Традиционно собравшиеся расположились вокруг естественного водораздела между сценой и зрительным залом: люди театра уселись на край сценического подиума, зрители — напротив на нескольких первых рядах, кто ближе, кто дальше.
Постановки этого режиссера становятся событием для Тюмени. Данил Чащин после успеха «Молодости» в Тюменском драматическом театре представил публике свою интерпретацию Чеховского «Иванова» (16+). Традиционно после сдачи спектакля перед премьерными показами постановочная группа и исполнители главных ролей встретились с первыми зрителями и рассказали, что современного в этой пьесе, написанной больше века назад, как лучше смотреть театральные постановки и почему на сцене не было видно швов. Традиционно собравшиеся расположились вокруг естественного водораздела между сценой и зрительным залом. Люди театра уселись на край сценического подиума — режиссер Данил Чащин, художник-постановщик Дмитрий Горбас, художник по костюмам Юлия Ветрова, режиссер по пластике Николай Реутов, художник мультимедиа Михаил Заиканов, артисты Сергей Скобелев (Иванов/Лебедев), Наталья Никулина (Сарра), Софья Илюшина (Саша Лебедева), Марина Кошеляева (она же), Александр Тихонов (Лебедев/Иванов). Зрители — напротив на нескольких первых рядах, кто ближе, кто дальше. Поначалу казалось, что разговор не клеится, но к десяти вечера администраторам пришлось напоминать собравшимся о времени.
Кто сильнее любви и смерти
— Данил, вы жалеете своего героя?
Д. Ч.: Ну, да…
— Он же раздражает.
Д. Ч.: Я тоже много кого раздражаю. Может, вы кого-то раздражаете. Мы — люди — объемные. С одной стороны герой раздражает, с другой — у него есть прекрасные качества, за которые стоит его уважать и любить. Человек не бинарен, нельзя сказать, что вот этот человек хороший, а этот плохой. В нас всего понамешано, слой снимаешь — там ад, другой снимаешь — рай. За эту сложность я и сопереживаю человеку.
— Что в Иванове хорошего?
Д. Ч.: В Иванове хорошего. Он не пытается показать себя хорошим. Он ничего не может делать, у него руки опускаются. Знаете, бывают такие моменты в жизни, когда обстоятельства сильнее, чем возможности, и ты ничего не можешь сделать. Он же не то что, знаете: «Вот я буду жить так! Мне так хочется и мне так нравится!» Иванов — человек, который как раз не может ничего сделать, и за это он себя винит. И эти демоны живут с ним постоянно. Он понимает, что общение с ним имеет последствия для других людей, для Сарры, Саши. Вот Чехов — врач. Говорят, у каждого врача свое кладбище. Я вообще скажу, что у каждого человека свое кладбище. У меня оно есть. И периодически, перед тем как заснуть, я там бываю.
— В какой характер вы больше всего труда вложили? Может, кто-то не выходил.
Д. Ч.: Да все не выходили (улыбается). Все выходили, все не выходили… Я старался нивелировать все это, старался со всеми работать Знаете, нет такого, что с этим больше, с этим меньше. Это такой процесс постоянного… Как я говорю: наша цель — это горизонт, мы никогда его не достигнем, мы все время должны идти, идти и не останавливаться.
— Сколько от вас в спектакле?
Д. Ч.: В процентах не могу сосчитать. Как измерить — 37% от меня, остальное не я? В каждом моем спектакле, наверное, я есть. А вас какой-то есть процент? — вдруг задает вопрос режиссер. — Вы себя идентифицировали? Мне просто интересно, вы считываете себя или это какие-то орки на сцене, какие-то люди, которые вам не понятны, вы за ними следите, как за жизнью насекомых, или все-таки сопереживаете? Ну, можно алаверды?
— Хорошо. Главный герой — очень сильно раздражает, и я так понимаю для себя, что это происходит, поскольку он задевает за живое. Это нытье, недовольство, какое-то депрессивное состояние…
Д. Ч.: Угм, он и себя этим раздражает. Он сам себе в этом не нравится. Он некрасив.
— … поэтому он узнается и очень близок.
Д. Ч.: Я не скажу, что это Иванов какой-то особенный. Мне кажется, что в каждом из нас есть Иванов. Он появляется в определенные периоды — это может быть день, неделя, год, а может, и вся жизнь. Откуда мы знаем, когда к нам подтягивается вот это ощущение — «среда заела», да? Как похмелье. Там есть фраза: «Человек не хозяин своим чувствам». Вот у меня вопрос: хозяин или нет? Когда приходит смерть, когда приходит любовь? Он может воздействовать на эти силы любви и силы смерти? Когда умирает близкий человек, и к тебе вот так подходит смерть, можешь ли ты ее обмануть? Умнее ты смерти или умнее любви?
