Алексей Ларичев: "Я готовил финальный аккорд..."

В тюменском театре драмы сменился главный режиссер. Прежде чем познакомиться с новым, мы решили как следует попрощаться со старым, все-таки он возглавлял труппу с 1994 года. Алексей Ларичев уже уехал на новое место работы, в Краснодар, так что разговор состоялся по телефону. — Здравствуйте, Алексей Иванович, как устроились на новом месте, какие планы? — На днях министр представляет меня труппе, потом пресс-конференция. О планах говорить пока не буду, надо сначала отсмотреть весь репертуар. — Раньше вы сотрудничали с краснодарским театром? — Четыре года назад делал «Чуму на оба ваших дома» — в чем-то повтор, но художник другой, да и спектакль, надо сказать, другой. То же самое с «Non dolet» — другой художник, другой спектакль. — Во всяком случае, вы знаете уже труппу, актеры знают вас и… — Во всяком случае — да. — Алексей Иванович, скажите о вашем увольнении из Тюмени. Конечно, всех это интересует… Как вы восприняли известие о том, что с вами не продлили договор?.. — Ну, вообще я был в ситуации ножниц, потому что приглашение получил еще в начале этого сезона. — И решили его принять, даже не зная о предстоящем увольнении? — Нет, я его не принял по одной простой причине, что коллективу, которому я отдал 14 лет, и городу, и области… Я думал вполне логично… Считал своим профессиональным, человеческим долгом перевести театр в новое здание. Открыть новое здание своим спектаклем и на сцене торжественно вручить другому творческому руководителю коллектив. Вот на это я настраивался, об этом и сказал на одном из собраний труппы. — То есть вы понимали, что придется передать бразды правления? — Я был готов к этому. Я знал, что Коревицкого (Владимир Коревицкий, директор театра — ред.) они не отдадут. Вдвоем сотрудничать было невозможно. Поэтому был готов к переезду, и так договаривался с руководством Краснодарского театра… Причем я был в достаточно рискованной ситуации. Кубань — богатая невеста, два раза не предлагают. Я знал, что рискую, что руководство Краснодарского театра ведет поиски другого главного режиссера, и я вполне могу остаться с носом. — Могли бы вы сформулировать, с какими чувствами покинули Тюмень? — Пока слово «Тюмень» вызывает боль… Я сейчас немного успокоился, но был момент такой… не очень понятный… Воспользовались моментом, когда все работники театра написали заявления, находились в подвешенном состоянии… — То есть никто не мог… — …ни вякнуть, да. Математический расчет. — Как труппа отнеслась к вашему увольнению? — Мне сложно сказать, я не заглядывал в лица. Но по ощущению, это была такая униженная ситуация, потому как все прекрасно понимали — и руководство, и я, и актеры — что никто ничего сказать не может. И вот это ощущение униженной несвободы испытали, по-моему, все. …По поводу того, что я испытываю: конечно же, у меня ощущение, что своровали театр… Лично у меня — да, бесспорно!.. Надежда есть, поскольку пришел Цодиков. Не знаю, как он все раскрутит, но эпоха, когда он был главным режиссером, помнится, и это обнадеживает. После Плавинского фамилия Цодикова как-то так цементировала театр. Помнят его спектакли, и актеры о нем хорошо отзываются. Ведь все наши должности придуманы только ради актера, который выходит на площадку и контактирует со зрителем, мы обслуга, по большому счету! И если актеры помнят Александра Михайловича, то это хорошо. — Алексей Иванович, могли бы вы сейчас поговорить о тех четырнадцати годах, что вы провели в Тюмени. Что, на ваш взгляд, удалось сделать, что не удалось или не удалось довести до конца? — Самое главное, что какой-то период — я так обозначаю для себя, первые семь-восемь лет — коллектив был совершенно замечательный, сплоченный, многие цели, которые мы ставили перед собой, были по плечу, мы делали совершенно разные спектакли. Достоинством этого театра было как раз то, что мы не боялись брать в репертуар пьесы разных направлений. Только сильный театр может себе позволить все, от «Розовой бабочки» до «Нахлебника». Потом, конечно, три-четыре года назад наступил этот невероятный тормоз, разрушительная, съедающая изнутри ситуация. — Что так кардинально изменило ситуацию? — Думаю, у каждого внутри была какая-то неизбежность, ощущение, что в приоритетах у людей, определяющих судьбу театра, не театр как таковой, а стены, театр как организация, которая должна зарабатывать деньги. Боюсь, это ждет и в новом здании. Ведь почему-то называют его «театральный комплекс» в большей степени, даже не «театр"… Вообще, все, что возникло — волей, неволей, осознанно или нет, — все складывалось вокруг этого строительства. — Получается, перелом