"Steel life" дословно переводится с английского "спокойная, бесшумная, замершая жизнь", этим термином обозначается натюрморт. Создатель выставки натюрмортов Наталья Паромова пытается показать зрителям, что за видимой неподвижностью скрываются "Живые вещи". В трех залах первого этажа расположены полотна из фондов музея, дающие представление о развитии жанра с XVII века до XX-го.
В музее изобразительных искусств отгремела грандиозная выставка Фаберже, теперь в залах пусто и тихо. «Steel life» дословно переводится с английского «спокойная, бесшумная, замершая жизнь», этим термином обозначается натюрморт. Создатель выставки натюрмортов Наталья Паромова пытается показать зрителям, что за видимой неподвижностью скрываются «Живые вещи». В трех залах первого этажа расположены полотна из фондов музея, дающие представление о развитии жанра с XVII века до XX-го. Для начала, в качестве эталонов — потемневшие драгоценные раритеты, пара голландских натюрмортов. Прозрачный, светящийся изнутри виноград, покрытая голубоватой патиной слива, деликатный свет — лишь отражение дневного, проскользнувшего мимо приподнятой бархатной портьеры. В работах русского художника XIX века Ивана Хруцкого влияние голландце очевидно — в подходе к композиции, в палитре, — но перед нами, должно быть, этюды, ведь Хруцкий славился жизнеподобием, гиперреалистичностью своей «живописи цветов и фруктов», а здесь многие детали непроработаны, набросаны лишь в самом первом приближении, плоски и значительно уступают голландской живописи в реалистичности и тонкости исполнения. (Тут впору посетовать на освещение — высоко висящая картина почти неразличима, бликует, лишний раз напоминая о незавидном положении музеев, не имеющих возможности приобрести профессиональное световое оборудование). Следующим на измятом полотнище зеленой драпировки представлен натюрморт, открывающий совсем иную эпоху и манеру живописи. Иосиф Браз — представитель нового искусства, экспрессивного, открытого, раскованного. Его натюрморт написан размашистыми мазками-бликами, это в большей степени впечатление, чем точное отражение реальности. Меняется и содержание натюрморта: на смену красиво разложенным южным фруктам, вазам и птичкам приходят луковицы, яйца, кувшины, кухонный инвентарь, как будто оставленные на секунду шустрой хозяйкой или, скорее, рассеянным хозяином-холостяком. Динамичная, неустойчивая композиция действительно оставляет ощущение «живых вещей», внутреннего движения. И все же большую часть коллекции составляют работы советских художников. К историческим курьезам хочется отнести наивную (нарочно или невольно) картину 1967 года «Строительство и плодородие». На первом плане этого большого, в пастельных тонах натюрморта с ученической дотошностью разложены овощи и фрукты. Никакого художественного беспорядка или видимости композиции — просто каждый плод лежит отдельно от других, демонстрируя плодородие советской страны. Второй план составляет вид из окна, рядом с которым стоит стол с фруктами. Вдали, ровно по центру композиции, — московская «сталинская» высотка, а на ее фоне уже растет новое здание, в каркасе которого виднеются схематично набросанные человечки-строители. Декоративность, родственность монументальному искусству читается во многих работах советских художников, но при этом каждый автор находит свой подход к решению натюрморта. «Кувшины» художника Мишина (1967 года) — аккуратное изображение, с настоящим, казалось бы, светом, но абсолютно плоским эффектом, напоминает средней руки книжные иллюстрации."Сельских завтрак" Кеслера — эксперимент с цветом и фактурой. Холст загрунтован как будто клочками мятой тонкой бумагой, и уже по этой шершавой основе написаны обязательные атрибуты деревенской трапезы на фоне половика. На эксперимент художника вдохновила именно рябой рисунок домотканого коврика — убедиться в этом легко, глянув в витрину по соседству, где выставлены предметы прикладного народного творчества. «Летние яблоки» Юлия Вилюмайниса (1965) — смешение жанров, одновременно натюрморт и пейзаж. Салатного цвета полотно выбивается из ряда мрачноватых картин, приглашает, как волшебная дверца, войти в сад: жаркий солнечный день, но лучи солнца не опаляют, их смягчают зеленые ветви яблонь, все свои богатства этот сад выложил перед тобой щедрой горой плодов, выпрыгивающих из наполненной доверху корзины. «Дневное окно» Даниила Черкеса бросается в глаза, едва входишь в соседний зал. Еще один летний привет, здесь жару смягчает море, набросившее голубую прохладную дамку на подоконник, вазу с фруктами, на кипарис под окном. Свободой дышит сюжет, настроение и манера исполнения этого натюрморта-пейзажа, отсылающего к художникам начала XX века, свободно обращавшимися с пропорциями, предпочитавшими настроение и впечатление скучной доскональности реализма. Рядом экспонируется картина Анатолия Костовского «Осенний улов» (1966). Рыбешки выброшенные на пожухлую листву, напоминают агонию лета — они изогнулись, будто бы в пляски и даже хранят в чешуйных переливах свет и краски лета, но век их короток и печальный финал предрешен. Неизменным успехом у публики пользуется работа современного тюменского мастера, Михаила Захарова «Соло для одинокой лошади». На столе — труба и лыковый туес с полевым букетом, на бревенчатой стене — подкова, в окно видна утренняя туманная деревня и призрачная лошадь. Сюжет довольно нелепый, искусственный, но поэтичный и от того похожий на сон. Теперь, когда прогулка по пустым сонным залам завершена, каждый зритель волен сам решить, чье определение вернее. Правы ли англичане, называющие натюрморт «still life», или искусствовед тюменского музея, придумавшая дать экскурсии по истории натюрморта название «Живые вещи».
