Здесь, в Тюмени, среди близких людей, среди забот, наполненных любовью учеников и друзей, он стал мудрым. Он чувствовал, что его здесь понимали. И даже в болезни не доживал свой век, а строил планы. Говорил о будущих спектаклях.
Тюменское отделение Союза театральных деятелей и Дом актера по итогам театрального сезона номинировали артиста тюменского театра драмы Рюрика Нагорничных на премию «Златая пчелочка». Награду «За служение театру» Рюрику Иосифовичу присудили посмертно. 10 июня 2007 года сердце актера перестало биться. На прощание в Тюмень прилетела из Лондона единственная дочь актера Елена Эдгар, жена посла Великобритании. «Не говорите, что их нет, говорите, что были…», вот и мы говорили с Еленой о том, каким он, Рюрик Иосифович Нагорничных, был человеком, отцом, актером…
— Елена, вы больше мамина или папина дочка?
— Сложно сказать. Наверное, сама своя. Конечно, были периоды, когда ближе был отец, в другие времена — мама. Так уж получилось, что многие годы мы общались с папой не столько, сколько хотелось бы, и только на нейтральной территории. Последнее по времени наше с отцом единение произошло в мае, за три недели до его кончины. Узнав о папином диагнозе, я прилетела в Тюмень — впервые в жизни, никогда не доводилось прежде. И провела 6,5 дней в его больничной палате, уходя только ночевать в его квартиру.
6,5 дней разговаривали, общались, я готовила его любимую еду — он очень любил, как я готовила. Наверное, первый раз в жизни мы были заняты только друг другом. Мне не мешали мои домашние, не было других дел и проблем, и у него тоже — лечением его голова занята не была, только тело…
Нам было что вспомнить, о чем успеть рассказать — мы ведь знали с ним друг друга больше 45 лет. Было тепло и весело: получился такой праздник, которого не было лет 20. Это был наш последний совместный праздник.
— В каких-то официальных резюме вашего супруга — посла Великобритании — было написано, что вы родились в Нижнем Новгороде.
— Родилась я в Перми — «пермячка — соленые уши». В Нижегородской области жила моя бабушка по маминой линии и многочисленная родня, мы проводили и проводим там много времени. Папа любил туда приезжать.
А наша семья после Перми переехала во Владимир, папа там был главрежем и за почти 8 лет, проведенных там в этом качестве, много ставил. Запомнила его «Андрея Боголюбского». Мне было лет шесть, я, как многие театральные дети, обитала на работе родителей. Мама была актрисой. Отец по мне даже свет ставил в спектакле: «Стой, Аленка! Витя, свети!».Это был очень русский спектакль, с песнопениями, поразительной по мощи музыкой и оформлением. Папа изучал летописи, церковные книги, ездил в резиденцию Боголюбово, где облазил буквально каждый угол, вместе с автором вносил многочисленные изменения в текст — чтобы все было исторически верно. Это был один из этапных спектаклей его жизни о Владимирской Руси.
Знаете, удивительно, как человек, родившийся в сердце Средней Азии — Ташкенте, любил Россию. Он очень любил Тюмень. Пока не приехала и не увидела, не могла понять, почему отец так гордился Тюменью. Раньше думала, что Тюмень — просто город нефтяников.
— Понимаю, что сквозь пелену дождя и грусти сложно было разглядеть что-то, но все же — каким вы увидели его любимый город?
— Тюмень — это город, в котором есть душа, атмосфера. Удивительно величественны церкви неподалеку от пешеходного моста, старые особнячки — настоящие жемчужины города. Я понимаю его чувства. Папа говорил лет десять назад, что никуда отсюда не уедет. Теперь я увидела, что это не из-за возраста: он понял, его дом — здесь. Каждый из тех 6,5 дней, он составлял маршрут, по которому мне надо было идти к нему в больницу, и рассказывал, что именно в Тюмени должна буду посмотреть по дороге в этот день.