ситуации в театре связан с тем, что стали смотреть в будущее на большой театр, или что-то еще? — Когда нас беспардонно засунули в АНО, без какого-то согласия, когда жестко пытались внести этот устав и так далее — вот с этого все и началось. И потом… В чем предмет конфликта между мной и Коревицким: я элементарно отстаивал права главного режиссера. Я не просил ни права первой подписи, не устранял Коревицкого от власти. Просил только одно у руководства, в том числе и у Евгения Семеновича (Негинского, главы областного комитета по культуре. — Ред.), — юридически четкого разграничения полномочий, потому как шить сапоги должен сапожник. Но Коревицкий совершенно беспардонно стал влезать в творческий процесс. — Какие проекты инициировал директор? — Последние проекты — почти все. Это и Захаров («Последняя жертва». — Ред.), и первый спектакль Цодикова («Семья». — Ред.) — второй был мной инициирован, и Банионис («Дама-невидимка». — Ред.), и грузин вот этот, как его… — «Телемистерию» который поставил? Автандил Варсимашвили. — Да… — Хотелось бы услышать о тех спектаклях, которые вы сами оцениваете высоко, как удачу коллектива… — Наверное, о тех, которые мне дороги, которые на сколько-то процентов получились, исходя из тех задач, что я ставил… «Мой бедный Марат» — потому что это была достаточно смелая история трех человек на большой сцене. Когда я приехал, в театре этого жанра — чистой драмы — практически не было… Было достаточно сложно, легче стало потом, когда через три года приехал Алексей Паненков (главный художник театра. — Ред.), он все-таки принес свою эстетику. До этого я работал без главного художника, Паненков был только приглашенным. «Non dolet» — ну, это была такая, очень коммерчески просчитанная история… «Жажда» — да, конечно. В этом спектакле очень серьезный внутренний рывок сделал Бузинский, прежде он таких ролей не играл. «Гарольд и Мод», наверное. Первые два-три года с Сергеем Киссой, и потом когда Сережа (Осинцев. — Ред.) вошел. Да, он дорог во многом. «Эквус» — да, конечно! Там дети воспитывались, становились. И «Джонатан» («Чайка по имени Джонатан Ливингстоун». — Ред.), и «Домой» — курсовые работы. ««Квартет», наверное. В чем-то это эксперимент, рискованный, потому что заняты практически все старики, и сложно было предсказать результат. И, в общем, я недоволен остался результатом, но даже то, что попытка получилась, говорит о хорошем. Какие еще спектакли… Я уже практически переключился сюда… — Из последних, может быть? — Нет, ну «Примадонны», конечно — нет… — «Семеро святых"… — «Семеро святых»: да, намеренно взята такая сложная тематика, намеренно поперек моды, намеренно поперек какого-то привычного театра! И я считаю, что в чем-то этот спектакль удался. — Одно уточнение, Паненкова с вашей подачи в наш театр пригласили? — Что значит с моей подачи — я просто его привез! Мы с ним сотрудничали четыре или пять лет в старом моем театре в Бугульме. Там же мы работали с композитором Яшиным, который потом приезжал на многие спектакли в Тюмень. — Насколько мне известно, ваша супруга, Марина Слепнева дорабатывает сезон и потом… — Не скрою, нескольким актерам я сделал предложения и получил пока согласие. Но моим условием было — доработать до конца сезона. — Вопрос, может быть, запоздалый: почему у вас был только один актерский курс? — Этот вопрос я тоже задавал своим партнерам по руководству и начальникам, ответа так и не получил. Более того, я стал бить тревогу год назад: мы не прокачаем новый театр с данным штатным расписанием, надо немедленно набирать курс. Молодежи в театре уже нет, «молодым» сейчас по 31−32 года. Но я понял, что ничего не пробьешь, и надо принять как данность: виток заканчивается, и если география и возраст позволяют сделать еще один виток, надо его делать. …Конечно, одним из лучших моментов была попытка работать с детьми. Получилось — не получилось, не мне судить. Хотя практически 90 процентов с курса работают при искусстве, то есть я смог привить любовь к театру. В других театрах выпускники отрабатывают полтора-два года и уезжают в Москву или Питер. У нас практически все… за исключением… Но и то! Андрей Черкашов, Юлия Зеленина, они отдали театру почти 12 лет, только после этого смогли уйти. Так что мне в этом смысле есть чем гордиться. — Алексей Иванович, какие еще у вас были соображения по поводу нового театра, пока вы рассматривали эту перспективу в должности главного режиссера? — Насколько я понимаю, главная сложность в том, что стены новые, а театр старый. Как бы не получился колхоз в мраморных колоннах… Очень рискованная и непонятная ситуация с большой сценой. От начала