— Получается, что нет.
Д. Ч.: Не знаю…
Божественный рандом
— В спектакле очень современный подход к визуальному оформлению, а текст остался исходный. Это было намеренно сделано? Не было мысли убрать маркеры времени, чтобы он больше соответствовал картинке?
Д. Ч.: Мы текст не меняли практически, сокращали только. Мне хотелось так размыть время, чтобы не делать его историческим, не делать современным. Перемешать все. Пусть это происходит «надцатого мартобря», происходит всегда. Это какая-то более притчевая история, на мой взгляд. Пьеса написана даже не в прошлом, а в позапрошлом веке. Ей больше ста лет. И в принципе, слыша сейчас текст, я удивляюсь тому, что «Иванов» написан как современная пьеса. Боюсь ручаться, но мне кажется, что через сто лет тоже будут с этой пьесой работать. Она как-то вне времени. На все времена.
— Большие лица, проекции на сцену как появились?
Михаил Заиканов: Когда мы обсуждали, что вообще может быть в мультимедиа, Даня предлагал разные варианты, — вступил в разговор художник мультимедиа. — И когда я приехал и посмотрел прогон, то понял, что для меня Иванов — это токсичный человек, который отравляет жизнь двум женщинам. И они находятся в таком промежуточном состоянии: сейчас он вроде бы любит одну, любит другую, с одной он связан какими-то обязательствами, с другой — романтическими чувствами, но впоследствии страдают обе. И я подумал, что нужно сделать акцент именно на женщинах. Для меня в большей степени герой не Иванов, а Сарра и Саша, его жертвы. Для меня это было суперважно.
— То есть это, получается, второй, добавочный план действия.
М.З.: Да, и мне кажется, что это довольно мощный акцент именно на героинях.
— А мне показалось, или проекции действительно немного следили за передвижениями героев на сцене?
М.З.: Это называется божественный рандом (улыбается).
— Скажите, а Чехов — универсальный автор? Будут его через триста лет смотреть, как Шекспира?
Д. Ч.: Поживем, увидим.
— Если полтора века он прожил, то почему нет? — добавил Николай Реутов.
— Идея, посыл от спектакля изменился с тех пор, как вы первый раз собрались, и до сегодняшнего дня?
Д. Ч.: Не глобально, просто он обрастал какими-то новыми смыслами. Мы же рассуждаем, смотрим с разных сторон. Что-то новое, естественно, появляется.
— Как думаете, зритель воспримет современную музыку, которую вы используете в спектакле?
Д. Ч.: Для меня музыка — это некая сцепка с сегодняшним днем. Та, что играет в сцене свадьбы, обычно и играет на свадьбах. Та, что играет в клубе — играет в клубах. Чехов говорил об этой своей пьесе, что хочет написать про сегодняшнего, современного человека, который живет сейчас, его можно встретить в автобусе, в кафе, на работе. Этот человек среди нас. Не мы ли он? И если он живет сейчас, он современен. Он писал про современника. И мне бы хотелось, чтобы в Иванове находили современника, а не героя, который жил сто с чем-то лет назад. И музыка — это некий манок времени. Люди, мне кажется, считали, что это происходит здесь и сейчас, и тогда, и будут в недалеком будущем, и, может быть, в далеком.
«Вот и молодость прошла…»
— Хотели бы что-то изменить в спектакле?
Д. Ч.: Нет, не хочу… А вы бы хотели? Я не хочу. Отличный спектакль! Мне очень нравится! Я уже раз шесть смотрел (хохочем). Знаете, меня часто спрашивают: а как это зрителю, а какому это зрителю? А актерам как, а руководству? Вот Владимира Ворошилова, придумавшего «Что? Где? Когда?», как-то спросили: вам важно, чтобы интересно было зрителям или знатокам? Он ответил: мне важно, чтобы интересно было мне. И я ставлю спектакль, чтобы интересно было мне.
Нет, на самом деле я самокритично отношусь к своей работе, мне какие-то вещи могут нравиться, какие-то нет. Но в целом это какая-то моя история, и судить художника нужно по законам, которые он себе поставил. В смысле: не стреляйте в пианиста, он играет как умеет. Я сегодня вот так играю, и мне кажется, это какая-то личная моя история, я с ней нахожу какую-то сцепку.
— Сколько спектаклей вы на сегодня поставили, больше двадцати?
Д. Ч.: Ага, наверное.
— А вас до сих пор называют молодым режиссером?