Я очень боялась официальных речей на похоронах — они папе были уже ни к чему. Боялась фальши. Оказалось — зря боялась. Люди говорили ему слова благодарности за то, что он в чем-то изменил их жизнь. Очень искренне. Коллеги по цеху видели его человеком, с которым они не могли связать ни одной конфликтной ситуации, ни одного негативного воспоминания. И это тоже было для меня открытием…
Он ведь мог вспыхнуть как спичка, спорить — нет нужды приглаживать сейчас его облик, без его страстей его не понять. Не был он эдаким мягким старичком. Просто здесь, в Тюмени, среди близких людей, среди забот, наполненных любовью учеников и друзей, он стал мудрым. Умиротворился, что ли. Он чувствовал, что его здесь понимали. И даже в болезни не доживал свой век, а строил планы. Говорил о будущих спектаклях. Собирался летом снова приехать к нам: погостить и встретиться у нас со своим другом детства, который планировал прилететь на эту встречу из Америки в Лондон.
Мой муж Джордж говорит, что отец жил всегда так, как считал правильным — ему это удавалось. Это очень важно. Папа знал свой диагноз, но не давал себе поверить в то, что не сможет выбраться из смертельной хвори — боролся до последнего дня.
Мы раньше говорили с ним о смерти довольно часто. Ее ведь все боятся — кто больше, кто меньше. И он не был исключением. А встретил свой конец спокойно и мужественно. Мне кажется, что когда у меня родились дети, его внучки, он как-то осознал, что теперь уже не умрет никогда — какая-то часть его все равно останется на земле.
— Вы сказали о планах. В ближайшем будущем при содействии директора театра драмы Владимира Коревицкого должна увидеть свет книга вашего папы. Какими планами еще он делился с вами?
— Я глубоко признательна Владимиру Здзиславовичу за решение опубликовать книгу отца — его духовное завещание своим ученикам, коллегам, семье.
В больнице его навестил главный режиссер театра Алексей Ларичев. Беседовали они, конечно, не о папином здоровье. Ларичев сказал отцу, что видит возможность осуществить на сцене нового театра постановку папиной пьесы по «Золотому петушку» Пушкина. Вы бы видели, как папа загорелся, начал распределять роли, обдумывать детали — не ожидала, что это будет таким мощным зарядом бодрости для него… И на протяжении примерно трех часов после ухода Алексея Ивановича папа чувствовал себя здоровым и полным энергии…
— С внучками Рюрик Иосифович познакомился в Камбодже? Вы бы хотели, чтобы девочки походили на дедушку? В чем?
— С младшей, Катей, он действительно познакомился в Камбодже, она тогда была совсем крошкой (1997 — 2000 годы г-н Эдгар был Послом Ее Величества в Камбодже — в то время самым молодым послом Великобритании. — Прим. ред.)… Со старшей, Анной, — в Лондоне. Что касается качеств, то, пожалуй, интерес к жизни, к людям. И умение развернуть жизнь так, как считаешь должным, — это то, о чем говорит Джордж. Тут не всегда легко приходится близким, но для самого человека — свойство очень ценное. У него был бойцовский характер — очень надеюсь, что и я, и мои дети это унаследовали от него.
— Люди, говорящие на одном-то языке, не всегда понимают друг друга, а тут англичанин — зять, еще и дипломат. И, напротив, — русский тесть, актер. Отношения сложились, как полагаете?
— Папа не сумел попасть к нам на свадьбу в Алма-Ату — самолет задержали — и прилетел на несколько дней позднее. Сказал, что мой муж очень похож на его лучшего друга Сережу Чиркова, который сейчас живет в Бостоне. Это было лучшей похвалой — дядя Сережа был его идеалом.
Джордж любил папу и даже защищал его, чего греха таить, от моего ворчания. Он считал папу человеком творческим, но ранимым, которого надо беречь. Они прекрасно ладили и понимали друг друга.
— Если бы сейчас вы рассказывали вашим дочерям о дедушке, сели бы на диванчик, сумерничали и рассказывали… Что первое пришло бы в голову?
