Дети войны не любят рассказывать о своём детстве. Потому что боль утраты своих самых близких до сих пор не утихла.
_В Тюмени прошел конкурс школьных сочинений, посвященный 70-летнему юбилею Великой Победы. Всего поступило 172 работы. Редакция «Вслух.ру» публикует рассказы нынешних школьников о своих родственниках — ветеранах, участниках трудового фронта, детях войны, потерявших своих близких._
Елизавета Шаламова, 9б класс МАОУ СОШ № 89 города Тюмени
Нет, не забыта та война,
Ведь эта память — наша совесть.
Ю. Воронов
_Я, Елизавета Шаламова, — правнучка войны. Мои родители — её внуки. Родители моих родителей — дети войны. Моя мама никогда не знала своего деда — папиного отца. Всё, что осталось нам на память от него, это пара пожелтевших фотографий, с которых на нас смотрит крепкий, красивый мужчина, тот, на кого так похож мой дед Алексей Васильевич Барычев. Именно от него, моего любимого деды Лёши, я узнала, что мой прадедушка воевал на военном корабле и пропал без вести в далёком 43-ем._
_Дети войны, как правило, не любят рассказывать о своём детстве. Потому что боль утраты своих самых близких — родителей, братьев, сестёр — до сих пор не утихла. Бередить её, эту «рану на сердце», заставить себя вспомнить всё, а тем более записать на бумагу — задача не каждому под силу._
_Моя мама часто вспоминает о том, как её папа каждый год 9 Мая стоит перед телевизором во время трансляции Минуты молчания и рыдает. Как мальчишка…_
_Мальчишка Алексей Барычев, родившийся в селе Чернава Рязанской области в 1938 году, сегодня — кандидат технических наук, Почётный работник нефтяной и газовой промышленности, учёный, автор научных трудов и Изобретатель СССР, мой самый умный, самый спортивный и молодой дедушка рассказал мне по моей просьбе о тех страшных военных и послевоенных годах. Сегодня я хочу поделиться со всеми его воспоминаниями. Скажу честно, когда всё записанное прочитала, плакала. Всё-таки, какие мы все счастливые, что живём под мирным небом! Иногда, когда я вечерами захожу на кухню, я часто вижу заплаканные глаза мамы. Потому что она смотрит новости про то, как на Донбассе убивают невинных людей. Я начинаю прислушиваться к тому, что говорят в телевизоре, и слёзы начинают душить меня. Я очень хочу, чтобы войны не было никогда! Нигде! Поэтому нам нужны ваши рассказы, наши дорогие дедушки!_
— Не знаю с чего начать, — начинает рассказ дедушка. — Нас было трое. Старшая сестра Маша, я и младший братишка Володя. Родились в селе Чернава, Милославского района (сейчас), Рязанской области. Метрики о рождении сохранились только у меня. Из них следует достоверно, что я, Барычев Алексей Васильевич, родился 6-го ноября 1938 года. Брату Вовке день рождения придумали в детском доме:
Несколько детских сценок, которые сохранились в памяти.
Весна. Половодье. Речка. Я упал в воду, тону. Двоюродный брат Саша бегает по берегу и орет. Каким-то образом вытащил себя из воды, зацепившись за сухую траву.
Лет пять назад я побывал в Чернаве. Удивительно, но дом, в котором мы родились, был цел и использовался в качестве склада. Старая, моих времен, дверь. Зашел в сени. Клетушка! А помнится мне большим помещением, где хозяйничали козы. Шаг вперед, слева вторая дверь — вошел в комнату, где и происходили описываемые ниже события. Увидел место, где когда-то была печь. Маленькая комната завалена от пола до потолка старой мебелью, всё это в пыли и в паутине. А ведь нас здесь обреталоcь когда-то как минимум пять человек! Взял с собой на память рамку, наверное, когда-то в ней была фотография. Острым ножом или топором выточена эта рамка. Вероятнее всего, сработана она была руками моего отца. Храню её, может, это звучит наивно, как реликвию, память о доме, в котором родился. Рамка — это единственное, что напоминает мне мой дом. Со мной были брат, его сын и внук. Вышли. По памяти пошел через огород, вниз, к речке, где тонул. Увидел ручеек с черной водой. Взял земли с огорода. Потом, уже в Москве, поделился с сестрой Машей.
