Российский режиссер рассказал, о чем ставит спектакль на сцене тюменской драмы.
_Про режиссера Данила Чащина чаще всего говорят так: «молодой, но опытный», «молодой, но талантливый», «молодой, но уже серьезный». В каждой рецензии, интервью и сюжете звучит эта отсылка к возрасту. Данил сам это подчеркивает, смеется, немного нервничает, а потом идет к сцене тюменского драматического театра, где ставит спектакль «Молодость» по пьесе «Месяц в деревне» Ивана Тургенева._
Данил Чащин хорошо известен в театральных кругах Тюмени: здесь он жил и учился, преподавал, а после уехал в магистратуру школы-студии МХАТ. Данил ставил спектакли в МХТ им.
«Вслух.ру» к премьере спектакля «Молодость» готовит короткий фильм о Даниле Чащине и его работе в театре, а пока представляем интервью с режиссером. Без возрастных ограничений.
— Данил, в одном интервью ты сказал, что зритель после твоего спектакля должен выйти из зала другим человеком. Не много ли ты на себя берешь?
— Это миссия театра. Во время игры актеров на сцене зритель должен забыть о своих бытовых проблемах и подумать о чем-то более важном. По крайней мере, мне бы хотелось, чтобы было так.
Можно сказать, что много беру на себя, когда решаюсь поставить спектакль, ведь я «ворую» два часа жизни людей, которые приходят ко мне на постановку.
Но утешаю себя тем, что хочу, чтобы зритель ушел другим, задумался о каких-то вопросах, стал чуть теплее. Вообще, этот мир «твердый», хочется сделать его «мягким».
— Как спектакль «Молодость» предлагался труппе театра?
— Я уже работал с актерами из тюменского драматического театра в проекте VR-спектакля «В поисках автора». Между ррепетициями зашел разговор о классике, постановках, возможности совместной работы. Я давно думал про пьесу «Месяц в деревне» Ивана Тургенева. Мне нравится материал, но текст сильно «заюзан»: все знают, как должен выглядеть спектакль и какими должны быть герои этой пьесы.
Когда уже было принято решение о постановке, на первую встречу артисты пришли с непониманием, как это будет выглядеть. Я сказал, что это будет спектакль про апгрейд молодости, где герои тщетно пытаются вернуть свои нерастраченные чувства. Вообще, слово «молодость» в пьесе встречается больше 30 раз, а старость — около 40. Мы действие спектакля перенесли в санаторий. У нас люди ведут борьбу со своим телом, ходят на процедуры. Мы даже ездили специально в санаторий «Сибирь», чтобы понаблюдать за его жизнью и «зазерниться» — найти эти зерна.
— Тургенев — чуть ли не первая классика в твоей постановке.
— Была еще «Мальва» Максима Горького в 2017 году, но до этого ставил только современные тексты. Таких спектаклей у меня одиннадцать. В этом сезоне и в 2019 году работаю с пятью произведениями Толстого, Чехова, Андреева, Тургенева, Островского.
Раньше не находил в классике сцепку с собой. Сейчас она мне интересна. Но это всегда интерпретация.
Думаю, что и за спектакль «Молодость» меня могут расстрелять: мы тут позволяем себе многое, но, как мне кажется, не изменяем автору.
— Во время твоей работы с актерами над постановкой появляется ощущение, что спектакль рождается прямо на сцене и нет стопроцентно продуманного плана.
— Да. И мне кажется, многих артистов это бесит. Я режиссер, который много придумывает на ходу. Я так работаю. Это не значит, что я прихожу на сцену неподготовленный. Я знаю, что мне нужно прийти из пункта, А в пункт Б. А вот каким путем мы все это проделаем — есть варианты.
— Ты приехал ставить спектакль в Тюмень — город, где учился, жил, но после переехал в Москву. Это типичный путь для провинциального режиссера, который хочет большего?
— В большинстве случаев — да. Я приехал опаленным в Москву, я получил первое образование здесь у Марины Владимировны Жабровец. Бывают, конечно, самородки, которые делают спектакли, не имея режиссерского образования. Этот путь не самый популярный, его выбрал Кирилл Семенович Серебренников. И еще Константин Сергеевич Станиславский (смеется).
