"Мимикрия" вынесла на суд зрителей свою очередную премьеру - загадочный спектакль-буффонаду по рассказам Антона Чехова "Сыграем в ящик?"…
«Мимикрия» вынесла на суд зрителей свою очередную премьеру — загадочный спектакль-буффонаду по рассказам Антона Чехова «Сыграем в ящик?» И если сформулированная таким образом идея может и несет в основе своей противоречие: Чехов и маски площадного театра, в непогоду и холод осени укрывшегося под защитой камерного зала в ТЦ «Фаворит», то на деле оказалось, что эти две параллельные реальности неплохо совмещаются в предложенном варианте. Плодом почти двухчасового спектакля с антрактом стало сведение классика отечественной и мировой литературы до некого условно универсального источника общественной морали, на основе которого и действуют арлекины и пьеро. В ходе этой смелой операции классик растерял «лицо», стал едва узнаваем, почти скрылся под слоем сценического грима: разноцветные круги вокруг глаз актеров были и клоунской маской, и неизменным атрибутом интеллигенции, ее условным опознавательным знаком — очками. Но при этом казалось, если не держать постоянно в голове: Чехов-Чехов, не искать приметы этого брендового культурного явления, то можно запросто отложить в сторону источник, вдохновивший «Мимикрию» на создание этого проекта, и смотреть постановку уже просто как забавную интерактивную игру. Такая вышла непротиворечивая удачная многослойность. Новое произведение «Мимикрии» самым выгодным образом и в полной мере задействует конек молодежного театра, их многажды проверенную сильную сторону - лучше и естественней всего актеры выглядят в непосредственном взаимодействии со зрителем, с конкретным живым человеком, сидящим, скажем, на шестом ряду или в вип-ложе. На этом поле им невозможно сопротивляться. Спектакль и начался практически незаметно, обаятельно и тонко вовлекая пришедших на премьеру зрителей в действие. Актеры, рассаживая гостей, и давая третий, а затем четвертый, пятый, да и чего там — шестой звонок, плавно перешли из двухмерной плоскости зритель-театр, в однородное пространство спектакля, которое объединило всех присутствующих в зале. По сюжету в театр приходит зритель в красном, с недвусмысленной косой на плече и усаживается в вип-ложу, связавшую зрительный зал непосредственно с пространством сценического действия. Сцена — раек с занавесом и кулисами — в этом пространстве была небольшой условной его частью. На сцене начинается спектакль, а вокруг разворачивается отдельное представление, углубляющее перспективу постановки. Актеры театра в театре, вместо того, чтобы сосредоточиться на игре, начинают активно взаимодействовать со зрителем, тем самым, оставившим косу в гардеробе на вешалке. Но дело этим двойным перформансом не ограничивается. Все остальные зрители постоянно оказываются объектами внимания мимов. Здесь лучше всего вышел эпизод, когда вип-зритель уснул, убаюканный происходящим на сцене, актеры прекратили играть, подложили ему под голову подушечку, сказали «Тсссс!» и выключили в зале свет. Не теряя времени, мимы рассыпались по залу: в темноте можно было видеть только неяркий фонарик — это один из героев спектакля читал проволочную книжку, задумчиво перелистывая воображаемые страницы, действительно очень чеховский персонаж, его не трогала суета, хохот и вскрики вокруг и отчаянное шиканье. Между тем остальные занимались кто чем: один, влезши на табуретку посреди зрительных рядов, ловил собравшихся проволочным сачком, другой втихаря собирал вещи гостей, третья устроилась на чьих-то коленках, и так далее. В темноте акцент игры сместился на звук: это были полные театральной интимности шорохи, неожиданные вопли, хихиканье, то и дело прерываемые грозным «Шшш! — Тссс!» Внезапно вспыхнувший свет застал мимов врасплох: они замерли в нелепых позах, а задремавший зритель проснулся. На сцене театра в театре снова своим чередом шел условный пересказ чеховских рассказов. Заботой зрителя было угадать, какой рассказ скрывается за очередной сценой. Однако набор отдельных сцен снова вылился в интерактив второго уровня, в котором принял участие непростой вип-зритель. Если сначала этот персонаж был окружен преувеличенным почетом и вниманием, то потом двуликий зыбкий мир театра переворачивается и уносит этого конкретного зрителя непосредственно в сценическое действие, перетаскивает из зазеркалья зрительного зала на самое видное место, в центр мистерии, где персонажа лишают воли и голоса буквально: рот заклеен скотчем. Вырваться из театральной ловушки вип-зрителю удается не сразу. Ящик, вокруг которого было наверчено действие в райке, постепенно стал центром драмы, увлекшей героев в борьбу со смертью. Вот так прямолинейно: смерть — зритель в театре жизни. Однако в лучших традициях сентиментального позитивного клоунского искусства смерть, в одиночестве восседая на ящике посреди сцены, получает в руки условный проволочный цветок, о чем-то явно задумывается и исчезает: актеры сами закрыли занавес, смерть осталась на сцене внутри, в игровом пространстве как в коконе. Все остальные — герои и зрители — снаружи. Победа, однозначная победа, и Чехова с его игрой в ящик можно обратно на полку классиков. Только вот поделить сформировавшееся пространство вновь не получалось. Видимо, каждый должен был продолжить действие и проложить собственную границу там, где для него заканчивается эта игра и начинается любая другая. Зрителям действительно трудно было закончить играть. Несмотря на явные признаки финала: актеры вышли на поклон, прозвенел будильник, вышел персонаж, на спине которого красовалась табличка «Антракт», были открыты двери на выход, куда знаками выпроваживали засидевшихся гостей актеры, — зрители все не решались уйти. Игровое пространство так и осталось незакрытым, сквозит.
