«Золотой конек». Конкурс изобретателей

Фестивальный спектакль отличается от просто хорошего новизной, необычностью, странностью. Нестандартность художественного решения бросается в глаза отборщикам фестивалей, вызывает интерес конкурсных жюри, манит публику. Да только главной задачей остается то, что драматург и режиссер Николай Коляда называет «растеребенькать зрителя» — задеть, затронуть за живое, заставить плакать и смеяться. Король без подданных, подданые без короля «Лавина» турецкого драматурга Тунджера Джюдженогли «теребенькает» сама по себе. Это драма-притча о полувымершей деревне, живущей под вечным гнетом страха. Только смирение и сдержанность спасут от лавины. Любого, кто грозит нарушить безопасную тишину, будь то старик или молодая мать с младенцем, карает древний закон. В постановке Курганского драмтеатра отчаяние, отвращение к бесчеловечной власти страха режиссер Линас Зайкаускас обостряет до предела, населяя деревню чокнутыми старикашками. Они ханжески апеллируют к закону, по инерции «спасают» полуразвалившуюся деревню ценой двух молодых жизней. Но самыми интересными персонажами становятся не старики, слепо цепляющиеся за жестокую традицию, не молодые, умоляющие о пощаде и вымогающие ее, а нестарые еще родители. Неплохие, в общем, люди — обиженная на судьбу, беспомощная и ворчливая Женщина (Елена Шубенкина), высушенный неврастеник Мужчина (Виктор Чукин), готовый, впрочем, на нежность, сочувствие, мальчишеское озорство. Они оказываются главными жертвами страха. Знают, что делают плохо своим детям, но еще больше боятся упасть в глазах общины. Предают нерожденного внука, перечеркивая и свои собственные жизни. Все-таки предают. Зайкаускас — Режиссер. Он на площадке главный, он творит свой мир, преодолевая сопротивление материала — не один актер, так другой. Тревогу, нежность, боль он моделирует при помощи большого арсенала: гипнотизирующего капанья воды, нервного постукивания карандаша, леденящего крика, объятий, испанских баллад, летящих перьев. От спектаклей Линаса Зайкаускаса всегда остается впечатление, будто и актеров превратили в часть этого арсенала, в отлаженные механизмы, которые покорно следуют режиссерскому рисунку, но так и не проникаются чувствами своих героев. Правда, тюменского «Дядю Ваню» уважаемое жюри не только хвалило за классную режиссуру, но и отметило призами трех актеров — Марину Слепневу, Андрея Волошенко и Сергея Белозерских. О Серебрякове Белозерского, сыгранном «между строк» с особым восторгом отзывалась итальянка Мимма Галлина. Оба спектакля Линаса Зайкаускаса интересно оформила Маргарита Мисюкова из Уфы. Водяные часы в «Дяде Ване», глухая ковровая стена в «Лавине» — Мисюкова придумывает емкую ключевую метафору, вокруг которой потом наслаивается сценография. Противоположностью постановкам Зайкаускаса стал спектакль Марийского ТЮЗа «На дне». Предельный реализм декораций, прямолинейное музыкальное оформление, похожее на ремарки простодушного драматурга, шаблонные мизансцены. Словом, режиссер Олег Иркабаев-Этайн не стал оригинальничать. Сложно представить, что имели в виду чиновники, номинируя создателей спектакля на президентскую премию «за современное прочтение образов в горьковской пьесы». Зато йошкар-олинская труппа может похвалиться замечательными актерами, сумевшими оживить горьковских Костылева (Андрей Васильев), Луку (Андрей Андрианов), Бубнова (Борис Дмитриев), Алешку (Александр Кожевников), Квашню (Светлана Никитина) и других персонажей. Космогония и апокалипсис К сожалению, одно из самых удачных представлений фестиваля прошло в малом зале. 20 мая Национальный театр Карелии показывал «Творение мира» по первой и второй песням «Калевалы». Эпос — сказка для взрослых. Увлекательная, понятная, смешная, местами фривольная, такая, что не оторваться, что хочется слушать снова и снова. Питерский режиссер Андрей Андреев не стесняется в средствах — пафос шаманских камланий и условность архаичного театра он разбавляет остроумными гэгами совершенно в голливудском духе. Четвертая стена с треском рушится, когда появляется «Сампса, мальчик низкорослый». Подобно тому, как герой Вяйняменен показывает то свою комическую, то устрашающую ипостаси, петрозаводские актеры представляют «Калевалу» одновременно обаятельной и вызывающей благоговейный трепет. Национальный театр, умеющий так очаровать зрителя эпической поэмой, дорогого стоит. А вот шокирующий московский театр «черноеНЕБОбелое», числившийся в хедлайнерах, далеко не на всех тюменцев произвел свое гипнотическое действие, и если в начале