Рассказывают непосредственные участники событий.
Современным миром правят не деньги, а информация. Она дает власть и деньги, она же может за считанные минуты лишить того и другого. Человек XXI века так или иначе каждый день потребляет гигабайты информации. Картинка современной жизни складывается из пазлов — телевидение, мессенджеры, социальные сети. Я видел, значит, я знаю. Если мне не показали что-то, значит, этого не существует. Информация раз и навсегда фиксирует событие. И сохраняет тех, кого сама сделала героями эпохи.
Политический вес нефти
Главная тема главного телевидения главной нефтегазовой житницы Советского Союза — конечно, добыча. Стране нужно было много черного и голубого золота. Значит, нужно было и много информации об этом. Тем более, что это уже не просто новости, это новый политический вес государства, растущий с каждой добытой тонной нефти и кубометром газа, с каждым построенным километром трубопровода.
«Сколько километров проехал, я не считал. Но могу сказать, что до ста дней в году проводил в командировках. Нормально», - рассказывает Рафаэль Гольдберг. - Это были люди, которые умели делать дело, несмотря ни на что. Потому что это было новое неосвоенное пространство без дорог и нормальной связи. Стране нужны были нефть и газ. И освоение, дороги и связь появлялись одновременно.
«Когда я пришла на телевидение, настолько все закрутилось… - рассказывает Людмила Трепянская. - В сюжет на 2-3 минуты нужно вместить столько, что думаешь: «Зачем так много материала брала в командировке?! Ничего не можешь втиснуть ни в кадр, ни в текст».
Репортажи «из Тюмени» — с Самотлора, Ямбурга, Шаима, Уренгоя, из Сургута, Ноябрьска, Урая, из Тазовской или Ямальской тундры — на протяжении почти 20 лет открывают главную информационную программу страны «Время». Их делают тюменские журналисты и операторы. Каждый их кадр — это новое доказательство мощи государства.
«У соседней Курганской области был план для центрального телевидения — до восьми сюжетов на квартал. У нас — каждую неделю шли один, два, три материала, - отмечает Виктор Горбачёв. - Причем в Москве не осознавали, что события происходили далеко от Тюмени. До Уренгоя, например, тысяча километров. И мы вынуждены были туда ездить, снимать, оттуда как-то передавать пленку. Я наговаривал текст, упаковывал. Была крепкая договоренность с авиацией. Они переправляли в Москву. Там встречали».
«Но было одно условие, - добавляет Иван Трацевский. - Когда приезжал в Москву, мне давали четкую установку: что бы ни снимал, помни - ты работаешь на мировое телевидение. Образ СССР должен быть на очень высоком уровне. Поэтому не снимать никаких аварий, катастроф, факелов на промыслах, загрязняющих природу. И быть очень внимательным к своему внешнему виду. Ведь если в кадре человек с оборванными пуговицами, сразу можно будет составить мнение о стране».
Сумасшедшие кадры
«За все, что мы видим, отвечает оператор, - отмечает Любовь Карпенко. - Если так разобраться, оператор - главный. А им приходилось и по болотам ходить с этой техникой, и с вертолета прыгать. Хорошо, если есть осветитель. А если нет, то оператор еще и свет тащит на себе. То есть кадры, конечно, были сумасшедшие».
«Надо было пролететь над намороженной дорогой как можно ниже над буровыми. Я почему-то там не уместился, полетели кинооператор и его ассистент Слава Терешин. А те немножко поддали и не рассчитали. Я лежал внизу, под буровой, и чуть не скончался от ужаса. Вертолет прет на вышку! Вот прет, сейчас врежется! И всего в метре машина взмыла вверх. Ребята вышли потом, шатаются», — смеется Виктор Горбачёв.
«Интересно, что центральное ТВ того времени считается уже застойным. Семидесятые, восьмидесятые годы. Но к тюменскому телевидению это не относится. Наверное, потому, что нам не надо было придумывать, о чем рапортовать. Все было грандиозно. И это было правдой. А потом мы все-таки немножко опоздали с оттепелью», - говорит Татьяна Топоркова.
А еще телевидение — страшная сила.
«Сейчас к большим камерам народ привык, рассказывает Леонид Иванов. - А тогда люди вставали перед камерой и немели. У нас была Герой соцтруда Яковлева, депутат Верховного совета. Она вернулась с сессии. Нужно было записать коротенькое, секунд на тридцать, видео с ее впечатлениями. А она слова не может сказать. Написали ей текст. Я на грудь себе прикрепил листок. Встал спиной к камере, чтобы листка не было видно, а она читала этот текст на моей груди».