Война. Нас, ребятишек, как испуганных котят, женщины сбрасывают в погреб, а в небе творится что-то страшное. Немецкие самолеты. Помню, перед приходом немцев в доме вырыли яму. Полов, конечно, не было. В неё закопали сундуки. Мы, дети, не понимая беды, резвились на свежей земле. Порезал стеклом ногу.
Помню приход немцев в наш дом. Я качал братишку в люльке. Какие-то тени в памяти, не люди. Секунды… и тени исчезли, не понравилось. Сестра помнит красноармейцев, которые остановились у нас ночевать после того, как выбили фашистов. Я не помню. Маша говорит, что наши солдаты уложили меня спать вместе с ними.
Помню смерть матери — она упала на вилы в стогу. Мать привстала, зовет нас. Маша подошла. Я от страха забился в угол. Она в белом одеянии протягивает ко мне руки, зовет. Господи, прости! Мама, прости! Не подошел. Помню похороны. Грустно.
Как кончилась война, не помню. Но приехал с войны дядя, муж сестры матери, Иван, израненный. Вечная ему память! Он-то и отвез нас всех троих в Елатьму.
Послевоенное время. 1946-ой год. Каково ему было с нами? Повозки, машины, грузовые поезда, угольные платформы. А ведь нас надо было кормить. Доехали. Старинное село Елатьма. Расположено на крутом левом берегу Оки. Не помню, как оказались в карантине, частном одноэтажном деревянном доме. Наверное, плакали, расставаясь с дядей Ваней. Провели мы в карантине ровно месяц. Было нас человек десять. Дом, если подниматься с извоза, от Оки, — угловой, направо. В июле 2014 года дома уже я не увидел.
Командовала карантином женщина, хозяйка дома, видимо, по договору. Она не любила нас, да и за что нас было любить? Не просты мы были, карантинные дети с разных концов света. Держала нас она в строгости, а помогал ей её сын, откормленный парень, видимо, спортсмен. Запомнились его рассказы о борцах. За месяц не помню, чтобы мы выходили хотя бы во двор — сидели взаперти. Один раз случайно вырвались из дома, напились из бочки тухлой дождевой воды.
Хорошо это помню. Здесь, в карантине, мы и перезнакомились. С некоторыми, с Толей Корнеевым, держу связь до сих пор. Через месяц нас распределили по детским домам. В Елатьме к тому времени было шесть детских домов. Нас с сестрой направили в детский дом № 5. Этот двухэтажный дом до сих пор цел, хотя и нежилой. А брата Володю от нас забрали. Увезли в другой город, изменили ему фамилию, как выяснилось позже.
День поселения в детский дом помню. Непрерывно звучала траурная музыка. Хоронили
Зал на первом этаже. Сиденья вокруг стен, рояль «Красный Октябрь» и траурная музыка, звучащая из репродуктора. Первое утро в детском доме. Как провел ночь, не помню. Умывальники на улице — доска с висящими на гвоздях рукомойниками, штук 10. Тут же был избит парнем, видимо я нарушил очередь. Подбежала воспитательница. Я всхлипываю. На её вопрос, кто обидел, ответил, плача: Валерка. Это был мой просчет, который я запомнил на всю жизнь. Ябедничать нельзя. Что же? Урок!
Порядок почти военный. Заправка постели, зарядка, умывальник, завтрак, школа. Все — строем. Когда подросли, утром и вечером — линейки. Поднятие и спуск флага. Отчеты командиров звеньев.
Кормили голодно. Четыре кусочка хлеба в день. Но масло утром всегда, грамм десять. Где-то, года через четыре хлеб на столе лежал в общей тарелке. Это было так непривычно! Хлеб припрятывали, зимой подмораживали, летом сушили. Подкармливались, как могли. Залезали в столовую, совершали набеги по садам и пасекам сельчан. Однажды попробовал даже съесть зеленый помидор, кажется, не осилил. Болели. Почти всех для поднятия сил заставляли пить рыбий жир. Помогало. В один из зимних дней, после уроков, не успев выйти за ворота школы, обессиленный, упал без сознания, предварительно «спрятавшись» за одной из створок ворот. Где-то, в классе пятом, в школу от детдома, в большую перемену, приносили хлеб с маслом и компот. Все это происходило на глазах сельских школьников. Они как-то смотрели на нас, явно давая нам понять, что они — другие. Было несколько неудобно, но что делать?
