Роскошь впечатлений была ошеломляющая в прямом и недвусмысленном значении этого слова.
В вечер премьеры «Ричарда III» в Тюменском драмтеатре не раз прозвучало слово «роскошь» применительно к театру и театральной работе. Один из артистов, занятый в спектакле, Андрей Волошенко, говоря об английском театре, заметил в общем, что ведь «театр — это роскошь, причем самый утонченный ее вид. Если собираете книги — у вас библиотека, собираете бриллианты — у вас бриллианты. А что остается от спектакля? Только впечатление».
Роскошь впечатлений была ошеломляющая в прямом и недвусмысленном значении этого слова. Буквально с первых секунд спектакля, когда вдоль замысловатой конструкции (художник-постановщик Фемистокл Атмадзас), отсекающей от сцены узкое пространство просцениума, проехала громадная фигура герцогини Йоркской (Марина Карцева) под совершенно немыслимую в шекспировской постановке, а оттого одновременно смешную и трогательную песню Майи Кристалинской из кинофильма «Хозяин тайги» 1968 года «Ты не печалься, ты не прощайся, все впереди у нас с тобой…». Маленький мальчик, будущий заглавный герой постановки, под эти закругленные, хрустальные, законсервированные вместе с советской эпохой звуки получил из рук матери маленький горб, как рюкзак на лямках, и убежал за кулису — в жизнь. Герцогиня, раскачиваясь на высокой конструкции, задрапированной длинной юбкой, под песню укатила в другую. После этого особенно уже не удивляли ни Ваенга, ни Лепс, парадоксально вплетенные в Шекспира, но идеально понятно характеризовавшие для нынешнего зрителя общее настроение сцен, где звучали. С пролога стало понятно, что зрелище в драмтеатре приготовили особенное, даже с учетом того, что обычных зрелищ там никто из зрителей уже наверняка и не помнит. То рискованный стриптиз, то бродвейский мюзикл, то фестивальный хит. Но тут было что-то по-детски непосредственное в лучшем смысле этого слова, как бы обнуленное, но не лишенное почтения к традиции и мастерства.
Песенки
— Придет зритель, который ценит Шекспира, увидит смешение жанров, как ему воспринимать увиденное? — деловито спрашивает режиссера Глеба Черепанова (Москва) директор театра Сергей Осинцев.
— Открыто, — мгновенно реагирует режиссер. — Меня не пугает реакция знатоков, поскольку в каком-то смысле в этом мы как раз идем вслед за Шекспиром. Для него характерно сочетание несочетаемого. Только что закончилась какая-то высокая, по-настоящему драматическая сцена, и сразу после нее почти всегда сразу идет комическая, причем с сальными шуточками, высмеивающая порой показанное только что. Очень часто действует принцип комической пары, которая оттеняет трагическую. Только что практически доведя нас до слез, он тут же это высмеивает, как бы говоря, что это театр, это все было несерьезно. И наоборот, после какой-то очень смешной, открытой, площадной сцены вдруг идет чистая трагедия. Я это очень люблю, потому что это и есть жизнь. В ней есть все, и все одновременно.
И сочетание разных эпох — абсолютно из Шекспира. В его пьесах очень часто исполняются современные ему песенки, на которые зритель «Глобуса» очень живо откликался, потому что знал их и сразу начинал хохотать или подпевать.
Как и шутки. Часто мы читаем его пьесы и не очень понимаем, что тут смешного, а явно это была шутка на злобу дня, моментально включавшая зрителей. Шекспир вообще о зрителе думал, потому что это был его театр, и он должен был действовать так, чтобы зритель к нему приходил снова и снова.
