В тюменском театре "Ангажемент" большое событие – драматург и режиссер Николай Коляда согласился поставить свою пьесу "Птица Феникс". Коляда будет репетировать наездами – в сентябре и октябре его театр ждут фестивали и зарубежные гастроли, поэтому помимо него, художественного руководителя постановки, с "Ангажементом" работает начинающий режиссер ...
В тюменском театре «Ангажемент» большое событие — драматург и режиссер Николай Коляда согласился поставить свою пьесу «Птица Феникс». Коляда будет репетировать наездами — в сентябре и октябре его театр ждут фестивали и зарубежные гастроли, поэтому помимо него, художественного руководителя постановки, с «Ангажементом» работает начинающий режиссер Александр Сысоев. Сысоев работает в «Коляда-театре» актером (Мойше в «Мадам Розе», Земляника в «Ревизоре»), но Николай Владимирович видит в нем режиссерские задатки и хочет «перевести на другую орбиту». У Сысоева есть опыт нескольких постановок, в том числе «Долорес Клейборн» по Стивену Кингу, которую покажут в сентябре на фестивале «Реальный театр», в октябре — на фестивалях «Театр без границ» и «Молодые театры России». На первой встрече с актерами «Ангажемента» Коляда рассказал немного о своем театре (впрочем, многие артисты сами видели некоторые его спектакли и даже «Птицу Феникс», которую Коляда поставил в Екатеринбурге три года назад), о своей манере ставить спектакли. Николай Владимирович не любит «застольных» периодов в репетиции, когда актеры читают по бумажке, разбирают роль, а предпочитает, чтобы они сразу выходили на сцену, выучив текст. «Ненавижу читки с завыванием на разные голоса, поиски по системе Станиславского, все эти петельки, крючочки, пристраивания! Чушь! Хочу видеть живых людей, правдивых». Затем Коляда прочитал «Птицу Феникс», показав себя блестящим актером. В одиночку нарисовал пять разных, живых характеров. Что до исполнителей из «Ангажемента», то заранее было известно лишь, что главную роль исполнит художественный руководитель театра Леонид Окунев. Перед первой репетицией выяснились и исполнители остальных ролей. Вместе с Окуневым роль актера Иннокентия Козлова готовит Николай Кудрявцев. Розу Жемчугову репетируют новая актриса Ксения Кудрявцева из Озерска (в ноябре-декабре труппу «Ангажемента» пополнит и ее муж, заслуженный артист России Игорь Кудрявцев) и Людмила Петрушева. Макс — Денис Юдин, Мартин — Тимофей Шилов, Мария — Светлана Семенова и Екатерина Душина. Но с Душиной еще не все определенно. Сама актриса очень хочет поработать с Колядой, но менее чем через неделю начнутся репетиции «Ночи перед Рождеством» с ее участием. Ставит актер театра драмы и начинающий режиссер («Зима», «Школа с театральным уклоном») Михаил Заец, инсценировку пишет Олег Богаев (кстати, ученик Коляды), художник постановки — Ольга Трофимова. О чем Герои «Птицы Феникс» — актеры, подрабатывающие в «мертвый сезон» на вечеринке в честь пятилетнего сына олигарха. Одноразовая сцена — роскошная, с автоматическим занавесом, самолет, репетирующий сбрасывание миллиона надувных шариков, обед от хозяйских щедрот, а тут еще немецкий актер, приехал по обмену и прилепился к их компании… Впрочем, вот что сам драматург говорит об этом: — О чем, собственно, пьеса? Об унижении, о том, что мы привыкаем к тому кошмару, в котором живем. Все нам кажется нормально-нормально-нормально… А тут появляется посторонний человек (немец в пьесе) ты смотришь на себя его глазами, и тебе становится немыслимо стыдно, ты понимаешь, как тебя унижают невозможно. …Неделю назад к нам приехал Касьянов. Возле театра стояло 10 машин милиции, тут же митинг против него. Играем «Гамлета», я в роли Тени отца Гамлета: под глазами тени, крылья, нимб, юбка, треники — костюмы там те еще! И вот, во втором действии, два милиционера захотели в туалет, а у нас он сразу за сценой, и если во время действия двери открываются, то все видно, кто там ходит. Они заглянули за кулисы и, наверное, в туалет даже перехотели. Я вдруг представил, как эта наша привычная