До поступления в академию культуры Тюмени я в театре был всего пару раз вместе с классом. Нельзя сказать, что я мечтал о театре или «там, там, под сению кулис, молодые дни мои неслись». У меня был выбор — либо кафедра режиссуры, любо армия. Решил, пойду-ка на кафедру режиссуры. Шел наугад, а попал в десятку. Образование в академии дало некий театральный ликбез, я впервые что-то узнал о театре и о себе.
Это был пинок, первый импульс, а дальше от меня зависело, насколько далеко я полечу, насколько широкий размах крыльев, насколько воздуха хватит лететь. Дальше мне предложили остаться педагогом-ассистентом на кафедре.
Вообще, режиссер — это педагог. Где бы ты что ни ставил, в этом есть что-то педагогическое. Уча других, мы учимся сами.
Ты не можешь не читать, что читали студенты, ты не можешь не смотреть, что смотрели они. Ты должен быть все время в теме.
Когда ты режиссер, ты не можешь знать меньше артиста. Можно сказать «я не знаю», но для этого нужно иметь большую уверенность в себе.
— Но ведь это трудно, когда тебе 29 лет, а актерам на сцене в два раза больше. Как соответствовать как минимум их кругозору?
— О, это самый популярный вопрос. После молодости, конечно. Но я пока не знаю, что ответить. Что-то я спрашиваю у актеров, чего-то не знаю. Мы друг у друга учимся. Многим я показал, что такое «Инстаграм», например. С актерами, которые заняты в спектакле «Молодость», у нас есть общий чат в соцсетях. Я скидываю им фильмы, фотографии и видео. Многим, мне кажется, интересно узнать про нас, молодежь. Благодаря мне и моей команде они как-то молодеют, я же благодаря актерам становлюсь старше. Это взаимный процесс.
— И все-таки, почему ты не видел для себя возможности работать в Тюмени?
— Для меня раньше Москва была как Голливуд — что-то недосягаемое. Туда только избранные приезжали. Я же не ощущал, что я избранный и мне нужно ехать покорять столицу, но периодически заезжал в Москву на конкурсы и фестивали. В какой-то момент я понял, что мое образование и мои знании не уступают московским сверстникам. И спектакли, которые я видел в Москве, не всегда были чем-то очень талантливым. Но при этом был фестиваль «Территория», на который я попал и понял, что не хочу выходить из этого творческого столичного состояния. Почувствовал ветер перемен, разрушил какие-то границы. И поехал.
Вообще, как актеру, так и режиссеру важно не ограничивать мир, иметь open mind, когда ты готов к чему-то новому, когда ты разрушаешь границы, в которых живешь.
Вот сейчас хочу поехать в Европу, чтобы понимать процессы, которые там происходят. В будущем, может быть, и спектакли смогу там ставить. Дальше, возможно, будут и Штаты. Мне не хочется ограничивать себя.
Тем более что в Тюмени я попал в систему успеха. Многие звали поставить спектакль.
Я был такой первый парень на деревне. А в деревне один дом.
— И все-таки, почему ты не видел для себя возможности работать в Тюмени?
— Успех и слава — плохой учитель. Режиссера ведь судят по последнему спектаклю. Нельзя сказать: «Вот раньше делал хорошие спектакли, жалко вы их не видели». Такое не пройдет. С каждым спектаклем счет обнуляется. И каждый следующий должен быть лучше предыдущего. Для меня самая интересная постановка та, которую я делаю сейчас. «Молодость» пройдет, я поеду работать в мастерскую Дмитрия Брусникина. И у меня закончится Тюмень, но пока я всецело здесь.
Я часто говорю актерам, что наша цель — это горизонт. Мы не должны останавливаться. Видим маленький домик, доходим до него, но не дай бог нам в этом домике поселиться, потому что наша цель не он, а горизонт. Видим вдалеке человека, идем к нему, идем, но не дай бог нам с этим человеком поселиться в этом маленьком домике. Наша цель — горизонт. И так до тех пор, пока не дойдем до горизонта, а до него мы не дойдем никогда.