На верхушке черного кожаного горба взрослого Ричарда (Николай Аузин) ясно виднеется кукольное щекастое лицо (художник по костюмам Ольга Атмадзас). Отдельный немногословный персонаж, обхвативший исполнителя черными путами, которым вторит ременной намордник, обхватывающий голову, с шипами на макушке. Вообще причудливых гребней, масок, головных уборов из частей кукол в постановке много. Какое-то исковерканное страшное детство, изломанные чудом выжившие персонажи, переселившиеся в роковую, панковскую тему. Эти куклы были сломаны очевидно в ходе «игры» в мир Ричарда III, своеобразный, узнаваемый, состоящий из плотно пригнанных друг к другу разнородных ярких осколков.
Это черное кукольное лицо, зловеще поглядывающее со спины Ричарда, появляется не сразу. Поначалу оно закрыто своего рода френчем. Потом герой постепенно разоблачается, во всех смыслах, обнажая свое неутолимое вожделение короны. Горб как детская травма, старые обиды, память о пренебрежении.
Сказочка
— Что касается условного постапокалипсиса, то мы в каком-то смысле и тут следуем за автором, — отмечает Глеб Черепанов. — Шекспир, говоря упрощенно, всегда придумывал какую-то сказку. Страшную или веселую. Или страшную и веселую одновременно сказку для взрослых. Мне показалось, раз мы мало знаем о средневековой Англии, то даже если бы попытались ее воспроизвести, это все равно были бы наши домыслы о той Англии. Но спектакль не про каких-то людей из прошлого, а про нас, нашу жизнь и жизнь тех, кто нас окружает. Поэтому и мы решили придумать свой мир, в каком-то смысле сказочный.
Важно сказать, что пьеса не историческая. Шекспир очень вольно обращается с фактами, подчиняет их своему замыслу. Сразу вспоминается «Моцарт и Сальери» Пушкина. Мы же сразу понимаем, что это не историческая пьеса, хотя в ней действуют сразу две исторические фигуры. Здесь то же самое. Если обратиться к истории, то никакого отношения к реальному историческому Ричарду III персонаж Шекспира не имеет. Это был суровый воин, кстати, покровительствовавший искусству, царствовал недолго, при этом успел сделать довольно много. Зато Шекспир создал великую пьесу, которая живет до сих пор и, я уверен, будет жить, и создал образ хрестоматийного злодея.
За что я этого автора очень люблю, он всегда позволяет сотворчество. И даже провоцирует к нему. Он придумал какую-то очень интересную историю, и как бы говорит тебе: давай, парень, вот тебе история, действуй! И мы придумали, в надежде, что этот мир и другим будет интересен.
Николай Аузин, мощный, широкий, занимающий много места на сцене и сразу оттягивающий на себя внимание, как будто по-мальчишески бездумно бесстрашен в роли одного из самых известных злодеев в истории театра. Ричард в его исполнении единственный явно нарушает герметичность спектакля, прямо обращаясь к зрителям и коллегам артистам как бы вне сценического действия. От того, что зритель так явно присутствует в пространстве постановки, действительно становится не по себе. Потому что по сути мы являемся свидетелями препарирования очень натуральной жизни — страсти, страха, вожделения, ревности, зависти, упоительной радости, торжества, равнодушия, безысходности, паранойи, агонии, смерти.
То, как естественно Николай перемахивает из одного состояния в другое, создает некоторое головокружение. Где настоящие пределы игрового мира? Может, их нет вовсе, и вся эта жуть с кукольными головами хлынет сейчас в зал?
Много всякого
— Злодеев в чистом виде редко можно встретить, — говорит Глеб Черепанов. — Потому что чаще всего — понятно, о патологиях мы не говорим — у них есть своя правда. И с этой позиции они точно не злодеи. Как и мы все, когда объясняем все свои поступки целой системой оправданий. Мне бы очень хотелось, если говорить о главном герое, чтобы он был очень разный, объемный, чтобы в нем присутствовало все — и маленький ребенок, и взрослый, уже достаточно пожилой человек. Несмотря на возраст, который в паспорте стоит, в тебе все равно много всякого. Мы к этому и стремились, чтобы это был не однозначный персонаж, человек со знаком минус или плюс.