спектакля «Игрушки Бертрана» зал ломился от зрителей, то через час вежливо и смущенно аплодировала лишь половина оставшейся публики. Мифического сержанта Бертрана, нашептывающего зрителям бессвязные кошмары, создал режиссер и автор театра Доктор Да (Дмитрий Арюпин). А игрушками незримому кукловоду ужасов поставил двух жутких клоунов. Марчелла Солтан и Алексей Ивашнев — мимы нечеловеческого мастерства, четко поставленный свет, туман, подавляющая волю электронная музыка создают технически совершенное зрелище. Зрителей, попавших в резонанс — а таких все же оказалось немало, — оно всецело поглощает — зал люди покидают потрясенными и восхищенными, у них даже нет потребности искать и связывать разорванные нити сюжета. Все прочие страдают от недоумения. Чтобы оценить превосходную технику исполнителей достаточно четверти часа, и если магия не действует, становится скучно. Театральный критик Павел Руднев не сомневался, что «черноеНЕБОбелое» «взорвет Тюмень, его лучшие интеллектуальные силы». Но настоящим интеллектуальным экстримом для тюменцев стал тамбовский «Сад признаний» Никиты Ширяева по пьесе Валера Новарина. Новарина — необычный драматург, которого для понятности сравнивают с Велимиром Хлебниковым. Он изобретает свой язык, делая его главным героем пьес. На первый взгляд, футуристический язык кажется девственным, как в райском Саду, но он вырос из семантического и фонетического перегноя, из хитро сплетенных аллюзий. В нем есть слова, созвучные привычным, но значить они могут все что угодно, в том числе и то же, что в обычном языке. Переводить такой текст очень непросто, за это взялась Екатерина Дмитриева. Еще сложнее — ставить по такому тексту спектакль, и Ширяев справился вполне успешно. Краткие сцены с участием двух персонажей чередуются с монологом ведущего, Баяна-шамана, бьющего в бубен, играющего на треугольнике и перечисляющего неизвестные действия непонятных существ, в том числе и главных героев — Жены Семяизвергающей и Земляного человечка. Материал этот настолько непривычный, что спектакль предварила кратким пояснением глава жюри Ирина Мягкова. Она подчеркнула, что это, пожалуй, единственный по-настоящему экспериментальный спектакль на фестивале, что он может сначала показаться непонятным и даже неприятным, но в него стоит благосклонно всмотреться, погрузиться. Но даже нырнув в происходящее с головой, надо было прилагать усилия, чтобы не всплыть на поверхность. Тем, кто всплыл и не заснул, можно только посочувствовать. После каждого явления Жены и Человечка зал шуршал от уходящих, нервно потягивающихся, недоуменно перекликавшихся. Неясно, что там, у Новарина, но в русском варианте текст получился разнородный — временами совершенно сюрреалистический, так что режиссер может оживлять его хоть так, хоть эдак, главное, заставить героев разыгрывать определенную сценку, а непонятные слова лягут на любую трактовку. Есть эпизоды и вполне переводимые — легко узнаваемые иносказания или вовсе идиомы на каждый день: «а теперь почеловечничаем» или «человек со слишком разжиженной зарплатой». К концу спектакля абракадабра складывается в подобие гармонии. Вычленяя понятные фразочки, понимаешь, что странные герои живут в мире, где язык — главная животворная сила. «Глаголеть» значит «жить», «творить». Ну, а в финале режиссер преподнес уставшей публике дипломатичный подарок. Роль ведущего исполнял сам Никита Ширяев. В конце его чучело сбросили с высоты, избили и развеществили, разбросав по сцене поролоновые кубики-потроха с буквами и непонятными символами. Режиссер признает свое бессилие перед словесным хаосом и самоустраняется. Оставшаяся публика хорошо аплодировала и свистела. Что у нашего зрителя означает свист, доподлинно неизвестно. Хотя свистят в тюменском театре редко, все чаще встают. Тюмень вообще скоро прославится как город, в котором встают в ответ на всякий спектакль. Порой даже кажется, что этот ритуал сродни аплодисментам — воспринимается многими как обязательный. Скажем, спектакль челябинского академического театра драмы «Оскар и розовая дама» вызвал весьма сдержанные аплодисменты, однако и его почтили вставанием. Спектакль, сыгранный Алисой Фрейндлих в одиночку, режиссер Владимир Гурфинкель ставит с 11 актерами. Больного раком Оскара и его больничную подружку Пегги Блю изображают дети Лизонька Гребень и Валера Полунин. Но говорят за них (а также за зеленых докторов и медсестер, серых родителей и розовых дам) взрослые актеры, из которых самым правдивым и обаятельным оказывается Оскар-Сергей Акимов. Дети молчат вполне органично, а