авансцены до начала круга огромное расстояние — артист будет пропадать. Насколько я понимаю, там почти в два раза меньше штанкетов. Не знаю, как там вообще можно работать спектакли. Для шоу — да, для концертных программ, для аренды — да, наверное, это хорошая площадка, почти тысячник-зал. По-моему, очень неплохой будет малый зал на 250 человек. Грамотно выстроена география сцены: портальная, зеркальная часть, глубина, карманы. Должен быть такой маленький уютный зал. Но хватит ли этого зала, для того чтобы иметь областной театр? Боюсь, реальная жизнь театра сосредоточится на малой сцене. А на большой будет аренда, максимум — один спектакль-шоу и сказка на Новый год. Делать на большой сцене серьезный репертуар из 25−30 спектаклей при нынешнем состоянии театра нереально. Это надо понимать… Просто Владимир Здзиславович никогда не касался этих проблем, он же в недрах никогда не был. — По поводу огромных размеров сцены велись какие-то дискуссии, вы вносили свои предложения? — Я, Паненков, Владимир Васильевич (Орел. — Ред.), председатель СТД — мы поднимали этот вопрос еще полтора года назад. Я просил: «Отдайте творческим работникам только сцену, посвятите их в курс дела: какие размеры, какие габариты, что там происходит!». Сцена — это пупок всего театра! Нет, это все делалось в тайне, никому ничего не было сказано: ни главному художнику, ни главному режиссеру — никому. — Владимир Здзиславович рассказал о планах ввести в театре три режиссерские должности. — Я бы был категорически против. Найти второго режиссера, у которого с главным было одно понимание театра, который они строят, — это настолько сложная история! Это сложно, как отношения мужа и жены, сложнее отношений главного режиссера и директора. Такое взаимопонимание крайне редко бывает: сын и отец либо два друга… А если трех режиссеров брать?!. Еще боюсь, как бы при трех режиссерах коллектив не растащили по углам. Чем всегда была сильна наша труппа? Она была не склочная, не было группировок, которые грызутся между собой, как в других театрах. …Но если они хотят сделать некий театральный комбинат по клепанию спектаклей, шоу-программ, концертных программ, если поставить это все на жесткий коммерческий поток, то, наверное, можно нанимать трех, четырех режиссеров. — Директор также поделился планами о работе двух сцен: их планируют загружать параллельно, как два полноценных театра. — Для этого как минимум в два раза надо поднимать творческий и количественный состав труппы. И потом, у нас даже при нынешнем репертуаре, уход артиста становился большой проблемой. Ушел Черкашов — 16 вводов! Уйдет Слепнева, что они будут делать? Понятно, что спектакли умрут… Но как они будут делать эти параллели! — Что вы думаете о переносе фестиваля «Золотой конек» на осень? — По логике чиновника, с точки зрения промоушена это все правильно — эффектно открыть новый театр. Но как будет переезжать театр, кто будет делать перенос старых спектаклей? Я понимаю, что Цодиков этого делать не будет. — То есть придется начинать с нуля? — Театру надо начинать новый этап, но разбега для него нет. Они собираются открывать сезон, потом «Золотой конек». А еще должна быть жизнь репертуара — из чего она будет состоять? Даже наберут новых актеров — куда они? Вольются в старый репертуар? Навряд ли. Сделают семь, восемь, десять спектаклей за этот срок? Нереально. Вот и будет такой… «пук в вечность», как говорила Раневская. — Алексей Иванович, в общем-то, это все вопросы, которые я хотела вам задать. Может быть, есть еще какие-то вещи, которые вы бы хотели сказать тюменской публике. — Черт его знает… Я пока не очень понимаю, как лучше расставаться — с многоточием или… Я-то готовился к какому-то финальному аккорду — профессиональному, как мне казалось, порядочному и нормальному. Пока я не могу впихнуть все произошедшее в свою внутреннюю нравственную схему… К зрителю ничего кроме благодарности я не испытываю, он, по сути, ни при чем здесь. Он должен радоваться строительству нового здания… В любом случае, конечно, ситуация выправится, театр взлетит, все будет в порядке, в этом я убежден. Это лишь вопрос времени. Уйдут какие-то чиновники, а театр останется, что бы там ни было — шоу не шоу, аренда не аренда — театр все равно выживет. …Ладно, спасибо вам еще раз. Звоните. А если будете проездом — звоните, у нас тут четырехкомнатая двухуровневая квартира, всегда комната найдется. — Вот как хорошо вас пригласили! — Да, я вам могу сказать, что и финансовые условия лучше, чем в Тюмени, несмотря на то, что Краснодар — это дотационная область, а у нас нефтедобывающая… Ладненько, удачи. — Всего доброго, до свидания.