суета выглядит их глазами: костюмеры шепчутся, одежда валяется, главный редактор журнала «Урал» ходит с крылышками, ванна ездит, Лаэрт орет: «Офелия, Офелия!». Ужас, гадость какая-то, им, наверное, показалось. А мы — привыкли… Пьеса об унижении, о мечтах — о счастье, о любви, о невозможном. Как Максим говорит: «Ну что мне делать, раз я на сцену хочу?!». У него не получается, но он хочет играть. Нельзя ему выходить на сцену, а он любит — и себе портит жизнь, и другим… О ком Актеры смущены тем, как Коляда прочитал пьесу — сразу задал, обрисовал характеры, причем не совсем так, как они представляли, читая сами. Волнуются, будет ли им оставлена свобода для творчества. — Нет, ну под артиста будем подстраиваться, о чем разговор, — отвечает Коляда. — Тут главное — ударения правильно ставить. Ударения будете ставить так! Вот все эти «едрит твою копалку», например, проговариваются в сторону, вполголоса, ни одного грубого слова громко не будет звучать, иначе не будет слышно, что происходит вот тут (кладет руку на сердце. — И. П.). А по характерам… Кеша — недалекий такой человек. Переработал во многих театрах, был секретарь парторганизации, заслуженный, почетный гражданин — все вроде есть. Но душа у него болит. Выразить он это не может, не очень образованный человек, высказывается коряво, но при этом душа болит жутко. (Был у нас такой артист, царствие ему небесное). Поначалу кажется — чмо настоящее. Только когда выпьет, заплачет, сцену поцелует: «Сценочка моя, любименькая, сценочка моя», — то там не человек, кристалл! Роза, тоже понятно. Муж и жена — одна сатана. Артисты, многое сыграли, много сделали чего-то. Про таких говорят «руки по локоть в крови», может сожрать, и многих сожрала. Но вот когда она говорит: «И кому это надо было, все мое, выкинутое туда, в горло, в хайло в темное этого зала, столько лет выкинуто, назад не вернулось ничего!» — вдруг что-то настоящее в ней появляется. Тут что-то искреннее, от чего зал заплакать должен. И в каждом персонаже есть перевертыш. Как мне кажется. Как — Сначала актеры появляются в роскошных вечерних нарядах, как ведущие губернаторского бала, потом переодеваются в обычную одежду. Не пугайтесь, то, что я прочитал, — литературный текст, если написано «стоят голые под дождем», не значит, что актеры разденутся (тут фигурки надо иметь, да?), если написано 50 детей, не надо понимать буквально, и миллион шариков не будет три раза падать с самолета — для всего этого находится театральный эквивалент. Но хочу вас сразу предупредить, что во всей этой красоте главным выразительным средством будет мангал, полный углей (мы для своих спектаклей мешками уголь покупаем). Когда у Кеши начинается истерика — он к этому моменту в полуголый, в трусах каких-то, — он переворачивает на себя мангал и актеров всех тоже мажет черным. Мне просто необходимо это: пепел, пепел, разрушение, смерть, превращение всей этой фальшивой красоты во что-то настоящее. Когда он произносит все эти тексты, из «Фауста"… он должен быть страшным. Я как-то на репетиции эту краску нашел, и она мне очень нравится, она мне кажется очень точной. Ничего страшного в этом нет, это не вредно для кожи… В общем, есть несколько фишек, от которых я не откажусь. А остальное — хочешь налево, хочешь направо. …У себя я ставил эту сцену три года назад, очень быстро. Театр наш был совсем бедный, поэтому делали спектакль из ничего. А тут попросил художника найти пять ростовых кукол рекламных, знаете — порошок «Тайд», или бутылка, мобильный телефон какой-нибудь. Мне кажется, они это на праздник должны привезти. Ну… для картинки, все равно театр — это должно быть шоу, шоу, шоу! Думаю, будет красиво очень. Леонид Окунев беспокоится, что музыки маловато (Коляда показал три трека), может, что-то еще родится во время репетиций? — Вдруг, родится? Да… Но мне кажется, что в спектакле должна быть одна тема, чтобы зритель уходил и она у него в душе звучала. А если напичкать туда много музыки… Одна из тем второго акта — вальс Свиридова из «Метели», он иллюстрирует воспоминания Кеши Козлова о невероятном успехе спектакля «Дикарь». Коляда тоже пускается в воспоминания: — Был такой спектакль в свердловской драме. Такая вампука, кошмар, пошлость. Стоял на сцене дворец, беседка, увитая фальшивыми листьями… Все было фальшивое, бутафорское, лживое, мерзкое. 