Сергей Скобелев: А вы подготовились! Насыпаем! (все хохочут)
Д. Ч.: Перестают, кстати! — улыбается режиссер. — Я уже начинаю переживать по этому поводу. Вот и молодость прошла. Питер Брук (британский режиссер. — Прим. авт.) говорил, что у человека три возраста, молодость, зрелость и старость. А у театра их два — молодость и сразу старость. Либо молодой театр, либо уже неживой. Вот я теперь не молодой режиссер. Но пока не старый.
— Мы тут обсуждали, что это все-таки немножко на «Молодость» похоже. Ну понятно, один режиссер. Намеренно?
Д. Ч.: Каждый режиссер чем-то дышит. Не намеренно. Боюсь этих сравнений, на самом деле. На радио приходил. Там тоже спрашивали: вот «Молодость» — это да, а новый спектакль на нее похож — не похож? Я об этом не думаю. Еще, кстати, спрашивают: а плакать на этом спектакле, страдать, на что настраиваться? Я отвечаю: не надо ни на что настраиваться. Не надо ждать, что сейчас будет «Молодость-2» и так далее. Лучше обнулиться.
Все знают, что такое Чехов. Это белые люди в белых летних костюмах сидят на веранде, говорят какие-то умные мысли. Все представляют, каким бывает Островский, каким — Гоголь. Узурпировали слово Чехова, Островского. Мы привыкли. А тут приходим и — ну что-то не то, не Чехов. И я бы советовал обнуляться и посмотреть то, что театр сегодня видит. Это такое прочтение. Наше искусство интерпретационное. Мы интерпретируем — плохо/хорошо, талантливо/неталантливо, но это в любом случае субъективный взгляд.
— Вы пришли в театр с идеей спектакля или вам предложили поставить?
Д. Ч.: Сейчас не вспомню, если честно. После «Молодости» было предложение: а давайте что-нибудь еще? И дальше начинается такой пинг-понг. Тебе предлагают имена, названия, а есть ли они в репертуаре, а кто будет играть, а нравится ли это мне, и прочее, прочее.
Ну, написал я три названия, что хочу поставить. Глобально был Чехов. Тем более я поставил недавно его повесть, мне нравится этот автор. И как-то что-то… Я не помню, как это происходит.
Вот «Иванов». Ты перечитываешь пьесу и понимаешь, готов ли ты ее каждый день два месяца читать и слушать. Это как с человеком. Ты же не с каждым поедешь в отпуск. Тоже выбираешь: этот на пять минут, с этим можно на месяцок, а с этим на всю жизнь. Так же выбираешь материал — твой или не твой, хочется ли перечитывать. Чехова мне перечитывать хочется. Сколько уже я этот спектакль смотрел, не представляете. У меня уже вся грудь в орденах. Но не надоедает. Я его слышу, и мне нравится, что я слышу.
— Считаете, ваши спектакли вписываются в стиль тюменского театра или они являются чем-то ярким, необычным?
Д. Ч.: Есть много ярких спектаклей. Есть «Гроза», вот она вообще не вписывается, но это не говорит о том, что спектакль плохой.
— Я не говорю, плохой или хороший, — уточнила задавшая вопрос зрительница.
Д. Ч.: Я работал в МХТ и работал чуть-чуть с… Да, я сейчас будет немного хвастовства… Олег Павлович Табаков придумал эту систему слоеного пирога мне она кажется идеальной. В театре есть классическая история, есть современная, есть экспериментальная, есть комедия, трагедия — всем всего хватит. Мне кажется идеальным, когда человек приходит, говорит: это не мое, и уходит. К примеру, спектакль «Гроза» — не очень моя чашка чая. Хотя не исключаю, что такой театр многим нравится. «Испанская баллада» мне ближе, например. Но это вопрос личного вкуса. Вот я говорю, что на какой-то спектакль больше не пойду. А некоторые видят афишу «Молодости» и говорят: ну что это за «Молодость»?! Вместо афиши лучше б режиссера повесили на этом месте! Как можно так театр устроить?! Вавилонская башня. Она не вписывается. Наверное, не вписывается. Ну и здорово. Пусть растут все цветы (улыбается).
На стульчиках
— Как шла подготовка к спектаклю?
Д. Ч.: Мы решили практически сразу после «Молодости», начали какие-то варианты искать. Сколько прошло? Год, больше? Потом начали искать название, придумывать решение, эскизы сочинять, потому что должны приехать с готовыми. И мы приехали. Запустили декорацию. Потом я приехал летом на кастинг. Был кастинг! Вся труппа приходила.
С. С.: Причем, волновались все!
