Сегодня у Анатолия Омельчука — юбилей. Интервью с юбиляром, заказанное родной газетой, было делом заведомо проигрышным. Довелось прочесть несколько интервью — по-настоящему хороших интервью с ним... Омельчук не дается! Не укладывается в прокрустово ложе жанра — столь комфортное и выгодное для других. Ощущение: человек ускользает. При этом говорит обстоятельно, ...
Сегодня у Анатолия Омельчука — юбилей. Интервью с юбиляром, заказанное родной газетой, было делом заведомо проигрышным. Довелось прочесть несколько интервью — по-настоящему хороших интервью с ним… Омельчук не дается! Не укладывается в прокрустово ложе жанра — столь комфортное и выгодное для других. Ощущение: человек ускользает. При этом говорит обстоятельно, со вкусом, размышляя. И это неудивительно — то, что не дается. Омельчук — по его собственному определению — человек-река. Родился на Оби. Вырос. Стал тем, кем стал. Изменчивый — в хорошем смысле — человек. Непрерывно меняющийся. Знающий и любящий только свои берега… Как и любая река, Омельчук — человек-ловушка. На вопросы отвечает так, что спрашивающий (интервьюер!) иногда теряется. Как только он потерялся, Омельчук тут же сам задает вопросы. И, что удивительно, получает ответы. Выходит эдакое интервью наоборот. Может быть, это многолетняя школа радиожурналистики. Может, обская карма. Может, просто любопытство. Любопытство к жизни — главный писательский дар. Самая удобная литературная форма, в которую можно было бы втиснуть Омельчука, — крайность. Тут, думаю, сгодится либо короткое изящное эссе (умеют же японцы в тридцати строчках описать свет, тень, молчание, любовь), либо… ну уж тогда трехтомник. Солидный, основательный, в супере, с шелковой закладкой… Дорогой трехтомник! Впрочем, как раз накануне юбилея Омельчук сам сделал книгу про себя. В издательстве «Мандр и Ка» вышел трехтомник избранной прозы Анатолия Омельчука. Писатель Сергей Довлатов, которого с Омельчуком роднит многое (и более всего любовь к СЛОВУ, которую А. О. много лет удачно маскирует под любовь к женщине), так вот, Довлатов планировал свой «итоговый» сборник назвать претенциозно-коротко: «Рассказы». Омельчук не тропится подводить итоги: его трехтомник назван куда скромнее: «Рыцари Севера», «Манящий свет», «Ее величество Обь». Собрал все, как сам говорит, стоящее. Все лучшее о Севере. Его личном Севере. Им открытом — нам подаренном. В том же 2006 году (с иллюстрациями того же гениального Кухтерина и с напутственным словом самого Валентина Распутина) вышел критико-библиографический сборник Омельчука «Люблю тебя» — «Искушение взаимностью». К слову, Распутин, воспевший свой Байкал, не склонен видеть в Омельчуке «речного человека». Пахарь он! «Вся книга Анатолия Омельчука — обширное распаханное поле, поднятое из залежи, поле, где каждая борозда — глава или о забытом, или о неизвестном, что способно питать нашу память и душу…».В разгар нашей беседы, приятно текущей в неспешном русле и не обязывающей ни к чему фундаментально-юбилейному (утро, полупустые коридоры «Регион-Тюмени», полусонный обаятельный Омельчук) герой резко встает и, направляясь к книжным полкам, роняет: «Вот книга, которая дает мне право говорить о писательстве…». Приносит. Дарит. Сразу же отбирает (отдаст позже с надписью, которую — эх! — воспроизвести бы тут полностью… только боюсь, что еще у десятка других читательниц — точно такое же посвящение). Ну да ладно. Формат книги — подкупающе карманный. Жанр? «Календарные записи», снабженные размышлениями о жизни, точными и неожиданно горькими. «Книга ошибок, поэма желаний"… У книги чудесное название — «Последний в очереди за поцелуем». Чудесное лживое название! Сам-то Омельчук прекрасно знает: в этой очереди он всегда — первый. Бог, отметив Омельчука поцелуем таланта, спрашивает с него теперь так много, как со всякого, кому много дал… Омельчука любят. Коллеги, герои очерков, внуки, большие чиновники и красивые женщины. Его любит судьба. И он отвечает ей взаимностью.
