Татьяна Панкина, корреспондент интернет-газеты «Вслух.ру»:— Тюмень моего детства — город низкий, узкий, тесный, жаркий, похожий на ход, на лаз, извилистый, прихотливый, пыльный, состоящий весь из гремящей железной дороги, вокзалов, привокзальных площадей, вагонов, запахов и пятен мазута. Это впечатление тоболячки, такое… совсем личное и из детства. Тобольск — по ощущениям — куда больше, выше. Город-престол, где много разного неба, а самые старые улицы все же дают больше простора, чем столичные тюменские проспекты. Оттого, что перспектива всегда вертикальна. Однако я эти два города никогда придирчиво не сравнивала. Делить мне на два было нечего, они оба были наивно и всемерно мои. Самые мелкие наезды в «столицу деревень», когда областной центр полностью оправдывал это гордое и честное провинциальное звание, были, конечно, летом, когда родители сбрасывали нас с сестрой с плеч, как зимние одежки на просушку, бабушке в руки. Бабушка Августа Ивановна — тюменка, неразговорчивая, замкнутая, но нежная женщина, проявляла заботу на свой лад: это малина с молоком, подсунутая в жаркие утренние часы, когда, разморенный, в один из бесконечных летних дней без даты слоняешься по двору бабушкиного дома по улице Суворова. Или выстраданное, выканюченное разрешение залезть на чердак — только осторожно! — куда были в свое время убраны старинные мамины игрушки, немногочисленные куклы и мишки. Вся эта драгоценная рухлядь неизменно за лето перекочевывала с чердака в дом и валялась везде, таскалась за мной, как за золотым гусем, липко и многообразно. Следующим летом — снова выгребалась, снова убиралась и так далее. Пожалуй, только в этом проявлялось наше взаимное завидное упорство характера, мое и бабушки. Сеновал на Суворова — очень счастливое место, там лежало старое сено, животных уже не держали, и стоял такой прохладный пыльно-дождевой прошедший и отрешенный запах. А еще дедушкин верстак во дворе, где было много всяких непонятных мужских железных штук, около которого весомо смотрелся отец, когда своими моряцкими руками с синей птицей — татуировкой на кисти — чего-то там с тестем временами мастрячил. Руки моряка — всезнайки. Всякий вызов мой красивый отец в моем безоблачном детстве принимал со словами: моряк я или куча тряпок?! И действительно, я не знала таких вещей, которые мой отец не мог бы сделать. Что и как не смог и не сделал, выяснила потом, после детства и после Тюмени. В Тюмени с Суворова у нас с бабушкой, моим единственным и неизменным поводырем и конвоиром, было два направления: на Холодильную, которая завораживала своим названием и настольными лампами в витрине магазина промтоваров, и в противоположную сторону «за коврижкой», куда-то в закоулки частного сектора, в хлебный. На «коврижку» меня можно было купить ненадолго. Потому что больше всего я хотела попасть в детский мир на Республики. Ни за чем конкретно, просто надо было туда, где игрушки и нет этой убийственной детской скуки брошенного на лето ребенка. Затащить туда бабушку, предвидевшую расходы и истерики, на моей памяти мне удалось всего раз. Для нее там не было ничего интересного. Поэтому он был запретен и недосягаем. Тобольский Д М находился ровно в минуте ходьбы от дома. Не сказать, чтоб мы там жили, но… Опять — детский мир в Тюмени и Тобольске — миры совершенно разные. Низенький, плоский, без размаха, тюменский впечатления не производил. Тобольский, в высоком и кудрявом барочном особняке, впечатлял детские души гораздо больше. А еще в Тюмени очень сильно снижало впечатление от детского мира близкое соседство какого-то невероятного магазина типа «Юный техник» напротив «Океана». Никакого волшебства и загадок там не было. Само его существование, конструкторы и самоделки, для меня тогда