В 1948 году, летом, по детскому дому прошел слух: привезли детишек дошкольного возраста, кажется, из Скопина, и расселили их в младшем, дошкольном, детском доме. Для меня это был волнительный момент. Воспитательница отпустила, понимая, что мой брат может быть среди прибывших ребятишек. Вообще этот случай похож на сказку, на выдумку, но повезло и мне, и братишке.
Побежал, как помню, в белой рубашке, в аккуратных штанишках. Смотрю, мой Володька играет с детьми на песочке. Зову его, обнимаю. Подходит воспитательница, спрашивает: кем мне приходится Шашков Вова? Фамилию запомнил. Узнав от меня, что это мой братишка и фамилия его Барычев, потащила меня к директору, которому я все объяснил. Не помню всего разговора, но две женщины, поверив мне, в дальнейшем все исправили, видимо, здесь-то и был придуман день рождения брата —
Тут я хочу заметить, что Володя никак не мог родиться в 1942 году. Немец вошел в Чернаву в ноябре 1941 года. Я уже говорил, что качал брата в люльке, когда в наш дом вошли немцы. А выбили немцев из Рязанских земель в начале декабря 1941 года. Пришлось обратиться за исторической справкой в Интернет, из которой известно даже о количестве бомб, сброшенных на Рязань. Знаю, что жена брата Рая пыталась установить в Касимове истину по поводу даты рождения Володи. Он воспитывался после всего этого в Касимовском детском доме, откуда родом была Рая. Не получилось. В дальнейшем, братишку направили в Касимов, тоже на Оке, в километрах 30-ти от Елатьмы. На каждые праздники (май, ноябрь) отправлялся пешком с подарками к Володьке, большею частью по лесной дороге.
— Не боялся, дедушка? — спросила я, представляя на его месте себя.
— Нет, не боялся. Даже не думал. Времена были иные. Иногда везло, кто-то часть моей дороги сокращал на телеге. Братишка радовался совершенно чудесно.
Чтобы закончить тему питания в детском доме, скажу, что чувство голода во мне осталось на всю жизнь. Я слышал, что это состояние испытывают не только детдомовцы, но многие из моего поколения.
В детдомах был закон, который исполнялся беспрекословно. Воспитанников, окончивших семь классов с тройками, в детском доме не оставляли. Отправляли в ремесленные и фабрично-заводские училища). Мою сестру Машу направили в Тушино. Чулочная фабрика. Работа тяжелая. С приобретением опыта работала на 25-ти станках. Потом она всё же закончила десятилетку.
Воспитателями работали, как правило, женщины. Первым директором была женщина, Нина Головина, а выпускал меня уже мужчина, Михаил Иванович (фамилии не помню). Иногда нам доставалось от воспитателей, не обходилось без рукоприкладства. Конечно, мы были диковаты, что делать? Кто-то из девчонок пожаловался на воспитателей. С нервишками на первых порах у нас было плоховато. Пришли какие-то начальники, расспрашивали нас, вызывая по одному. Как помню, ни одного воспитателя не оговорил, не сдал. Как-то было неловко и стыдно. Скорее всего, так, не от страха.
Находились в детском доме и взрослые парни, хлебнувшие войны. Те были убедительнее и за детские шалости пороли, предварительно привязав провинившихся к лавке. Грохались вместе с лавкой на пол, ревели. Это было. Убегали из детского дома несколько раз. Нас ловили и снова пороли. Я убегал из детского дома два раза. Забирали с собой простыни, делали в них дырки и использовали их в качестве бредня, ловили в старицах рыбу, жарили. Был грех, воровали кур, гусей у сельчан. Ловили голубей на крышах церквей. На крыши попадали по водосточным трубам, было опасно. Иногда трубы от ветхости рушились. Порку ремнем испытал на себе. Сестра Маша была постарше, она помнит такие детали и факты детдомовской нашей жизни, которые я напрочь забыл.
