Программа второго дня фестиваля получилась насыщенной и разноплановой.
Программа второго дня фестиваля получилась насыщенной и разноплановой. С утра на сцене «Ангажемента» екатеринбургская «Волхонка» представила «Момо». После спектакля жюри провело разбор спектакля, на котором присутствовали не только занятые в спектакле актеры и режиссер Михаил Заец, но и гости фестиваля, тюменские актеры и даже журналисты. Затем — быстрый переезд в драмтеатр, стремительный перекус в буфете и полное переключение с одной театральной манеры на другую. Спектакль «Свет моих очей» Татарского академического театра имени Г. Камала из Казани давали на татарском языке. Члены жюри сразу получили наушники с синхронным переводом, многие зрители представляли тюменскую татарскую общину, но были и такие, кто пришел на спектакль, не зная татарского и не подозревая о возможности получить наушники. Через десять минут после начала представления из зала потянулась вереница цокающих каблуками зрителей. Редких из них поймали, видимо, капельдинеры, объяснив, что можно под залог в 100 рублей получить наушники и вернуться в зал в боевой готовности. Часть зрителей обменяли билеты, чтобы посетить другой спектакль. Я, как большая часть публики, о переводе узнала слишком поздно, но не пожалела. Непонятный язык сглаживает возможные актерские неточности, фальшь, и ты с первозданным удивлением знакомишься с явлением другой культуры, зрелище увлекает уже тем, что оно Иное. Но вообще, от спектакля устойчивое ощущение наивного творчества на грани самодеятельности. Костюмы «современной молодежи» отсылают к началу 1990-х, когда люди одевались черт знает во что. Лесные духи наряжены как американские джентельмены начала прошлого века, а наяды увешаны веревочными сетками. Духи и наяды здорово отбивают чечетку. Действие происходит на фоне большого экрана в раме из неотесанных досок — сначала он завешан зеленой органзой, потом открывает волшебный мир леса. Мир позаимствован у Анри Руссо и представляет собо микс из картин французского наивного художника. Траву в лесу изображают набросаные куски искусственного газона, в целом от сценографии оставется впечатление по-детски очаровательной небрежности. На пресс-конференции, предварявшей фестиваль, председатель жюри Ирина Мягкова обратила внимание журналистов на этот спектакль, предложив не пренебрегать показом национального театра, поскольку очень важно понимать — культурное пространство России состоит не только из русскоязычной традиции. К тому же, отметила она, в этом спектакле поднимаются важные нравственные и гуманитарные проблемы. Основоположник современной татарской поэзии Габдулла Тукай в начале прошлого века создал по мотивам народного фольклора знаменитую сказку «Шурале» — о коварном лесном диве, обманутом сметливым крестьянским парнем. В конце 1990-х драматург Туфан Минуллин по-новому осмысляет сюжет — уже не дивы-шурале грозят забредшим в лес путникам, но молодежь села становится угрозой лесу, а шире — экологии родной земли. Шурале, наивные дитя природы, беззащитны в столкновении-диалоге с агрессивной человеческой цивилизацией. Несмотря на то, что «Психоз. 4:48″ Каменск-Уральского театра начинался в 21.00, зал был забит, в том числе студентами театральных специальностей. Спектакль заранее заинтриговал, но судя по некоторым зрительских откликам далеко не все получили от него то, чего ожидали. Главный редактор столичного журнала „Театральная жизнь“ Олег Пивоваров и вовсе покинул спектакль с громкой репликой „Мерзость! Какая мерзость!“. Очевидно, столь бурная реакция была вызвана тирадой со сцены, крепко приправленной матом. Предвидя подобные реакции, организаторы фестиваля снабдили анонс спектакля пространным предупреждением о необходимости соотнести свои представления о прекрасном с эстетикой пьесы. Мат — это не самое резкое, что есть в творчестве Сары Кейн. Она принадлежала к течению в драматургии, которое потрясало внешне благополучное, удовлетворенное собой и своим образом жизни общество жестокими, грубыми, эпатажными произведениями, призванными встряхнуть зрителя, показать ему, что в мире еще слишком много зла и несправедливости. Читать ее пьесы тяжело, почти невыносимо, в том числе и потому, что в российском обществе еще предостаточно настоящих, невыдуманных ужасов и мерзостей."