было невероятно оскорбительно. Сестра, которая старше на пять лет, немедленно по приезде избавлялась от меня самыми изощренными способами и тусила с двоюродными сестрами бог весть где все лето. Очень редко мне удавалось упасть к ним на хвост. Но старшие меня немедленно и бесцеремонно оттуда стряхивали. Со мной надо было возиться, я быстро уставала, и вообще, ребенок — это обуза. Что я ребенок и обуза, я знала отчетливо и тяготилась этим. Однажды мы вместе все же ходили куда-то на птичий рынок за цыплятами. На кой ляд нам нужны были цыплята, мне не было известно, как, думаю, и моим великовозрастным сестрам. С ними потом как-то разбиралась бабушка. Но Тюмень стала еще и городом в желтом пуху, кроме тополиного. И городом запахов: во дворе бабушкиного дома стояла специальная «дойная» береза, из которой по угловатой синей железяке в литровую баночку проистекала ароматная река березового сока. И как же вдохновенно источали свой горький запах клопы в малине! Тюмень — город всяческой живности. Человеческих знакомцев у меня было мало в силу крайней и патологической застенчивости, поэтому знакомцы были по большей части звериные, с ними я чувствовала себя привольно. Здесь у бабушки жил пиратский кот с начисто сорванными с бандитской головы ушами, бывалый зверь с рыжим блаженным прищуром многомудрых глаз, звали его, конечно, Рыжий. Он был деловитый, наглый и добрый. Отметины, которыми он меня наградил в свое время, до сих пор на моем животе сбоку — две сабельно-тонкие и длинные полосы выросли и повзрослели вместе со мной и никуда не делись, да и не денутся уже, наверное, никогда. Был там еще приземистый, похожий на крепкую скамейку на чурбачках дворовый пес Шарик, старый, заслуженный и флегматичный, как бабушка. Нес свою службу скромно и незаметно. Был серьезен, и я, несмотря на всю свою большую любовь к собачьим, к нему не лезла. Но самая большая радость — лягушки. Прямо за бабушкиным домом был небольшой довольно заросший пруд, где, зайдя в воду по грудь и разогнав ряску, основательно, как верблюд, пил Шарик. И там была Просто-Пропасть-Лягушек, они пели, свистали, стрекотали на все лады. И давались в руки на свою беду, потому что мучений мы, дети, им причиняли изрядно. Черпали жирных черненьких, похожих на мелкие маслины с хвостиками, головастиков дырявой кастрюлей и чайником, мешали ложкой, выливали, черпали снова. Ловили лягушек, выкручивали им лапы, заглядывали в широкие пасти и узкие ноздри, рассматривая это небольшое живое чудо, которое почему-то никак не надоедало. Еще в этом пруду топили котят. А совсем-совсем давно, когда моя мама и дядья были юны и беззаботны, они там загорали и купались. Тюменские наезды закончились, когда умер дед и затем вскоре взрослые продали дом. Потом Тюмень была студенческая и совершенно другая. Домашности и раздолья в ней не стало напрочь и на долгие года три, пока не начался журнал «Дождь», босяцкие скитания по друзьям, бесшабашная бездомность и разудалое сиротство.СлучаиАжур минувших днейWelcome to Florida*Из Уфы с любовьюОт редакции*Лето в Сибири — лучшее время для прогулок. Мы, объединенная редакция Вслух.ру — «Вслух о главном» придумали этим летом устроить прогулки по городу. И не только, как мы привыкли, — под ручку с краеведами, но и самостоятельно, публикуя наблюдения, мнения и воспоминания жителей и гостей «столицы деревень». Итак, представляем вашему вниманию новую летнюю рубрику «Записки о Тюмени» и приглашаем принять участие в ее создании. Для этого присылайте свои заметки, написанные в произвольной форме, по адресу edit@vsluh.ru или 625 035, г. Тюмень, Геологоразведчиков, 28А, оф. 106 с пометкой «Записки о Тюмени». Лучшие произведения будут напечатаны на страницах «Вслуха». До встречи на улицах города.