Иногда сельские ребята объявляли нам войну. Их было больше. Но нас они боялись, мы были отчаянные. Помню несколько достаточно серьезных стычек с ними. Потом, через школу, подружились, хотя иногда «нестыковки» проявлялись. Мне лично не однажды приходилось защищать Машу. Это закон, за нее заступался всегда, при любом исходе.
Не забуду ночные скачки на колхозных лошадях по улицам Елатьмы, в абсолютной темноте, галопом. Наверное, лошади были умнее, берегли нас. Один из моих дружков деревенских, Володя Ксенофонтов (он из деревни, кажется, Пустынь, рядом где-то с Елатьмой). До сих пор его помню. Это он нас снабжал лошадьми. Очень способный был парень. Ничего не знаю о нем.
Иногда ночевали у приятелей, сельчан. Я, например, подружился с мальчиком, Димой Маликовым. Сидели с ним за одной партой, он лихо умел — технически — списывать и очень хорошо рисовал. Частенько бывал у них в гостях. Его мама, учительница, подкармливала меня, делая это совершенно естественно. Это у них я зачитывался
Помню, в день смерти
— Дед, а радостные моменты были ведь? Расскажи! — спрашиваю я, потому что знаю, что дед — самый лучший в мире рассказчик.
— Радостные моменты? Они были. Походы в рощу за орехами и дикими яблоками. Орехи в Елатомской роще, ближе к осени, — чудо! Какое же было удовольствие, набрав за пазуху орехов, вернуться домой, что-то спрятать в подвале, потом, если их никто не стащил, грызть, колоть и есть!
Походы строем на речку. Тут же, под горой, Ока. Плавать научился мгновенно. Любили наиболее смелые ребятишки, пока не видит воспитательница, переплыть Оку. А на другой стороне Оки, под камнями, налимы, сонные. А чтобы вернуться опять к своим, заходили на метров сто вверх по реке, по берегу, и плыли обратно. Как правило, все сходило с рук. А может, воспитатели все видели и терпели нас? В то время по Оке долго ещё ходили колесные пароходы дореволюционного исполнения.
Волна от них была крутая. Еще издали, заметив пароход, бросались в воду. Надо было так угадать, чтобы поравняться с серединой парохода, приблизиться к нему, чуть не касаясь огромных лопастей колеса, а затем, лежа на спине, качаться на волнах. Прелесть! Некоторые из нас проделывали и это: незаметно проходили на отплывающий от пристани пароход, и когда тот, достигнув середины реки (метров 150 от берега), прыгали с верхней палубы (2-ой этаж) под крутую волну. Господи, до сих пор помню прелесть полета и момент входа в воду!
Ока! Зимой, много-много лет, долго-долго, мне снилась река. Плавал хорошо. У меня и сейчас иногда появляется желание побегать на руках на песке, вдоль берега. Этим искусством овладели многие из нас. Иногда, когда мы это все проделывали на песке, на нас приходили смотреть сельчане.
По работе в Тюмени мне лет пять подряд приходилось в сентябре бывать на ежегодных конференциях геофизиков, которые проходили, как правило, в курортной зоне Черного моря (Сочи, Геленджик). Конечно, море меня пленило! Ещё бы! Отец-то у меня был моряк!
_Здесь мой дедушка замолчал. Я видела, как он еле сдержал слёзы. Но спустя какое-то время продолжал._
— Отец мой… Письма от него не сохранились. Пропал без вести. По моим запросам в архивы получал разные справки. По одной из них следует, что в декабре 1943 года красноармеец Барычев Василий Иванович ещё был жив. Здесь существует противоречие. Моряк, а похоронка пришла на красноармейца. Сомнения помог разрешить писатель Валентин Пикуль. Очень часто моряков снимали с военных кораблей и направляли их для усиления сухопутных воинских соединений в зависимости от ситуации на том или ином фронте. Примеров тому много. В Чернаве от родственников слышал, что после войны к нашей матери приезжал сослуживец отца, который, якобы, был прямым свидетелем гибели отца при взрыве бомбы на каком-то плавучем судне.