И очень бы хотелось, чтобы наряду с отторжением Ричард вызывал бы в каких-то сценах некое сочувствие, сопереживание и даже симпатию. Потом расскажете, получилось ли…
Если для предыдущей премьеры — «Семейки Аддамс» — артисты театра осваивали новый жанр и вступали на незнакомую территорию, то для нынешней вытаскивали из загашников уже имеющиеся ресурсы — двигаться, петь и играть на музыкальных инструментах. Это вновь некое сложное синтетическое произведение, не только сыгранное артистами, но и созданное ими. Живого рока на сцене дали Сергей Канаев, Егор Медведев и Игорь Гутманис.
Дух роковый и роковой
— Важно сказать, что в спектакле есть живая музыка, артисты театра, которые и в ролях заняты тоже, то берут в руки инструменты, то перебегают играть роли, — рассказывает режиссер. — У меня была мысль добавить живую музыку изначально, но это возникло уже когда я сюда приехал. На первой репетиции я вяло спросил: а кто-то играет на музыкальных инструментах? И все стали отвечать, а кто-то сказал, что у них даже группа была. И выяснилось, что состав этой группы в спектакле и занят. И я предложил просто попробовать поиграть.
Первые репетиции были очень сложные: они принесли инструмента, а что играть-то? Композитора не заявили, музыкального руководителя нет. Я им говорил: надо что-то такое… Даже пытался напевать или показывал. Наверняка со стороны это выглядело полным абсурдом. Сначала они на меня смотрели… тяжело. Но потом как-то втянулись и сейчас, я надеюсь, с удовольствием это делают.
Мне показалось, что какой-то роковый дух, дух рока во всех смыслах, в этой пьесе должен быть. По своему звучанию она очень схожа с рок-музыкой, с таким драйвовым роком. Поэтому я очень рад, что это в спектакле есть и что это делают сами артисты, а не приглашенные, отдельные музыканты. Они бы аккомпанировали. А занятые в спектакле артисты включаются, потому что это их спектакль. И это дает какую-то особую энергию, нужную этой постановке.
За то, как корчит героя Виталия Илюшкина герцога Кларенса, по вполне прозрачным, кстати, причинам, насколько угловат и деревяннен герцог Бэкингем (Александр Кудрин), почему не ходит, а гарцует королева Елизавета (Евгения Казакова), награжденная постановщиками всеми манерами и признаками гламурной инстадивы, ответственность несет Николай Реутов. Он знает, что мы знаем. Теперь и вы знаете, что он знает, что мы знаем.
«Красиво уйти вниз»
— В каждом хорошем спектакле существует форма. Во многом она делает спектакль. Моя главная задача — чтобы меня не было видно, — говорит режиссер по пластике Николай Реутов. — Вот хореограф обозначен в программке. Лучший вариант, когда после спектакля зритель спросит: а что он тут делал? А худший, когда зритель выходит и говорит: «Ой, какой спектакль! А какой там танец!» Надо сразу пойти и повеситься. Потому что не должно быть понятно, когда происходит этот переход, когда артист играет роль, а когда танцует. Это одна жизнь артиста на сцене.
— Я видел, как это происходило на репетициях, — комментирует Сергей Осинцев. — Герой умирает. Николай Александрович командует: «Сначала эту ножку опустил в ямку, потом эту ножку опустил в ямку, потом весь повернулся!» Как нужно красиво уйти вниз, вот это Николай Реутов.
— Если хотите «красиво уйти вниз», знаете к кому обратиться! — хохочет Реутов.