**Побег из аквариума
**
Если бы у Омельчука был галстук (на момент беседы, разумеется), он, думаю, непременно ослабил бы узел. Показательно расслабил бы, предупреждая этим жестом: не сильно старайся-то. Юбилей, даже такой основательно-круглый, не повод ваять памятники…
Омельчук в элегантной водолазке. Хитрые, умные глаза. Охотно, со вкусом кокетничает.
За спиной у Омельчука — огромный аквариум. Просто барский аквариум! Обитатели которого — тропические, томные, цветные! — не имеют ничего общего с горбатым обским муксуном, могучей северной рыбиной, которая эффектнее всего смотрится прозрачной нарезочкой на роскошном блюде, на хрустящей скатерти очередной светской тусовки…
Омельчук — не человек тусовки. Омельчук — человек встречи. Его библиографическая книжка полна фотографий. Омельчук в Венеции. Омельчук на Харасавэе, на Аляске, в Англии… Омельчук с известными всему миру политиками, актерами, писателями… Люди, с которыми он встречается, разные — и похожие между собой. Схожие темпераментом, градусом жизни, — активные, жадные до впечатлений. Такие люди, замечено, притягивают друг друга, чувствуют издалека.
В одном из многочисленных интервью Омельчук сетует: «Честно говоря, на всю территорию Тюменской области не очень много СТРАСТНЫХ натур…». Мало ему Венеции с ее страстными натурами — так еще и на территории Тюменской области их ему подавай…
Но он едет — и находит. «Мы съездили к Анне Павловне Неркаги… Таких вот страстных натур, в которых бурлит космос, у нас очень немного. Есть мелкая человеческая страсть, а есть вселенская… Ее голосом говорят горы, земная твердь, спрессованное Время».
Страстность — знак равенства — мудрость. Так по Омельчуку.
Кто говорит голосом Омельчука? Сдержанная страсть. Сдерживаемая!
…Спящая рыбина за спиной Омельчука вдруг бешено плещет хвостом по сонной аквариумной глади, чуть не выпрыгивая из аквариума. Рыбина, которой положено спать, красиво зависнув в ухоженной воде, проявляет неожиданный, вполне страстный темперамент. Ну прямо прет на нерест! Очень хочется спросить, чем он их кормит, не сухими же червячками, таких-то орлов!..
Но спрашивать об этом неловко. Хотя почему неловко? Любит же сам «обдорский архивариус» Омельчук цитировать Кастрена, знаменитого лингвиста, финнолога, основателя урало-алтайского языкознания, выдающегося полевого исследователя уральских языков и народов, неутомимого, азартного, такого же, как сам Омельчук, путешественника… Александра Кастрена, которого Омельчук вызвал на свидание с современным читателем почти из небытия. Они квиты, Кастрен и Омельчук: они поделились известностью, они обменялись любовью к поиску, к открытию.
Так вот одну фразу профессора Кастрена Омельчук любит как родную: «Чем меньше смысла, тем ближе к истине»!
А раз так…
— Анатолий Константинович, в трехтомнике обнаружила посвященные вам заметки Светланы Ярославовой, обозначенные как «Попытка портрета при помощи звезд». Вообще-то здорово, конечно… «Высокий крупный мужчина зрелого возраста с размашистой шевелюрой русых волос… Губы мужественные, с мимическими морщинками скептика… лениво небрежен, но в хорошей физической форме… Любит потрогать за пуговицу… Он «ведьмак"… Папа, который руководит исподволь, держа в руках нити человеческих слабостей и пороков. Дамский угодник. Хитрован, шалун». Там еще куча всего, но поставлю точку…
— То, что перед точкой, самое точное…
**- После такого к вам страшно подходить. Вас буквально расчленили, разложили на молекулы и атомы. Вы теперь никакой тайны не представляете! Как это вы так дались?..
**
— А я и не давался. Это заочное исследование.
— Можно ли исследовать человека-реку?
— Человек постоянно убегает от себя, утекает. Но даже у такой реки, как Обь, есть берега.