А Людмила Трепянская уверена, что отчасти поэтому работать проще на ТВ: «У тебя есть транспорт, камера. Когда твой герой видит камеру, он самое лучшее о себе расскажет. Настолько хочется понравиться людям, которые смотрят через экран телевизора на него, что герои преображались на глазах. С газетчиками так не церемонились».
«Когда я еще работал в молодежной редакции, так получилось, что мы сняли председателя облисполкома, — признается Виктор Горбачёв. — Тогда провинился его сын где-то очень сильно. Его прикрыли. Я молодой был, не знал, куда лезу. Нашел юриста, адвоката, мы сделали передачу. Среагировали на нее жестко — председателя сняли. Удивительно, но меня не тронули. А юрист этот должен был уехать из Тюмени».
Но творческая свобода журналистов в отношении темы добычи простиралась до строго определенного предела.
«Аварии на тюменском Севере нам было запрещено снимать. Иногда едешь по промыслу — Нижневартовск, черное небо. Там разлив нефти. Что делают? Выжигают, — говорит Иван Трацевский. — Но факела мы не показывали, делали все возможное, чтобы не драматизировать ситуацию. Есть такое понятие „не педалировать“. Вот занимаются там службы экологии, и пусть занимаются. А вы тут народ не тревожьте, не трясите».
«И надо отдать должное, нам очень везло с нашими руководителями. Отстаивал это все Костоусов в высоких кабинетах. Каким образом, мы не знаем, — говорит Татьяна Топоркова. — Много лет спустя Костоусов сказал мне: „Вы еще не знаете, как мне доставалось!“ А мы действительно не знали».
«Дикторы попинывали, режиссеры пощипывали…»
Вести не с нефтегазовых, а с обычных полей требовали не меньшей концентрации сил и энергии.
«Например, первыми убрали урожай в Исетском районе. И Анатолий Владимирович (Туринцев — руководитель информационной программы „Тюменский меридиан“) не терпел, когда телевидение и радио обходила газета. Для него было делом чести, чтобы тележурналисты заявили эту тему первыми. А главный конкурент была в основном „Тюменская правда“. Поэтому нужно было всегда быть готовыми поехать, полететь на задание. И я очень много летала на кукурузнике АН-2, чтобы успеть отсмотреть, смонтировать материал. А летать было очень тяжело, самолет бросало вверх-вниз, постоянно попадали в воздушные ямы».
Но как летали, на чем ездили, где и как тонули журналисты и операторы, зрители по телевизору, как правило, не видели.
«Когда я пришла на телевидение, журналисты, за редкими исключениями, не вели свои программы. Это было дикторское ТВ. Только несколько человек, в том числе Виктор Семёнович Горбачёв и Эмма Захаровна Юрченко, допускались в кадр, — вспоминает Татьяна Топоркова. — И, надо сказать, отношение к журналистам было соответствующее. И дикторы нас на летучках попинывали, и режиссеры на планерках пощипывали, а бывало, что и с размаху били. Долгое время считалось, что журналисту не следует лезть в кадр. Он это делает, чтобы покрасоваться. И мы в кадр старались не лезть».
Лица тюменского ТВ 70-х-80-х — дикторы. Их в лицо знали точно так же, как любимых киноартистов. Профессия загадочная, оттого и манящая. Во время отбора желающих стать дикторами конкурс на тюменском ТВ доходил до 40 человек на место. Кого-то, как Генриетту Горбачёву, брали сразу. Кому-то — как Любови Карпенко — приходилось проходить все отборочные туры.
«Если допустишь оплошность в эфире, старшие товарищи всегда скажут, — говорит Любовь Карпенко. — Джалинда Заводовская с этим активно боролась. Если, не дай бог, что-то такое случалось, она сразу звонила: „Так, это что такое? Вы почему так сказали? Посмотрите в словарь, пожалуйста“. Тогда как на курсах повышения квалификации в Москве Розенталь, который составил свой словарь, нам говорил: „Как вы произносите? ТвОрог? Ну и говорите твОрог!“ Хотя это противоречило его словарю. Его это не смущало. Может, и шутил. Но вот у него в словаре было ЗаводоУковск. Если бы я так сказала у нас, то меня бы выгнали с позором».
Но строгие требования предъявлялись не только к произношению. Лицо тюменского, как и советского ТВ, должно было быть не просто прекрасно, а безупречно.
