Год работы "у Рафа" можно считать за три, как в горячей точке. Он не жалеет других, но и не делает исключения себе. Главному редактору "Тюменского курьера" идет восьмой десяток. Он задирается на пресс-конференциях и в каждый номер пишет свои заметки.
Год работы «у Рафа» можно считать за три, как в горячей точке. Он не жалеет других, но и не делает исключения себе. Главному редактору «Тюменского курьера» идет восьмой десяток. Он задирается на пресс-конференциях и в каждый номер пишет свои заметки. Нередко довольно острые.— В Тюмень после окончания УрГУ приехали по распределению? — 1965 год. Распределений было два: предварительное и окончательное. Я сначала хотел уехать на Дальний Восток, так как был там на практике и мне очень понравилось. Однако на окончательном распределении за пятнадцать минут перерешал свою судьбу. В результате отправился в Тюмень. За год побывал за Полярным кругом, на месторождениях, на строительстве нефтепровода Шаим — Тюмень. Это оказалось страшно интересно.— Вашим первым местом работы стал «Тюменский комсомолец»? — Верно. Поначалу был старшим литсотрудником отдела комсомольской жизни, который на самом деле много чем занимался, в том числе промышленностью, сельским хозяйством. Потом «дорос» до должности заведующего отделом учащейся молодежи. Мой первый материал, который понравился главному редактору Владимиру Фатееву, назывался «Чужая стерня». Я был в командировке на уборочной в Ялуторовском районе. И представьте, зерно грузили в машины строго со своих комбайнов. А остальные стояли с полными бункерами. Отсюда и название.— А правда, что у вас хранятся все рабочие блокноты? Сколько их?— Храню, но сколько их — не считал. Это и блокноты, и ежедневники в одном лице. В них — ключ к моей памяти. Порой записи пригождаются. Например, когда готовили фотоальбом «Рядовые великого похода» к шестидесятилетию Тюменской области, я написал на основе своих блокнотов восемнадцать очерков и приготовил много мелкой «сырой рыбы на закуску» — подписей к снимкам. — Вашу колонку редактора называют «проповедью». По-модному вы — колумнист?— «Колумнист» — старое слово, между прочим. Я — все. Больше всего люблю писать информации, очерки. Ручкой и на компьютере. Люблю писать вообще. Главное, исповедовать то, что проповедуешь. Надеюсь, есть несколько читателей, кому мои колонки интересны. Я не пытаюсь переделать мир. Просто высказываю свой частный взгляд. Жду следующего дня, хватаю газету — не перехлестнул ли где? — Из этих заметок сложилась книжка «Я — ваш корреспондент». Но ведь колонки продолжаются, значит, будут еще издания?— Вторая книга уже собрана — «Серебряная кошка по имени Гласность». Немного выспренно, но более точного названия не нашел. Кстати, слова: гласность, перестройка, демократия я произношу без кавычек.— Как у вас появилась вторая часть фамилии — Гуревич? Ведь многие годы вы были просто Гольдбергом.— Я и сейчас просто Гольдберг. Хотя обе фамилии написаны во всех моих документах, начиная с рождения. Но так уж повелось, что мы со старшим братом «разделили» фамилии — он пользовался одной половинкой (Гуревич), а я — второй. В газете более короткая фамилия, согласитесь, удобнее.— Почему вы ведете семинары у «пиарщиков» в нефтегазовом университете, а не у журналистов в ТюмГУ? Куда позвали, там и работаю. Вот уже десять лет. Однако преподаю нечто иное — журналистику, в которой, смею думать, кое-что понимаю. В свое время знаменитый шпион Ким Филби читал лекции о британской разведке в Высшей школе КГБ. Как полагаете, почему? Он давал понятие среды. У меня аналогичный случай. Я объясняю будущим PR-специалистам, что такое журналистика, что все и всех купить нельзя. Мы с ними разговариваем обо всем, обсуждаем жизнь. — Современная пресса может или должна помогать людям? И хочет ли она это делать?— Если может, то должна. Хочет или нет — могу сказать только за своих сотрудников. Например, почти три года мы рассказываем историю об одной семье, где девять детей. Наведываемся, пытаемся привлекать помощь.— Как складываются отношения с властью? Вы лицо приближенное, ваша газета «прикреплена» к мэрии.— Я не учу мэра руководить городом, а он не учит меня делать газету. Во многом мы союзники. Но никто из нас не обладает стопроцентным правом на истину. Никакого амикошонства.— У вас в кармане всегда лежит кипа? От религиозности или должность председателя еврейской общины обязывает?— Теперь лежит только в одном каком-то костюме. Я не религиозен, но обычай требует в синагогу — в дом собраний — заходить как надо. У меня к синагоге отношение как к своему ребенку, я сам ее создал. Обязательно хожу только на Судный день. — Вы автор «Книги расстрелянных». Наверняка это очень тяжелая работа. Вы продолжаете ее? — Изданы три тома «Книги расстрелянных», три тома «Запрещенных солдат», книга о мертвой дороге «500-я» и книга Александра Базарова под моей редакцией «Вся жизнь моя тебе, Россия». Это просто надо делать. Когда началась перестройка, многие писали на эти темы. Постепенно перестали. А я не могу. В архиве лежат еще двадцать тысяч дел раскулаченных и сосланных крестьян. Люди должны о них знать.— Никогда не хотели покинуть Россию?В девяносто третьем хотел уехать в Израиль, у меня там много родных. Но куда я от своих покойников? И потом, я знаю, что такое ностальгия. — Какая-то мечта детства осталась нереализованной?— Детские мечты не помню, это было так давно. У меня скромные запросы. Многим продуктам предпочитаю черный хлеб. Я не сибарит. — Вы всегда на людях. Удается побыть одному?— Когда работаю в кабинете, хотел бы, чтоб мне не мешали. Но я должен знать, что за дверью есть родной человек. Уже сорок два года. Я люблю быть один, но не переношу одиночества.