— О многом я им рассказывала и еще расскажу. Например, о том, как он читал мне в детстве книгу «Легенды и мифы Древней Греции». В то время мне не было еще четырех лет. А теперь, представьте, пять лет назад мы семьей прибыли на место службы мужа в Македонию, и примерно два раза в месяц ездили в Греции — это часа 2,5−3 езды на машине от столицы Македонии. И я «узнавала» места, о которых читал мне папа, имена греческих богов, видела воочию эту ожившую в детских фантазиях античную историю. Жаль, что он не побывал у нас в Македонии (в 2000—2004 гг. г-н Эдгар был Послом Великобритании в Македонии. — Прим. ред.), не сложилось. Зато огромное впечатление на него произвела Камбоджа. Его просто поразили киплинговские джунгли, фантастическая архитектура древней цивилизации, когда на вершине храма ты понимаешь, что вышел не просто на площадку здания, а на некий новый уровень своего духовного развития, быть может. Он был совершенно потрясен таким ощущением — что-то сродни озарению.
Однажды мы отправились кататься на слонах. Папе, восседающему на загривке у слона, мы дали в руки детей, и он побледнел — испугался, что уронит их, поскольку девчонки крутились у него на коленях, не чувствуя высоты… Ему все было интересно, все хотелось впитать и когда-то применить в театре: какие-то краски, какие-то элементы — очень впечатлили его старинные кхмерские танцы, ничего подобного ранее видеть не доводилось, — новые знания о мире.
Знаете, ему так дороги были все поездки, все встречи, что он хранил не только наши письма, но даже билеты на самолеты, программки концертов и выставок.
Думаю, что и о жизнелюбии, жадности до новых впечатлений мы не раз поговорим с дочками…
— Однако вкусы ваши не могли во всем совпадать, верно?
— Конечно. Он, например, любил балет, а я предпочитаю оперу. Когда мы жили в Санкт-Петербурге («сменились» в 2007 году), он приезжал в гости, и мы ходили на балет и в оперу. Я мирилась с его пристрастиями, он — с моими. Но по принципиальным вопросам мы не расходились.
**- И все же вы довольно часто говорите о том, что сделали много открытий о нем для себя. Вероятно, этот процесс — открытий — был взаимным…
**
— Дело в том, что папа долго воспринимал меня ребенком и долго не мог осознать и смириться с тем, что я уже выросла. Это затрудняло общение. Не так давно это изменилось: мы приняли друг друга не только как «папа и дочка», но и как ЛЮДИ.
Нам стало интересно узнавать друг друга — отношения приобрели новое качество.
— У вас весьма нестандартная диссертация — «Режиссерское искусство Таджикистана 1980−1990 годов XX века». Влияние Рюрика Иосифовича сказалось в выборе темы?
— Папа был убежденным и очень горячим сторонником школы Станиславского. Он был уверен в том, что система Станиславского — ключ к достоверности на сцене для любого артиста, вне зависимости от национальной и культурной принадлежности.
Между тем во многих восточных странах зрители в театре достоверности не ищут.
Представьте, однажды в Душанбе появился артист и режиссер Фаррух Касымов, воспитанный, между прочим, на системе Станиславского, которого достоверность в привычном смысле не волновала. Он сделал несколько очень условных поэтических спектаклей в жанре притчи, на основе собственных композиций по произведениям персидской классики, подкрепленной библейскими и кораническими мотивами. И воплощая это на сцене, использовал религиозные обряды суфиев — исламских мистиков.
Таджикистан — единственная бывшая союзная республика, где жители говорят на фарси, языке великой персидской культуры и классической поэзии, что объединяет таджиков с 75 миллионами людей, говорящих на фарси во всем мире. В Персии, нынешнем Иране, до сих пор существует мистериальный театр. Такой же — по духу и степени условности — театр был создан и в Таджикистане. Только у Касымова театр был не замкнут в национальной самобытности, а открыт к восприятию разных художественных средств, методов и литературных источников. Театр Фарруха Касымова — это водоворот космической энергии, поразительной красоты и мощи персидского языка и завораживающих ритуальных экстатических танцев. То, что сделал Фарух — папа бесконечно уважал его как человека и художника, — можно сравнить с тем, что сделал Станиславский для русского театра.
На выбор темы папа никак не влиял, но с профессией его, несомненно, она перекликается.
**- Как вы чувствуете, вы еще приедете в Тюмень? На презентацию книги, быть может. Быть может, с девочками, чтобы показать им город и могилу дедушки…
**
— Хотелось бы… Для меня радостно и дорого было познакомиться с его учениками, коллегами, директором театра, с самим городом. Будем надеяться…