вот от пения Валеры Полунина волосы дыбом встают — пение-то сносное, да интонация жутко фальшивая. Полноправным соавтором постановки стала художник Ирэна Ярутис, рассказавшая свою собственную историю. Ее герой убегает из угловатой, искалеченной больничной пустоты в фантастическую страну, похожую на пляж, на детскую с новогодними украшениями, но и на пустыню, которая вместо воды сыплет на перевязанную бинтами голову только сухой песок утешения. Пьесу Эрика-Эммануила Шмитта с подзаголовком «Письма к Богу» многие называют спекуляцией. Автор и не скрывает своей цели, вкладывая в уста больного раком ребенка христианскую проповедь. Но главное в этой истории — не надрывное пение, не религиозное промывание мозгов. Эта проповедь — об оптимизме. Эпикурейское отрицание смерти, призыв любить жизнь всякой и ценить ее до последней капли. Мальчик проживает свои последние дни как сто богатых событиями лет, Розовая дама научила его не бояться смерти, а зрителя — ценить жизнь. Это очень правдивая история, ведь не только во французских клиниках лысых и синих «онко-детей» спасают от болезни розовые дамы. Они учат их рисовать, забывая о боли, сочинять, не зацикливаясь на собственном отражении, веселиться, не тратя драгоценного времени на тоску. И спектакль про таких розовых дам вызывает невольное уважение. «Гамлет» пермского драмтеатра похож на окрошку. Вкусное блюдо, но непритязательное. Продукты все знакомые, хоть и приятно скомбинированные. Даже переводы режиссер Георгий Исаакян нарезал и перемешал: Михаил Лозинский, Борис Пастернак, Андрей Кронеберг, Анна Радлова, Михаил Морозов, великий князь Константин Романов. Ну, а монолог Гамлета Исаакян без ложной скромности взял на себя. Уж не это ли стало причиной невзрачности знаменитого «Быть или не быть», так и не обозначившего перелом в действии? Если говорить о спектакле всерьез, то непременно восхищаться Полонием Владимира Гинзбурга и еще более — его клоуном, соединившим в себе обоих могильщиков. Замечательно сыграл Офелию Дмитрий Васев — тут впору согласиться с анонсом спектакля: «такое сценическое решение снимает проблему пола и позволяет обратиться к глубинным вопросам и проблемам человеческой натуры». Рядом с карикатурной Гертрудой Михаила Чуднова, в окружении режиссерских штучек и приколов Офелия смотрится лучом света в темном царстве КВН-щины. Что до штучек — так это и есть тот фунт изюма, который Исаакян вправе называть своей трактовкой. Над сценой плавает экран, куда проецируются то кадры из детективов, то большой отрывок из «Малыша и Карлсона», про привидение. Клавдий выступает на пресс-конференции в честь своей женитьбы. Несколько раз появляются таблички вроде «свободная датская пресса» или «возмущенный датский народ». Гамлет страдает раздвоением личности — вот почему призрака никто не видит. Розенкранц и Гильденстерн то представляются одним человеком, то троятся, уподобляются трехголовому дракону. Клятву на мече предваряет появление мяча. Гораций изображает слепого. Диалог Клавдия и Лаэрта происходит в круглой постели, хотя так и не понятно, зачем, потому что тема соблазнения до конца не отыгрывается… Смотреть весело, но не более. Подкрепились и забыли. Спектакль «Коричные лавки» марсельского театра «Cosmos kolej» участвовал в «Золотом коньке» вне конкурса и завершил программу фестиваля. Перед началом представления член жюри Жерар Коньо пояснил, что перед нами не совсем обычный драматический спектакль, а поэтическая фантазия, греза на мотив произведений Бруно Шульца. Ощущение сна усиливается тем, что актеры разговаривают сразу на нескольких языках. Русский звучит нечасто, и зрители заранее изучают либретто, составленное, не совсем точно, будто в бреду. Так что бросаем попытки разобраться в происходящем и отправляемся в бездумное путешествие по снам режиссера Владислава Знорко. «Коричные лавки» похожи на эмигрантское гетто, на большую безумную семью, в суете которой смешиваются живые и призраки. В тусклом свете качающихся фонарей, среди развешанных на просушку простыней спорят, тоскуют, любят, ревнуют хасиды и цирковые униформистки, невеста и служанка, старик в белых шортах и фраке и старушка — вечная девушка в шляпке с фруктами. Все они оказываются воспоминаниями или фантазиями юноши-поэта, но только сладить с ними он не в силах. Он что-то сочиняет, сочиняет, а призраки шалят и обзывают его ослом. А потом приглашают зрителей на суп с потрохами, который оказывается густым оранжевым луковым супом. Так что осталось впечатление короткого утреннего сна — приятного, но невнятного.