Привычная, дремотная классика? Нет, не слышали.
Огромная голова Сергея Скобелева на тяжелом красном бархате занавеса в Тюменской драмтеатре слегка движется. Момент, когда это замечаешь, можно назвать точкой входа в постановку «Иванов» (16+) Данила Чащина по известной пьесе Антона Чехова. Признаюсь, заметила не сразу. Когда улавливаешь это движение — голова чуть поворачивается — наступает время панической микроатаки: «Ой, оно живое!» И оно там правда живое — за кулисами, на сцене потом на протяжении чуть больше полутора часов в стремительной, полной нервических приливов постановке. Привычная, дремотная классика? Нет, не слышали.
Занавес открывается, сцена почти пуста. Взгляд упирается в одновременно сложно и просто устроенную стену, составленную из темных панелей, полностью отсекающую от вашего взгляда огромное сценическое нутро. Внизу открывается небольшой квадрат, в который из освещенного пространства, полного веселых людей в светлых одеждах, где явно празднуют свадьбу, входит Иванов с молодой женой. Он кружит возлюбленную на руках сначала в счастливом порыве, потом по инерции, потом с явным усилием. Кружит, кружит, пока, наконец, не отпускает, в изнеможении. И этот надлом уже не исчезнет, а будет только усиливаться, вычеркивая героя из жизни, пока не доломает его окончательно.
Увлеченный инерцией этого ужасающего распада, Иванов Скобелева бесконечно кренится в разные стороны. Распадаясь, скрещивает на груди руки, кладет ногу на ногу, почти завязывается узлом, кутается в серую кофтенку — словно пытается сохранить цельность. Лицо героя, кажется, стекает, опадает, превращаясь в пустое место, где нет места радости, боли. Вспышки каких-то чувств больше напоминают истерику. Всякое прикосновение раздражает, всех прикасающихся он вскоре отсылает прочь.
Образ главного героя, наверное, наиболее проработанный в постановке. Благодаря исполнителю он становится выпуклым и осязаемым. Иванов противопоставляется одновременно всем остальным образам. А поскольку текст пьесы несколько сокращен, то изначальный Чеховский замысел у Чащина как бы мерцает, обозначая границы трагедии, но не являясь ей по сути.
Действие происходит в условно нынешнее время, хотя от времени авторы открещиваются. При этом чеховский текст неизменен. Пусть он действительно остается нам понятен, но то, о чем идут разговоры — об управлении имением, о чахотке, о поездке в Крым для ее лечения — однозначно относится к реалиям, далеким от нынешних. И хотя к тексту решили не прикасаться, больная чахоткой жена Иванова тем не менее ходит в платке или шапочке, что делает ее похожей на больную раком во время химиотерапии. Образ осовременен, текст нет. Еще больше запутывает Миша (Николай Аузин), носящий обычную современную одежду, но таскающий с собой старинный фотоаппарат с гармошкой на деревянной треноге. Вероятно, эта путаница и должна отменить время, не соединив прошлое и будущее, а смешав их в произвольном порядке.
Интересно наблюдать, и как из психологической бытовой театральной традиции, здорово отыгранной (история), герои то и дело прорываются в символический театр (современность). Это и праздник у Лебедевых, напоминающий шоу фриков, картины постмодернистов и фильмы Феллини одновременно. И ошеломляющая сцена раскрытия любовников, закрывшая первое действие спектакля, где объятия легко трансформировались в гротескную пантомиму. И финальная точка, можно сказать, ставшая таковой в отсутствие точки. Финал, заслонивший сам себя, подразумевающийся, но не совершившийся.
Современность, кстати, выражена в том числе в лаконичных и при этом мощных по воздействию декорациях — свархкрупные плоскости, симметрия, ничего лишнего (художник-постановщик Дмитрий Горбас). При этом нет ощущения, что в оформлении шли на компромисс — лишь бы что-то поставить. Наоборот, то, как выглядит сцена, то, как работает мультимедийная составляющая в этом спектакле, часто в театре, чего уж, являющаяся бантиком, виньеткой, в отсутствии которой постановка ничего не теряет, добавляет происходящему второй, третий смысл.
Так, громадные плоскости декораций в первом и втором отделении служат фоном, холстом, на который выводятся проекционные изображения главных героев.
Огромные головы исполнителей ролей Иванова, Сарры (Наталья Никулина) и Саши (Марина Кошеляева) в различных вариациях, двигающиеся как в тяжелом, медленном сне, нависают над живыми, маленькими героями практически на всем протяжении действия.
И это производит должное впечатление. У автора мультимедиа Михаила Заиканова идея была предельно конкретная. По его словам, токсичный человек Иванов отравляет жизнь двум женщинам, и ему захотелось сделать акцент на жертвах.
Хотя диспропорция тут же автоматически отсылает к хрестоматийному Гулливеру у великанов, даже если у авторов не было этого на уме. В крохотной коробочке театра идет двойная игра. Мы — зрители, они — актеры и те, что плывут над нами, выражая по поводу увиденного, на самом деле, небольшой спектр эмоций. Неожиданно трагедия Иванова уходит в перспективу не только исторической театральной традиции, но и обычную физическую перспективу, как будто мы смотрим на него, перевернув бинокль. Крохотная трагедия крохотного человека на взгляд — кого?
Так эти огромные головы врезаются лбами в замысел постановки, по ходу меняя его и оставляя зрителя в поисках выхода. И какими бы не были мотивы, вряд ли вы не согласитесь, что поиски — процесс увлекательный, и тут, в отсутствии разжеванного смысла, Иванов действительно будет у каждого свой, уникальный.
По сути, отчасти намеренно — свернув махину текста до схемы, в котором следствие состояния заглавного героя, так доходчиво и натуралистично показанного Сергеем Скобелевым, становится важнее причин, отчасти случайно — намешав в историю, не лишенную временных привязок, остро современных акцентов (музыка, карнавальные костюмы, свадебные декорации), режиссер ставит перед зрителем задачу — самому наполнить эту схему. Вот вам симптомы, приложите их к себе. Почему ВАМ не живется, чего ВАМ не хватает?
Спектакль вольно или невольно производит огромное впечатление, оставляет массу вопросов буквально ко всем, ответов не дает. И это, наверное, лучшее, что могло случиться с театром, куда зрители, возможно, не раз вернутся за ответами.
Они же перечитают Чехова. Они же посмотрят все возможные постановки по пьесе. Они же, болезненно прислушиваясь к ощущениям, начнут по утрам выискивать в выражении заспанного еще лица этакую «скобелевщину», эффект стекания эмоции, превращающий лицо в маску. И много чего еще.
Кстати, смотрели «Франкенштейна» — театральную постановку режиссера Дэнни Бойла с Джонни Ли Миллером и Бенедиктом Камбербетчем в главных ролях, которыми исполнители меняются? Хитрая постановка перевертыш, где, чтобы заполучить возможность смотреть историю со стереоэффектом, нужно сходить в театр дважды. Так вот, тюменский драмтеатр с «Ивановым» провернул что-то похожее. У нас ролями Иванова и Лебедева меняются артисты Сергей Скобелев и Александр Тихонов. И еще там две Саши — кроме впервые вышедшей на сцену театра Марины Кошеляевой, это любимица тюменцев Софья Илюшина.
Кажется, тюменский драмтеатр пойдет на все, лишь бы вы не сидели вечерами дома. Еще один шанс разобраться в хитросплетениях постановки — сегодня. Старт, как всегда по выходным, в шесть вечера. Следующий показ состоится только в январе будущего года.
_Фото Екатерины Христозовой_