Обманывать ожидания надо уметь. Идете на мрачную трагедию в стихах, а оказываетесь на мрачной трагедии в стихах, которая невероятным образом нравится с первых минут и до последних, заставляет хохотать и держит в напряжении, хотя финал вроде бы известен уже лет триста как. У режиссера, для которого шекспировский Ричард III — особенная пьеса, есть суперспособность. Он разнимает исходную пьесу на крупные куски смыслов и заменяет их кусками из совсем другой оперы. Конструкция получается щекочуще забавной, густой, нарядной и нескучной. В ней есть место световому мечу в руках победителя Ричмонда (Игорь Гутманис), каждый взмах которого он сопровождает уморительным каким-то пацанячьим звукоподражанием «зюйн». И одновременно монологу леди Анны (Софья Илюшина), уже от появления которой в просвете второго ряда сценической конструкции над гробом мужа бегут хорошие такие, жуткие мурашки, а еще ее, произносящую свой текст низким голосом, не сразу узнаешь в этом монолитном трагическом образе. Или клоунаде Василия Цивинского, невероятного в роли Кэтсби («Малютку Кэтсби?!»).
Вообще о каждом персонаже из этого многофигурного спектакля можно говорить с придыханием. Для каждого найдены черты, которыми они запоминаются и которыми играют очень непосредственно, без надрыва, но с удовольствием от себя, от коллег, от происходящего. Видно, что режиссерский подход, материал, образы, история как-то быстро срослись с тюменцами. И теми, что на сцене, и теми, что в зрительном зале.
Отключите мозг, включите сердце
— Года два мы находились с вашим театром в переписке, но Ричард III возник с самого начала, когда еще и сроки не были понятны, — говорит Глеб Черепанов. — Первым делом Сергей Вениаминович спросил, какие названия меня вообще интересуют. Я прислал короткий, из нескольких названий, список, там был и Ричард. И я помню, что он мне ответил, что если будем, то давайте Ричарда III. Что меня, честно скажу, даже удивило.
В театрах знают эту пьесу и к Шекспиру хорошо относятся, но почему-то предпочитают другие варианты. А здесь сразу. Я очень обрадовался: ничего себе, ну давайте Ричарда, отлично! Решили почти мгновенно.
— Когда Глеб предложил определенный режиссерский портфель, который бы он хотел осуществить у нас, название Ричард III привлекло мое внимание и внимание команды, которая работает над выбором спектаклей, сразу же, — подтвердил Сергей Осинцев. — Во-первых, потому что эта пьеса ставится нечасто. Это значит, нас мало будут сравнивать. Во-вторых, это одна из самых сложных шекспировских пьес. Но мы берем самое сложное и пытаемся реализовать это для себя. К тому же нам хотелось, чтобы это был Шекспир, и нам хотелось яркое название — для Тюмени это очень важно, Тюмень любит яркие названия. В-третьих, все-таки это определенная школа для актеров. И Ричард III, как мне кажется, дает эту школу, выучку, понимание, осознание. В-четвертых, когда мы обсуждали постановку, я понял, что она будет совершенно перпендикулярной нашему представлению о Шекспире. Мне это тоже было интересно, потому что мы любим экспериментировать. Хочу сказать, что театр не ошибся ни в чем.
Да, спектакль сложный для продаж, мы это прекрасно понимаем. Есть определенный стереотип в восприятии этой пьесы. Вот с ним зрители должны расстаться и смотреть сегодняшним днем, сегодняшними глазами.
Потому что Шекспир и тогда писал про сегодня, и сейчас мы играем про сегодня. Это для нас он классик. А для современников он был как… простите, так нельзя сравнивать, но… как Николай Коляда. Шекспир ставил пьесы и играл, чтобы публика к нему шла.
Поэтому пока не надо ничего анализировать. Отключите мозг, включите сердце и смотрите. А потом включите и напишете отзыв. Мы все читаем!
Мы кстати не старались что-то отключать, не потребовалось. Уходили, груженые роскошью впечатлений. А вот ладони к визиту в театр надо тренировать…
Иллюстрации и фото со страниц ТБДТ в соцсетях