500−600 раз они сыграли этот спектакль, зал битком, попасть невозможно. Зритель приходит в театр развлечься, никто не хочет, чтоб его напрягали: «Чего вы нас напрягаете?». Пришла к нам в театр министр культуры. Говорит: «А что у вас, в спектакле «Клаустрофобия"…» — «Да, там про тюрьму…» — «Ой, я страшное не хочу смотреть! Про страшное не хочу!». Про страшное не хотят, все хотят что-нибудь веселое. Здесь надо сделать так. Сначала сделать что-то очень смешное. Потому что публика может всосать что-нибудь серьезное только после того, как расслабится. Она будет смеяться, потом потихонечку напрягаешь, напрягаешь, напрягаешь и доводишь до какого-то… ну, до слез. Обязательно. Необходимо. Как не надо Спросили Коляду, сколько будет длиться спектакль. Он ответил, около двух часов с антрактом. И вспомнил, что на театральном фестивале в Авиньоне, где он побывал этим летом, были фестивали по восемь, по пять часов. В восьмичасовом зрителя развлекают тем, что на сцене сменяются десятки реалистично обставленных сцен, поворачивающихся на круге, а в антракте угощают прямо на сцене печеньем и чаем. Коляда за пять дней посмотрел пять спектаклей, с нескольких сбежал после первого (2,5 часа) действия: «Если театр превращается в пытку, почему я должен сидеть». Противоположность очень длинным спектаклям — короткие, по полтора часа и без антракта, чтобы зрители не разбежались. Российская делегация в этом году состояла сплошь из провинциальных директоров театров (Владимир Коревицкий представлял тюменский театр драмы), возглавлял ее Лев Додин, которого Коляда называет «единственным, пожалуй, режиссером в России — художником настоящим». Среди увиденного на фестивале была и постановка пьесы Ивана Вырыпаева «Июль». С бельгийской труппой ставил болгарский режиссер. «Слева стульчик, справа я — постановочка моя, — характеризует Коляда. — Вышли артисты, встали и говорят-говорят-говорят. По-французски причем. Ну, думаешь, хоть что-нибудь сделайте! Музыку включите, станцуйте! Ну, чтоб мы отдохнули, чтоб мы что-то посмотрели. А они говорят-говорят. Пауза. Говорят-говорят-говорят… Что меня больше всего потрясло — они рыдали, когда кланялись. Меня это вообще не коснулось, а они на поклоны вышли и рыдают. Это дурная провинция, чудовищно! Когда артисты выскакивают со сцены и продолжают рыдать еще 15 минут, я всегда подхожу и бью по голове со всей силы. Потому что ты, артист, умей пользоваться своим телом, своими эмоциями, техникой. Вышел, сделал — уйди за кулисы, успокойся мгновенно. …Я уже сто лет не помню, когда меня в театре что-то радовало. Разве что в прошлом году в Дюссельдорфе мы играли на фестивале «Клаустрофобию», и там был театр «Дерево» из Санкт-Петербурга со спектаклем «Кецаль». Они там чего-то говорят немножко, но в основном танцуют, все лысые, страшные — и мужики и бабы. Но такое чудо, вы себе представить не можете! Я из зрительного зала вышел и говорю своим актерам — давайте посидим просто так. Потому что… вот, какая-то радость. А чаще всего ты сидишь в зрительном зале и думаешь — етит-твою-мать, и вот этому говну я отдал всю свою жизнь! И это называется театр? И это имеет отношение к тебе? Становится стыдно за профессию, за театр, за все стыдно немыслимо. Понятно, что свое нравится больше другого. Но каждый раз ты идешь на спектакль и думаешь: «Ну, боже мой, ну давай, ну давай! Что-то сделай, чтоб я возрадовался и всю оставшуюся жизнь вспоминал». А все хуже-хуже-хуже… «Мы с вами немножко познакомились, завтра еще ближе познакомимся. Подружимся, авось… Ну, я вам обещаю нескучную, интересную жизнь, — улыбнулся Николай Коляда в завершение первой встречи. — Сто процентов». Кто бы сомневался.