Я не говорю, что актерам нужно менять театры. Мне как раз не нравится, когда актеры меняют театры, ломают судьбы. Хотя это индивидуальный выбор. Я про «внутренний горизонт», чтобы не успокаиваться на достигнутом. В театрах есть примы, ведущие актеры, любимчики зрителей. Это все может отравить актера, зашорить его взгляд. И у режиссера то же самое. Я уже понимаю, что в некоторых постановках иду по ремеслу: знаю технологию, которая зайдет у зрителя, и использую ее. Но это меня обесценивает как творческую единицу.
— Тебя это волнует?
— Еще как. У меня полная занятость на следующий сезон, и я решил, что летом буду «поститься». Отказался от проектов на все это лето, вместо этого буду отдыхать. Ничего не буду делать. Может, в Европу с девушкой съезжу. Ну не на все лето. Июль.
— Давай вернемся к молодости. Тебя преследует это слово, а ты берешь и ставишь спектакль под названием «Молодость». Это ответ всем и сразу?
Я не очень хотел называть спектакль «Молодостью», это сразу дает отсылку к фильму Паоло Соррентино. Но мне сказали, что на название «Месяц в деревне» придет публика, которая будет ждать другого спектакля. А слово «молодой» все время за мной ходит. Да, в каком городе бы я ни находился, в каком театре бы ни ставил. Но я думаю, что когда-то это слово ведь уйдет и не будет относиться ко мне. И вот тогда буду ли я рад, что больше не «молодой»? Может быть, молодой — это ищущий, не успокаивающийся, энергичный.
У человека ведь три возраста: молодость, зрелость и старость. А у театра два возраста: молодость и старость. Либо ты молодой режиссер, либо старый.
Мне кажется, молодость определяет, насколько театр живой или не живой. Мне бы хотелось, чтобы и новый спектакль на сцене тюменской драмы был молодым. Помните, в этом театре даже один театральный сезон назывался «Молодость». Так что мы продолжаем стратегию, выбранную театром.
Я знал тюменскую драму еще в юности, когда приходил сюда студентом ТГИК. И видел актеров, с которыми работаю. Я наблюдаю за театром. У меня ощущение, что сейчас тюменский театр на старте, он поднимается. Мне хочется в это верить.
— До этого была стагнация у театра?
— У любого театра есть подъемы и спады. Все развивается циклично. Это естественный процесс для любого творческого организма, коллектива, театра. Сейчас я чувствую подъем. И это не связно с моим спектаклем, это началось раньше.
— Ты бываешь в провинциальных театрах. Можно сказать, что эти театры сегодня не на пике своего развития?
— По-разному, но это точно не зависит от того, где находится труппа. Бывают театры в стагнации, но находятся они в Москве. И эти коллективы провинциальнее, чем любой театр в городах России. И бывает провинциальный театр столичный, европейский, современный. Место его расположения здесь не решает ничего.
— А в чем провинциальность театров?
— Наверное, в этой старости. Когда театр не ищет, когда все нашел и эксплуатирует из спектакля в спектакль, когда использует штампы, когда актеры не развиваются. Вроде идет хороший спектакль, но я его уже видел, году в семидесятом.
Что отличает молодого человека от старого? Это количество привычек. Я так делал, я так делаю, я так буду делать. Может быть, очень молодой человек, но у него уже столько привычек. Когда нет развития, начинается процесс гниения и разложения творчества.
Театр — вещь ускользающая, это коварное искусство. Вчера один элемент казался новаторством, сегодня кажется безумным старьем. Театр должен следить за тем, что происходит в мире, как меняется восприятие человека.
Я, например, социальное животное, мне сложно сфокусироваться на одном объекте: не могу быть усидчивым, параллельно слежу за тем, что происходит вокруг, в телефоне. И у большинства молодых людей в зале такое же восприятие. И я как режиссер не могу этого не учитывать.
— Как режиссер может бороться за внимание зрителя, если тот все время заглядывает в телефон?
— Тут взорвать что-то на сцене, тут заставить актеров прыгать на месте (смеется). Мы два месяца репетируем спектакль, и все для того, чтобы держать внимание зрителя. Все решается методом проб и ошибок. Наверное, этим и определяется качество режиссера, насколько долго он может держать внимание.
