Путешественники не раз отмечали, что семьи ненцев могут легко преобразовываться и распадаться: «самоедину вольно брать братнюю жену, мачеху, сноху и прочее». «Браки у них и уничтожаются очень легко»., «жениться на вдове умершего брата не является, правда, обязанностью, но весьма поощряется»
Легкость семейных перемен у ненцев представлялась первобытной экзотикой исследователям советской эпохи (сегодня она кажется обыденностью), которые усматривали в ней пережитки неких ранних форм брака (например, группового). Реалии тундровой жизни подсказывает иное толкование этих норм — как способа социального маневрирования кочевников, привыкших беречь ценный семейный потенциал (наследовать вдову родича) и решительно избавляться от помех (расторгать неудачное партнерство).
В динамике кочевой жизни следует рассматривать и обычай брачных даров, называемых калымом и приданым. Они соразмерны. Взаимные свадебные дары выглядят настолько же экономической сделкой, насколько и заключением союза между двумя «очагами», что недвусмысленно обозначается обменом котлами. Это оказывается и своего рода экономической инициацией молодоженов, свидетельством их состоятельности как создателей нового кочевого домохозяйства.
Богатый кочевник может взять несколько жен (обычно до трех), установив, таким образом, союз с несколькими «очагами». При этом, помимо женского внимания и домашнего уюта (чумы многоженцев выделяются изысканным убранством и вполне подходят под определение «тундровых салонов»), кочевник становится обладателем существенных социальных и экономических ресурсов, поскольку владения и собственность его свояков служат резервным фондом пастбищ и оленей в кризисных ситуациях. Не числом оленей, а маневренностью в бедственных обстоятельствах (эпидемий, гололеда, налета врагов) определяется состоятельность оленевода. В ненецкой традиции число жен — показатель социального престижа мужчины, а в эпосе — свидетельство могущества воина-вождя, особенно если в его гареме состоят жены-иноземки (хантыйки, энки, нганасанки).
Не любострастием, а дипломатией был движим главный самоедский старшина Пайгол, когда на 79-м году жизни, имея двух жен из древнего рода Лэхэ, взял третью «европейку». Впрочем, многоженство благотворно сказалось и на мужском достоинстве вождя — по свидетельству авторитетного современника, врача Франца Белявского, в 90 лет Пайгол был сед, но «очень крепок и здоров» и, несмотря на «маститую старость», разделял брачное ложе со всеми тремя женами.
Многоженство у ненцев, как и других народов, было не общим правилом, а привилегией энергичных и богатых мужчин. Бедные «в лучшем случае довольствовались одной женой». В этнографической литературе полигинный брак (многоженство) оценивается как пережиток архаики, принижающий статус женщины. Причинами приобретения дополнительных жен называются бесплодие, старость или болезнь первой жены, нехватка рабочих рук в большом хозяйстве. Все это по-своему верно и соответствует объяснениям, которые, будто оправдываясь или упрощая суть дела, давали ненцы любознательным гостям. Однако в фольклоре сбор жен по разным землям зачастую оказывается главным мотивом похождений и подвигов героя, жертвующего ради этого не только хозяйственным благополучием, но и жизнью (своей или родичей).
В старой ненецкой традиции многоженная семья — эталон социального позиционирования мужчины. Именно в многоженных семьях ненецких вождей развивались и преобразовывались социокультурные нормы; из этих семей, вероятно, выросли многие ненецкие роды.