Д. Ч.: Как раз на кастинге я понял, что не знаю, кто сыграет главного героя. Я не мог определиться, кто Иванов, кто Лебедев. Тогда это было абсолютно непонятно. И сейчас это непонятно, на самом деле. До сих пор не понимаю, кто есть кто.
— Бросали монетку?
Д. Ч.: Просто решил двоих сразу взять, а там кто выстрелит. Но выстрелили, кажется, оба. Они разные. Разные же люди. Но сделали мы достаточно много за короткий срок. Не то чтобы рекорд — за месяц.
С. С.: «Героически» это называется.
Д. Ч.: Обычно работа над постановкой идет три месяца, мы сделали за месяц.
— Что было самое сложное?
Д. Ч.: Работа с артистами. Не потому что артисты плохие, а потому что это всегда самое сложное. Придумать все эти спецэффекты можно за выходные на самом деле.
— Воу… — постановщик и автор медиа разом разворачиваются к режиссеру в преувеличенном возмущении. — Дома поговорим…
Д. Ч.: Да вы талантливые! Вам это не сложно! А режиссура — это все-таки работа с артистами, и всегда трудно находить какие-то смыслы, чтобы энергия шла — живой театр, неживой. Вообще мы сделали это…
В основном мы репетировали на стульчиках. Декорация появилась в последнюю секунду. Она выглядит, может, просто, но делали ее долго. Тем более просили сделать ее более мобильной. «Молодость» никуда не может уехать, потому что декорация никуда не встает, ее сложно перевозить. А эта — разборная, умещается в одну фуру. К чему я все это веду? Спектакль должен быть интересен на стульчиках. Если в репзале он интересен, то и на сцене таким останется. Если не интересен на стульчиках, то никакая декорация его не спасет. Так что мы начали на сцену выходить буквально вот. Мне кажется, что это актерский спектакль. Мне нравится, как актеры в нем существуют.
— А какая у вас сверхзадача?
Д. Ч.: Ого! Вы на режиссуре учитесь? Не знаю, какая. Нет ее. Я же сам учился: проблема, сквозное действие. Не мыслю я такими категориями. Иванов раз семь говорит, что не знает, что со ним происходит. Если бы я знал?! Если Чехов не знает, что с ним происходит, я-то тут как пойму? Но, наверное, нужно искать эти ответы. Это Чехов сказал, что не решает проблемы, он их ставит.
— Или вот бал у Лебедевых. Почему так?
Д. Ч.: А как должно быть? Я так захотел. Будете режиссером, будете ставить, как вы хотите. Прекрасная профессия, выполняешь любой свой каприз. Ну, а как? Это день рождения. Некоторые состоятельные люди устраивают праздники с дресс-кодом. Что именно смутило?
Я занимаюсь русским психологическим театром. Там все очень бытовое. Реально, мы месяц сидели за столом и просто разговаривали: кто из героев откуда пришел, кем работает, кем бы сегодня работал. Есть целый ряд тренингов, чтобы актер понимал, кого играет.
— Насколько можно импровизировать в спектакле?
Александр Тихонов: Ни насколько, артист не имеет права импровизировать в спектакле, — говорит строго.
Д. Ч.: Но на репетициях очень многое придумывалось артистами. На самом деле, мизансцены глобальной нет, я не знаю, кто куда сядет или встанет. В этом многое отдается на откуп исполнителям. Там есть сцена, когда останавливается круг. В какую секунду он остановится, что будет впереди, какая декорация? Каждый раз новая мизансцена. Или во втором акте, где стоит семь стульев, я не прошу садиться на какой-то определенный стул. Можно стоять, можно идти, можно садиться. Как артисты почувствуют. Понимаете, будут швы, если все застроено. Зритель начинает их видеть: режиссер сказал так сделать. Я стараюсь все это нивелировать.
— Уже есть планы в тюменском драмтеатре? По России?
Д. Ч.: С тюменским театром пока нет планов. Есть желание, а когда это будет, и что… Я вышел в тираж… (улыбается) Но я сюда еще вернусь, мне бы только выбрать день. А в России — сейчас Театр Пушкина в Москве, потом Омский драматический театр, Театр на Малой Бронной у Богомолова, Театр Наций, театр «Человек», пермский театр…
Софья Илюшина: О, это будет долгий список (смеемся).
# Еще по теме:
В драмтеатре дают примерить «Иванова» на себя
Постановка Данила Чащина «Остаться нельзя валить?» развернула тюменцев друг к другу
Тюменская «Молодость» нагнала жути
Данил Чащин: Этот мир «твердый», хочется сделать его «мягким»
Тюменская «Молодость» номинирована на «Золотую маску»
Фото со спектакля — Екатерины Христозовой
Фото встречи со зрителями — Татьяны Гудковой
