Режиссер Роман Габриа об эксперименте в ТБДТ.
Сцена «Молодость» на пятом этаже Тюменского драматического театра началась не толькос постановки «Ухо Ван Гога», премьера которого состоялась 28 апреля, но и с созданных по мотивам его картин изображений, украсивших стены и, как ни странно, потолок нового пространства. Их создали ученики и преподаватели детской школы искусств при институте культуры. А еще с импровизированного ликбеза по поводу экспериментального театра, который причинил первым зрителям спектакля режиссер Роман Габриа.
«То, что вы увидите, — в чистом виде эксперимент, и для меня, в первую очередь, — сгущал краски режиссер. — Поэтому я решил, что нужно немного поговорить об экспериментальном театре, о том, что это такое».
Наверное, отдельным направлением экспериментальной работы на новой площадке стоит назначить встречи зрителей с режиссерами. Роман Габриа, например, уверен, что это необходимо, чтобы делать творческий поиск более понятным и близким зрителям, чтобы они не растерялись от неожиданности. И потом, наблюдать за «театром одного актера» еще до начала спектакля — отдельное удовольствие. Роман в своей характерной манере тормошил собравшихся прямыми вопросами, смешил и вообще провоцировал на самые разные реакции.
Он подробно объяснил, что, в его представлении, стоит ждать от театрального эксперимента. И начал издалека.
«Мы привыкли к театру Станиславского, где исполнитель — личность. Но тот тоже был экспериментатором. И как-то пригласил к себе в театр английского режиссера Гордона Крэга, известного своей концепцией актера-марионетки, как бы лишенного индивидуальности в принципе. Крэг приехал, занимался с русскими артистами. У них ничего не получилось. Он плюнул и уехал к себе в Англию. К чему я это говорю? Экспериментальный театр не всегда уживается с русским психологическим театром. Они пытаются затронуть разные струны. Если русский театр литературоцентричен и следовательно сюжетен, то экспериментальный театр как раз отказывается от линейности сюжета и нацелен показать чувственные миры — страхи, сны, тревоги. А поскольку это невозможно высказать словами, сюжет не нужен».
Это было в начале XX века. А в его конце польский режиссер Ежи Гротовски, к слову, в 1960-х учившийся в ГИТИСе, разочаровавшись в традиционном социальном театре, пытался создать собственную систему передачи другой реальности через актерские техники, через отказ актеров от себя.
Еще один яркий экспериментатор — французский режиссер и теоретик театра Антонен Арто.
«Арто доводил себя до сумасшествия, чтобы в этом состоянии писать, играть на сцене, сниматься в фильмах. Он создал „театр жестокости“. Больше теоретический, потому что на практике не каждый способен этим театром заниматься, — рассказал Роман. — Под жестокостью здесь понимается скорее некая философия, чем бытовая жестокость. Например, человек погружен в непримиримый конфликт с окружающим миром — с воздухом, запахом, с этим пространством, со светом. И против всего он борется, таким образом создавая свой субъективный остаточный эффект реальности».
Приведя еще ряд примеров существующих театральных экспериментов и необычных постановок, как раз на практике Арто режиссер заострил внимание. По представлениям француза, именно сумасшедший человек способен быть настоящим художником, потому что он вне социальных установок, ограничений и рамок. И это подтверждает случай Ван Гога. Поскольку это художник из художников.
«Что мы знаем о Ван Гоге? Ухо отрезал? Не совсем ухо? Не ухо, а мочку? Не отрезал ничего вообще? Ведь это же все мифы, проверить которые практически невозможно, — сказал Роман Габриа. — Вполне возможно, что даже его переписка с братом Тэо не существовала. Но это то, на чем строится наше представление об этом человеке. Документального Ван Гога, собственно говоря, не существует. Он остался в переработанной им самим реальности своих картин».
Фото со страницы ТБДТ во ВКонтакте
Каким же мог быть экспериментальный спектакль о таком человеке? По словам режиссера, никакого сюжета из биографии художника он извлечь не смог, поэтому решил выразить свое впечатление о Ван Гоге в процессе репетиций.
«В чем была экспериментальность нашего процесса? Обычно когда ставишь пьесу, ты даешь артисту план, как будешь конструировать спектакль. Делаешь режиссерский разбор и все, чему учит нас наше ремесло. А здесь я сказал артисту: „Я не готовлюсь к репетициям вообще, вы не готовитесь к репетициям вообще“. Все, что увидят зрители, мы рождали интуитивно, непосредственно во время столкновения друг с другом, взяв переписку Винсента с братом Тэо, надергав оттуда слов, обрывков фраз, перемешав и бросив на сцену», — рассказал Габриа.
Исполнителю роли художника Александру Тихонову тоже пришлось непросто. И не только потому, что он как артист был поставлен в необычные условия. Так, в постановке он из кареглазого брюнета становится голубоглазым рыжим.
«Я уговаривал артиста участвовать в эксперименте очень постепенно, очень аккуратно, — улыбается режиссер. — Я говорил: «А давайте вот тут чуть-чуть наклеим? — «Нет, не надо». — «А давайте линзы поставим, и у вас будут глаза не ваши карие, а синие?» — «Зачем линзы, у меня все нормально…» — «Ну давайте попробуем?» И так, потихонечку, он полностью изменил внешность».
Роман Габриа говорит, что театр, который они в итоге попытались сделать, находится не в воображении режиссера, а в сознании зрителя. К тому же экспериментальная сцена действительно может продвигать артиста в каком-то поиске себя нового, какого он иначе не откроет. «Но не ругайте нас сильно, — попросил он. — Если не понравится, можете встать и уйти. Но это попытка сделать что-то за пределами привычного, чтобы на эту сцену приходили те зрители, у которых есть потребность продвигаться куда-то дальше в практике зрительского театра. И тем более интересно, как будет строиться дальше наш диалог».
Время от времени, проверяя силу контакта со слушателями, Роман, смеясь, спрашивал у присутствующих: «Понятно, о чем я говорю? Хоть что-то?» Публика охотно веселилась в ответ и уверяла, что «что-то — понятно». А напоследок он дал две «отмычки» к постановке: картины Ван Гога «Стул» и «Вороны» (это последняя работа художника).
Напомним, на новой площадке Тюменского драмтеатра планируются не только эксперименты, но и показ имеющихся камерных постановок, таких как «Крейцерова соната» и «Анна Франк». Там же могут найти воплощение поиски участников творческой лаборатории, проводящейся в театре. Ждут заявок и от режиссеров, готовых пойти на риск. Но до конца этого театрального сезона на сцене «Молодость» останется только «Ухо Ван Гога». Мест в зале всего 82, вы знаете, что делать.
Фото: Татьяны Панкиной