Лично мое внимание сложно зацепить массовыми, энергичными, веселыми спектаклями. Мне прикольно только первые 15 минут, а после надоедает. Это слишком легкий разговор со мной. А может быть спектакль тихим и спокойным, но сложным и глубоким — я могу три часа сидеть и смотреть.
Хотя сейчас я не очень люблю ходить на постановки. У меня всего два желания в театре — либо уйти, либо украсть себе что-то из придуманного. Воровать стараюсь аккуратно. Если мне нравится спектакль коллег, думаю: как круто работают, мне бы так же.
— Что ты последнее подсмотрел?
— В основном из кино ворую, но не в чистом виде. Скорее то, как режиссер работает с моим восприятием. Например, режиссер сочетает кровавую сцену убийства и спокойную джазовую музыку.
— Режиссеры пытаются ввести что-то новое в свои спектакли. Обязательно должен быть экшен, спецэффекты, вода. Тебе это не кажется излишним?
— Если это оправданно, если прием не только ради приема, если проходит через смысл, через актера, то все отлично. Я вообще смотрю спектакли организмом, даже не головой. Увлекает ли сцена, появляются ли мурашки? Форма не менее важна, чем содержание. Я не смогу дать тебе воды, если не будет стакана. Но зачем тебе пустой стакан, если там нет воды.
Вот тут и возникает вопрос, зачем нужен театр. Наверное, это стакан воды. Это какая-то влага, которая спасет от засухи, от обезвоживания. В спектакле «Молодость» есть фраза «Мы с вами общаемся, словно кружево плетем. А вы видали, как кружево плетут? В душных комнатах, не двигаясь с места… Кружево — прекрасная вещь, но глоток свежей воды в жаркий день гораздо лучше».
— Данил, ты говоришь, что в твоих работах есть зашоренность, не новые приемы, ремесленность. Откуда это?
— Это и есть та старость, которая приходит. Про это я и ставлю спектакль. Мне интересно, куда уходит молодость, почему, из-за чего, как ее вернуть. И у меня нет ответа на этот вопрос.
Вроде спектакль про молодость, но на самом деле он про старость. Все грустно в спектакле заканчивается. Старость правит этим миром.
Молодость — это не вопрос возраста. Я знаю очень много молодых стариков — парней и девчонок, которые постарели, которых ничто не забавляет, которые ничему не радуются, не реагируют на мир. Мне 29, но я тоже борюсь с этими вирусами. Все время нужно размешивать это заплесневевшее болото внутри себя.
— Я увидела в твоей работе над спектаклем не только старость, но и смерть. Но мне все равно непонятно, ведь обычно к 30 годам люди еще не успевают покрыться плесенью, не так часто задают вопрос «кто я и зачем», видят перспективы и возможности.
— У меня пока плесень вроде не появилась. Когда я делал последний спектакль, там задавался вопрос, какие есть фобии у молодежи. Топ-3 - это страх смерти, одиночества и старения. Люди боятся будущего. И я разделяю эти страхи.
Вообще, непонятно, что будет завтра. Я не знаю, нужна ли будет режиссура, буду ли я востребован. Это такая профессия, где тебя могут позвать ставить спектакль, а могут не позвать. Также и вдохновение — придет или не придет. Я видел примеры суперталантливых коллег, которые делают суперпосредственные спектакли. Спектакль не застрахован от неуспеха. Смотришь — вроде прикольно получается, а на выпуске видишь — не взлетело. И случиться это может у каждого. Спектакль «Молодость» тоже не застрахован от этого.
— Ты спектакль ставишь из своего возраста. Тебе до старости еще 40 шагов, а актерам на сцене — два.
— Я с ними про это говорю. Задача артиста — играть про себя. Нужно, чтобы артист пропустил роль через себя, через свою кровь, желчь, через свою страхи, комплексы, триггеры.
Вопрос в чувствительности. У меня нет опыта, но есть эмпатия, я чувствую, как чувствуют другие.
######Мы часто рассуждаем, что молодость — это то, что было в прошлом. Мне хочется сделать спектакль про будущее, что ожидает нас впереди. Говорят, что дети — наше будущее. Но наше будущее — старость.
