В Тюмени 14 декабря состоялась конференция «1937 год: память и уроки». В Институте истории и политических наук ТюмГУ собрались историки, историографы, краеведы, журналисты, представители общественных организаций — те, кто продолжает восстанавливать историю великого террора, имена расстрелянных, те, кто пытается понять причины и механизмы массовой бойни в масштабах страны, а значит, и гарантировать будущие поколения от повторения 1937-го. Участников конференции приветствовал заместитель главы города Сергей Кабанов. Для него урок 1937 года, когда на страну обрушились массовые аресты, расстрелы, пытки, заключается в том, что закон всегда должен быть превыше всего, нельзя делать уступки ряди интересов одного политика или группы. В этом смысле отрадно видеть, заметил Кабанов, что Президент Р Ф «несмотря на попытки точечного изменения Конституции, не стал идти по этому пути». Директор ялуторовского музея декабристов Павел Белоглазов рассказал, что Марфа Чукавина, одна из основательниц музея, отпраздновавшего недавно 80-летие, была расстреляна в 1937 году за кратковременные контакты с «эсерами» в 1921-м. О судьбе Чукавиной в Ялуторовске узнали благодаря «Книге расстрелянных», над которой уже много лет работает редактор газеты «Тюменский курьер» Рафаэль Гольдберг. «Для нас усвоить урок 1937 года — значит сформировать зрелое гражданское общество. И в этом процессе все должно зависеть не только от прихоти властей, но и от активной позиции каждого члена гражданского сообщества», — резюмировал Белоглазов. Сама конференция была проявлением такой гражданской активности. Она проходила под эгидой института истории и политических наук, но, как отметил заведующий кафедрой отечественной истории Сергей Пашин, инициаторами стали Рафаэль Гольдберг и исследователь истории края Александр Петрушин, изучающий архивы НКВД. «Мандельштам назвал 20 век веком-волкодавом, — начал свое выступление Гольдберг, — это поэтический анализ. Математический анализ приведет к тому же результату». Судя по документам, массовые репрессии в тюменском крае начались еще в 1919 году, после изгнания колчаковцев. Крупные процессы по реабилитации состоялись в 2005 году, но дела репрессированных далеко не исчерпаны — вот он, целый век, осененный миллионами смертей. «Наша конференция в известном смысле наивна, потому что мы никогда не узнаем, сколько точно людей было уничтожено — в ходе крестьянского восстания 1921 года, коллективизации и раскулачивания, сколько погибло в лагерях — учета не было. Никаких документов, человек как пылинка: был — и не стало», — говорит Рафаэль Гольдберг. А существующие документы повергают в ужас масштабами безумия. Людей приговаривали к расстрелам списками по 100−200 человек, Гольдберг приводит воспоминания младшего лейтенанта НКВД Ляпцева, дожившего до 1990-х годов: во время суда членам «тройки» едва хватало времени, чтобы огласить имя подсудимого, статью обвинения и приговор. Последняя большая волна репрессий была в 1941 году, «суды работали с полной нагрузкой», расстрелять могли добровольца, желающего пойти на фронт, но не желающего сбрить бороду. Историки полагают, что готовилась еще одна волна репрессий, которая не состоялась лишь благодаря смерти Сталина — в НКВД были подготовлены дела вернувшихся из плена военнослужащих. Что заставило целую страну погрузиться в безумие? Почему не было не то что массовых бунтов, но и частного сопротивления — офицеры, имевшие дома оружие, даже не пытались сопротивляться. По мнению Рафаэля Гольдберга, ответ следует искать не историкам, а психологам, возможно, речь надо вести о свойствах национального характера, о пресловутой терпеливости россиян. Александр Петрушин в своем докладе «1937» рассказал о лимите на расстрел «антисоветских элементов», который повышался по просьбам стахановцев на местах. В это время были введены лицензии на расстрел, которые, в отличие от охотничьих, не устанавливали лимита. В своем докладе Александр Петрушин приводит воспоминания о совещании наркома внутренних дел Ежова с руководителями территориальных органов НКВД: когда Ежов сообщил о предполагаемом числе врагов народа в каждом регионе, опытные чекисты оторопели, но первая же попытка намекнуть, что разговор о лимите применительно к арестам и расстрелам выглядит странно, была пресечена арестом. Быть может, страх оказаться «врагом народа» мешал советским гражданам возмущаться происходящим? Страх, по мнению Петрушина, владел всеми, а в первую очередь — Сталиным, который боялся потерять власть и наносил «превентивный удар» по враждебным классовым элементам, по чекистам, которые из палачей очень скоро превращались в жертв. Екатеринбургский историк Сергей Рыбаков, осветивший в своем докладе историографические подходы к оценке причин, обстоятельств и следствий репрессий 1937 года, отчасти ответил на вопрос, почему страна Советов не сопротивлялась кровавому террору своего вождя. Собственно, задачей Рыбакова было показать, что современное российское общество далеко не единодушно в восприятии истории сталинских репрессий. Мало того, что только 44 процента граждан, опрошенных ВЦИОМ, однозначно отрицательно оценивают этот исторический опыт, так и историки, публичные деятели отстаивают мнение, что страна жила счастливо и спокойно, а расстреливали только коррупционеров, что Сталин боролся за власть и пострадала только самая развращенная часть элиты, но не «простой народ». Возможно, и в эти годы недостаток информации, массовая пропаганда, страх вмешаться «не в свое дело» создавали вокруг репрессий глухую стену: одни верили во «врагов народа», другие предпочитали делать вид, что верят. Между тем, как сообщил в завершение своего доклада Александр Петрушин, в 1937 году в Советском Союзе, где «так вольно дышит человек», расстреливалось около 1000 человек. А впереди был новый 1938 год — и новый лимит отстрела «врагов народа».
Неудобно на сайте? Читайте самое интересное в
Telegram и самое полезное в
Vk.