Нет уже многих детдомовцев, с кем я делил все, и беды и радости. Память осталась, и я рад, что еще могу об этом говорить, потому что помню, и это останется со мной навсегда!
Конечно, в детдоме отмечались праздники. Запомнились вечера на Новый год. Принимали участие в гимнастических номерах, одно время был запевалой в хоре. Занимались танцами. Пристрастился к игре на пианино, играл в струнном оркестре на мандолине и на контрабасе. В дальнейшем, по инерции, и в институте пел в хоре, играл в струнном оркестре, освоил баян. Уже работая после окончания института в Октябрьском (Башкирия), брал напрокат баян. Однажды с баяном даже приглашен был на свадьбу. Долго после этого не мог восстановить руку. Сочинял даже музыку, приходило что-то такое, а руки играли. Это как стихи, идешь и бормочешь, а потом, если не забыл, запишешь.
Вообще, по жизни, завидовал и завидую до сих пор двум категориям людей: музыкантам и художникам. К слову, первую мою страсть, как бы компенсировала твоя мама и ты. _Тут мой дедушка заулыбался._
Однажды — уговорили воспитатели — был дедом Морозом. Мокрый носился по сцене. На ходу переделывал забытый текст!
Моя сестра Маша великолепно пела, даже с подружкой Таней Веригиной (по секрету, мне она нравилась) была в Рязани на конкурсе песни. Нас пытались учить танцам, но мы, парни, были слишком стеснительны. Хотя в концертах выступали и в танцевальных номерах.
Еще забавная деталь. Как нас, мальчишек, наказывали. Раздевали насильно и облачали в платья, как девочек. Куда пойдешь в такой одежде? Я один раз, вечером, подсел неузнанным к девочкам, долго их слушал, потом встрял в разговор. Какой же был испуг у девчонок, и сколько было смеха!
Трудно было зимой. Валенок подшитых на всех не хватало. На валенки была очередь, их получение было моментом огромной радости. Однажды мне достался один чёрный валенок, а другой — розовый. Но мне было на это наплевать. Зимой мастерили санки, где-то находили коньки или мастерили их из дерева, прикручивали к валенкам ремнями, ремни срезали с постромок лошадей, огорчая хозяев. Помню, у меня оказались настоящие лыжи. Приехал на них в школу, оказалось, ворованные. Учитель по физкультуре, я был у него на виду как спортсмен, все пытался выяснить, где я их взял.
Спортом неплохо занимался. Гранату бросал дальше всех. На турнике чёрт знает что выделывал! На все уговоры учителя заниматься серьезно спортом отказал. Дурень! Зря, видимо, я это всё рассказываю. Но что поделаешь? Всё это было…
_В этот момент я, конечно, возмутилась. Разве можно так говорить? Нет! Не зря! Это должны знать все мы — я, моя мама, мой дядя, даже моя бабушка, которой дед ничего подобного не рассказывал никогда!_
_В этих воспоминаниях, поданных отрывками (иначе получилась бы целая повесть), дед описал лично свою жизнь, прожитые мгновения, как он их воспринимает. На самом деле, это есть жизнеописание не Барычева Лёши (Алексея, Алексея Васильевича), а великого братства, детей послевоенных лет._
_Но самое главное, как я думаю, мой дед сказал напоследок нашего разговора:_
— Не было бы детских послевоенных домов, была бы страшная трагедия целого поколения. Какие же надо было найти силы, какие надо было включить рычаги, чтобы спасти нас, детей войны? И какой же это урок существующей власти! Россия, проснись! Я о том, что и в наше время есть детские дома. У нас что, война?
_Я очень рада, что мне удалось вот так поговорить с дедом. Я уверена, что позже эти воспоминания прочитают мои дети и внуки. Я обязательно расскажу им, какой у них прадедушка: умный, смелый, добрый, спортивный, выносливый, жизнерадостный. Он и сегодня является для меня примером для подражания. Ему 77 лет, а он всё ещё работает, возглавляет службу интеллектуальной собственности одной из известных научно-производственных фирм. Он прекрасно владеет компьютером, Интернетом, зарегистрирован во всех популярных соцсетях, пишет прекрасные стихи. Я — внучка самого лучшего на свете дедушки и очень горжусь им._
