Вы лично тратите что-то на благотворительность?
— В последнее время чаще отвечаю на призывы своих друзей из разных мест в социальных сетях. Это люди, которым я доверяю.
— Опять же вопрос: как понять, можно доверять или нет?
— В свое время мы реализовывали программу компании «Строительный двор». Она состояла из грантового конкурса и ответов на запросы. И мы всегда предметно разбирались — узнавали, что за человек написал запрос, каковы его реальные жизненные обстоятельства.
— То есть приложить усилия, чтобы выяснить, настоящая ли просьба о помощи или фейк, необходимо.
— Как я, допустим, поступаю. Во многих подозрительных обращениях — их, к сожалению, все больше — есть отсылки на ресурсы, где размещена история конкретного ребенка, на которого собирают помощь. Нужно найти исходную публикацию. Тогда видно, что на ресурсе, с которого мы начали, реквизиты указаны другие. У меня лично вызывает подозрение еще и то, что не указываются имена попечителей, нет корректной информации о контактах, а, как правило, указан какой-нибудь мобильный телефон. Откуда у них конкретные истории? Думаю, они заходят на сайты профессиональных НКО, копируют истории и размещают у себя. Дети реальные, только деньги поступают не им.
Кстати, когда к нам обращаются родители больных детей, то наша первоочередная задача — выяснить, какие возможности получения помощи человек использовал. Часто люди даже не догадываются о том, что есть реальные механизмы получения помощи, к которым они еще не обращались. И мы открываем им двери туда.
— Вы как профессиональный благотворитель могли бы дать совет, как определить верхний предел суммы, которую человек может позволить себе куда-то направить?
— Это вопрос без ответа.
Очень сложно предвидеть, как человек отреагирует на ту или иную просьбу, и оценить его реальные возможности тоже сложно. Очень много обстоятельств, конечно, ежедневно меняется. Ты можешь прийти, и один скажет: «У меня сегодня денег нет, но я ценю ваше дело, и мы с вами вернемся к этому разговору». А другой скажет: «Да, вы делаете большое дело, но денег нет». Отмахнуться — легко.
— В таких обстоятельствах у вас сохраняется желание продолжать делать свое дело?
— Проблема-то в чем? Мы живем одну жизнь, не будет другой. Я почему-то так считаю. И жить надо набело.
Мы могли бы сделать больше. Может, государство когда-нибудь вернется к идее развития некоммерческого сектора, но не факт, что у меня к этому времени останутся силы и желание это все двигать. Я уже заявила в пространство — я готова к отставке.
Хотя и не скажу, что мы боролись с ветряными мельницами. На первом конкурсе донкихотов, который проводил «Тюменский курьер», мне статуэтку как раз не дали, а дали кружку — символ благотворительности. Вон в кабинете коллекция кружек из всех стран, городов и весей, где я побывала. Я тогда поняла, что это очень символично. Значит, дело, которое мы выбрали, создавая фонд, не столь безнадежно. И нам судьба не с ветряными мельницами бороться, а действовать.
— Как вы думаете, усилия нынешних благотворителей и их предшественников сопоставимы?
— В некотором смысле да. Например, замечательный Сергей Аркадьевич Киверин, один из наших попечителей, взял на себя заботу сохранить историю деревообработки. Еще у него великолепная коллекция икон. И он думает о будущем, о том, как этим всем распорядиться.
Владимир Степанович Шевчик создает масштабные проекты, которые увеличивают привлекательность города, в том числе туристическую.
Главное качество, которое их всех объединяет, — они любят жизнь, живут, и поэтому им интересна судьба других, место, где они живут.
— А если бы могли выбирать, где жить, то снова выбрали бы Тюмень? Или море, допустим?
— К морю могу на свидания ездить, но чтобы быть все время рядом с ним — оно меня, честно говоря, удивляет и пугает до ужаса, как любого сухопутного человека. Поэтому, наверное, да, Тюмень — со всеми грибами-ягодами и нашими речками-грязнушками.
Фото из архива В.В. Баровой