Я ненавидела эту Сару Кейн, — призналась Ирина Мягкова. — Все ее пьесы — о патологии». Что заставляет российские театры брать Кейн для постановки — неясно. Однако театру из Каменска-Уральского удалось поставить пьесу, близкую нашему зрителю. «Их спектакль — о понятных чувствах, о людях», — резюмировала председатель фестивального жюри. Действительно, текст, который я заставила себя дочитать с большим трудом, показался больным бредом — непонятно, зачем автор все это выплеснула на читателя, зачем кто-то перевел эту пьесу, кому вообще придет в голову поставить это? Но режиссеру Федору Чернышову удалось ровно тот же самый бред преподнести как внятную, вызывающую сочувствие историю. Главная героиня, как и автор текста, кончает жизнь самоубийством. Зрители проводят с ней последние дни и часы. Невнятное бормотание Кейн скрупулезно препарировано и разделено по смыслу на реплики души, тела, ну и доктора, который в тексте автора угадывается то как врач, то как возлюбленный. Душа, возможно попала не в то тело. Для нас она — андрогинная налысо обритая женщина-мальчик в белой пижаме, агрессивная, мечущаяся, рефлексирующая. Тело — статная длинновлосая женщина в черных развевающихся одеждах. Не она главная в этой истории, но именно на нее в первую очередь реагирует внешний мир, ей достаются капельницы, из ее вен хлещет кровь. Есть еще третья женская фигура, до поры слившаяся с гигантским штрих-кодом. Голая, безмолвная, она периодически мечется по сцене, а в конце ее обмывают в ванне, перед тем, как душа отправится в белый свет сквозь белые врата. Это первый спектакль на фестивале, представивший интересный театральный эксперимент. Точные актерские работы (наибольшую нагрузку несет душа-Наталья Бахарева и все ее жесты, все слова, включая отчаянный, беспомощный мат — предельно органичны), лаконичная сценография, «безумный», со знанием дела подобранный саундтрек собраны режиссером в одну линию, за которой следишь, не отрывая глаз, даже если в твоей личной истории суицидальные метания не занимают абсолютно никакого места. Судя по всему, спектакль по Кейн вызвал весьма неоднозначную реакцию в жюри. На встрече с журналистами 14 апреля театроведы, по просьбе журналистов вернулись к обсуждению спектакля, в частности использованию в нем ненормативной лексики. Олег Пивоваров пояснил свою позицию — он не является радикальным противником мата на сцене, но его использование должно быть художественно обоснованным. В качестве примера редактор «Театральной жизни» привел спектакль Кирилла Серебренникова по пьесе братьев Пресняковых «Изображая жертву». По мнению Пивоваров, в спектакле «Психоз» мат неоправдан, и актриса, будто чувствуя это, стесняется и произнсит заветные слова неестественно, неуместно. Член жюри Евгения Розанова в принципе отрицает мат в искусстве. По ее убеждению, бранное слово несет мощный заряд разрушительной энергии. И пусть мы сегодня живем в потоке агрессивной информации, искусство должно иметь свою «охранную грамоту», оставаться вне этого потока. По убеждению Евгении Тихоновны, искусство должно искать методы правдивого изображения современной реальности, при этом не прибегая к дословному цитированию. Ирина Мягкова, напротив, считает фарисейством отрицание ненормативной лексики в искусстве в то время, когда она стала именно что нормативной, едва ли не вторым официальным языком современников. Многим удается переплюнуть Эллочку-людоедку, обходясь в повседневной речи пять-шестью ключевыми словами, причем мат терят свою сакральную разрушительную силу, а порой не несет в себе вообще никакой информации, превращаясь в «артикли». «В спектакле театра. doc «Жизнь удалась» главные герои — молодые люди, которые вот-вот поженятся. Нам показывают чудовищно бездуховность этих людей, их жалко до слез. На каком языке они должны говорить, на литературном? Они настолько косноязычны, что не знают другого языка! — пояснила Мягкова. — Не делать о них спектакль было бы неправдой — они вокруг нас, о них тоже кто-то должен подумать, невозможно сделать вид, что их нет. Но как показать без этого языка? Конечно, употреблять его надо к месту"Член жюри, театровед Борис Тух заметил, что пьеса Сары Кейн существует в другом языковом пространстве. В английском либерализаия языка произошла значительно раньше, поэтому употребленные ею ругательства не всегда соразмерны русскому переводу. Переводя «Психоз», можно было существенно снизить число бранных слов, ведь разрушительная мощь Кейн заключается не в мате. Впрочем, резюмировал Тух, каменск-уральский спектакль вызывает отторжение суицида, в отличие от других постановок Кейн, которые вели зрителя к желанию повеситься вслед за героиней, обретающей покой только после самоубийства.
