История тюменского театра драмы в здании соляных складов купца Текутьева закончилась. Последним спектаклем, сыгранным на старых подмостках, стала премьера "Собачьего сердца" в постановке московского режиссера Александра Горбаня.
История тюменского театра драмы в здании соляных складов купца Текутьева закончилась. Последним спектаклем, сыгранным на старых подмостках, стала премьера «Собачьего сердца» в постановке московского режиссера Александра Горбаня, который, возможно, станет вторым режиссером в новом театре наряду с главным — Александром Цодиковым. У Горбаня яркая, узнаваемая постановочная манера — он перелопачивает оригинальный текст, по-своему расставляет акценты, добавляя аллюзии на другие литературные произведения и современную массовую культуру, с помощью художника Алексея Паненкова приправляет гофманиадой, а также абсурдом, клоунадой, шансоном… В постановках Горбаня всегда много музыки. Он разговаривает с публикой на языке эстрадных шоу, жонглируя жанрами, врубая звук на всю катушку, добавляя танцы в постановке Эдуарда Соболя, старается удержать внимание зрителя. Режиссер хулиганит, наслаждается шумным карнавалом, который ему позволили устроить на сцене. А может, издевается, намекая, что психологический театр уже не способен задержать расфокусированное внимание инфантильной, воспитанной на киче публики. Совершенно в своем духе режиссер не сводит «Собачье сердце» к оригинальному тексту: профессор Преображенский в финале превращается в Булгакова, просящего Советскую власть выпустить его из страны, так как здесь он никому не нужен. А в начале в герое Владимира Обрезкова отчетливо выведены черты Воланда. Он мнит себя демиургом — стоит над всем миром, подняв руки, приезжает к псу Шарику на священной пирамиде, превращает скрюченных старух в пышущих здоровьем пионерок. Свита у профессора соответствующая. Доктор Борменталь — Сергей Скобелев — решен в декадентском духе. Он поет Вертинского, белит лицо, нюхает кокаин, носит длинный ноготь на мизинце. По темпераменту будет примерно Коровьев. Зиночка Татьяны Телегиной вполне сойдет за Геллу. За Азазелло — преданный привратник Анатолия Бузинского. Не хватает только кота Бегемота? А это Владимир Орел в роли Шарика. Шарик — интеллигентный пес, даже очки носит. Шариков, как и положено, — босяк и дурак. Но все же у Орла он не так отвратителен, как в советском фильме, с которым зритель, как ни крути, сравнивает спектакль. Но если у тюменского Шарикова есть свое даже обаяние, то Швондер вышел абсолютно безликим. Константин Антипин играет среднестатистического комедийного персонажа, ничем не запоминающегося, просто обозначающего «здесь имелся в виду глупый и нелепый тип». Судя по всему, режиссер так и задумывал, потому что и почтальонша Татьяны Пестовой, и уж тем более «жилтоварищ» Владимира Ващенко представлены весьма расплывчато и неконкретно, как силуэты. Вряд ли зрителя испугают эти мелкие бесенята. И даже люди с Лубянки — лишь статисты. Абсурд, жестокость, глупость лишаются своего эмоционального воздействия, упоминаются как бы вскользь. Но чем-то ведь надо обосновать подавленность профессора в финале? Сначала режиссер психологически ломает его, помещая в лубянские застенки, под пытки. Потом прижимает в омерзительно-трусливом припадке к стулу, не позволяя заступиться за Зиночку, с которой Шариков проделывает что-то ужасно-кровавое. Делая упор на фантасмагорию, Горбань и Паненков много внимания уделяют не психологическим тонкостям, а визуальным деталям. Сцены врачебной магии Преображенского обставлены, как в каком-нибудь мюзикле: с потолка спускается спираль ДНК из светящихся шаров, статисты с сосредоточенными лицами танцуют с белыми гофрированными трубами-извилинами. Несмотря на то, что обратная операция по удалению вредоносного гипофиза из доброй собаки прошла успешно, профессор полностью уничтожен. И все же у зрителя не должно оставаться неприятного осадка от спектакля. Поэтому он завершается песней группы ДДТ «Что такое осень», под которую все артисты собираются на сцене, а зрители, повинуясь инерции, встают, начинают подпевать и хлопать.