«Во-первых, одежда. Если работаешь в информационной программе — все должно быть скромно, достойно. Мне кажется, что меня особо и учить не пришлось. Я лучше недо-, чем переборщу, — вспоминает Любовь Карпенко. — Но однажды мы с Генриеттой Александровной должны были вести программу „Песня остается с человеком“. Она вела ее раньше, мы пригласили ее как бывшую ведущую. И я выпендрилась — надела длинное платье чуть ли не с блестками. А Генриетта Александровна пришла очень скромно одетой. Задорожная, режиссер, велела мне переодеться. Я была очень недовольна, но переоделась. А потом поняла, что, конечно, это было правильно. Ведь мы очень отличались бы в кадре».
Эпоха цвета
Телевидение в 80-х уже точно пришло в каждый дом. В СССР ежегодно выпускается 11 миллионов телевизоров. В пересчете на количество населения — только цветных — по одному на каждые шесть жителей Советского Союза. Черно-белых, разумеется, в разы больше.
Цветной телевизор был дороже, но это еще и показатель достатка хозяина и его следования последним тенденциям советского быта. Цветной телевизор стоял в одном ряду с чешским хрусталем и польской мебельной стенкой.
И вот, в 1983 году, тюменское телевидение окончательно выходит в цвет.
«Это были уже совсем другие масштабы, — отмечает Леонид Иванов. — Творческий коллектив — 300 человек. Шесть корпунктов — в Надыме, Уренгое, Салехарде, Тобольске, Сургуте, Нижневартовске». «Когда едешь в командировку не за одним сюжетом, а несколько материалов готовишь, то приходилось ночевать где придется. Остановились так в одной деревне, утром выходим — нет ветрового стекла в редакционной машине. Благо, нам помогли. В сельхозтехнику загнали и в течение часа стекло поставили», — рассказывает Людмила Трепянская.
А в середине 80-х в тюменском эфире случилась революция.
«В то время мы начали вводить журналистские комментарии. Представители старшего поколения прекрасно помнят двух дикторов в кадре, хорошо поставленные голоса. И вдруг рядом, условно, с Геральдой Ивановной Мегерей появляется какой-то Иванов, — рассказывает Леонид Иванов. — Я не скажу, что косноязычен. Но когда своими словами рассказываешь о своем сюжете, это отличается от дикторской речи. Был некоторый диссонанс. У дикторов было некоторое отторжение. Ведь „мы портили картину эфира“. Но постепенно все привыкли».
«А потом-то дела пошли куда хуже, — признается Любовь Карпенко. — Когда началась перестройка, нас потихонечку заменили корреспонденты. Пришли другие времена».
Творческая свобода конца 80-х рождала новых звезд. Некоторых зрители до сих пор вспоминают это время с восхищением и содроганием.
«Был у нас такой Валентин Кологривов…» — говорит Леонид Иванов.
«Он в гробу читал Есенина. Ну вот в этом весь Кологривов! С одной стороны кощунство, с другой стороны креатив, и с третьей стороны… ведь стихи же наизусть помнит, — продолжает Татьяна Топоркова. — Очень неоднозначное ощущение было: столько мусора вывалилось на экраны. Но все-таки у нас было меньше цинизма. Думаю, это наш менталитет. У провинциального ТВ много приоритетов и плюсов, которых нет у центрального. Вообще я фанат провинциального ТВ».
«Для меня самое значительное достижение — программа „Песня остается с человеком“, которую мы вели с Анатолием Дмитриевичем Михеевым, — признается Любовь Карпенко. — Но сценарии почему-то писала я. Зрительский отклик был сумасшедший! Программа состояли из фрагментов старых передач, которые хранились в фондах, голубых огоньков и так далее. Но это была тоже программа по заявкам. В конце мы объявляли, что в течение часа будем принимать отклики. Телефон не замолкал. Мне это очень нравилось. Отзывы зрителей становились напутствием к следующей программе».
Большая тюменская нефть, как и газ, на тюменском ТВ конца 80-х — совсем другие. За то, чтобы зрители видели это, тюменское телевидение боролось как могло.
Несмотря на остававшийся дефицит телевизоров, телевидение остается главным вершителем информационных судеб. Начинается новая эра — появляются независимые студии. У государственного ТВ больше нет эксклюзива на информацию. А информация становится предметом торга. Но это — уже совсем другая эпоха.
«Я потом и в газете работал, и в издательстве, штук 30 книг подготовил, но вот телевидение это…» — многозначительно замолкает Виктор Горбачёв.
Продолжение следует.