— Мне больше понравилось читать о вас у Любови Заворотчевой. Она сравнивает вас с горой Рай-Из на Полярном Урале «с ее четкой графикой вершин» — и это, мне кажется, очень нежный комплимент. А еще она пишет: «Писатель принадлежит всем. И — никому лично. Омельчук — над, а не внутри любого процесса. Сам процесс для него — ничтожен, он его постиг еще в тридевятом царстве. Омельчук суетит дело, получает признак этого дела — результат.» А вот это уже — признание в любви! Если женщина, говоря о любви, говорит о деле — и наоборот! — это дорогого стоит.
Если не против, поговорим о деле? Но сначала все же… о женщине!
**Еще раз о любви
**
Однажды Омельчук выступил в роли волшебной феи и послал в Париж мою сестру, которая всю сознательную жизнь мечтала увидеть этот самый Париж и, как водится, умереть.
Вообще-то моя сестра работала в штате ГТРК «Регион-Тюмень», вела программу «Город». Не состоявшись в жизни как актриса (прости, Таня!) и провалив второй тур в Щукинское, она была счастлива на ТВ. Придумывала, острила с экрана, скакала на лошади по аллеям городского сада, обличала ЖКХ. И вот — Париж…
Пол-Тюмени искало для нее «голое» вечернее платье. Нашли — на два размера меньше. Две недели она училась втягивать живот: все же прием в мэрии (не в Париже, в крохотном городке ПОД Парижем, но все равно счастье!). И все эти дни в доме было слышно: ах, Омельчук!
**- Анатолий Константинович, вы знали о том, что, возглавив ГТРК, вызывали массовую любовь к себе со стороны сотрудниц?
**
— Любовь — опасная вещь, тем более в повальной форме…
— Некоторые ваши сотрудницы, в том числе и бывшие, вспоминают: когда вы появились, это было похоже… на ветер. Шумный, конструктивный, демократичный, свой!.. Сегодня вы — другой?
— Странно было бы, случись по-другому… И потом… Прошло двадцать лет. Один из любимых героев моей жизни, правда, не очень любимый народом, Михаил Горбачев, сдуру, от искреннего желания перемен, от непонимания, открыл для нашего народа дверь мозговой тюрьмы, в которой этот народ прожил срок… Это была свобода. А за двадцать лет к свободе можно привыкнуть…
**- Говорят, вы даже служебные приказы писали в произвольной форме… Что-то вроде: «Самой блистательной — в честь высоких производственных показателей…» А иногда даже в стихах!
**
— Непра-а-вда… Я к поэзии отношусь с большим предубеждением. (Не верить, читать «Последний в очереди…»! — В. Н.). Да, приказы порой действительно писались в вольной манере. Точнее, в творческой.
— Ну пусть. Так вот о моей сестрице… Рассказывают, что при вас на «Регион-Тюмени» действовала система фаворитов. Вы приближали одних — и безжалостно пресекали старую любовь…
— Приближал? Не думаю, что кому-то необходимо было это приближение. Фавориты? Я всегда ориентировался на людей, в которых видел талант. Хотя бы искру таланта. Таких я… не приближал, нет, — давал возможность реализовать талант, вскрыть его… Да, наверное, кому-то отдавал предпочтение. Люди творческие, как ни маскируйся, чувствуют это очень сильно. А поскольку есть в нашем творческом сообществе и безнадежные в творческом плане люди — ты вынужден делать предпочтения! Это вообще твоя должностная обязанность!
— Эдакий менеджмент под видом придворных интриг?
— Нет. Творческая селекция. Абсолютной справедливости, как известно, не бывает. Любой творческий человек убежден, что именно он — первый номер. И вдруг ему выпадает третий порядковый номер — в моей системе координат…
**- Обиженных на вас много…
**
— Хо-о! Я это знаю. Вообще нелюбовь ощущается сильнее, ярче.
— Вас обвиняли в том, что вы возите за границу лишь тех, кто вам нравится.
— Далеко не так. Творческие люди — сложные и неорганизованные люди. Но интересные. Вспомните, например, Виктора Зайцева — очень сложного, очень несобранного… Но он умел красиво реализовать идею. Он много делал. В свое время мы много ездили, осваивали мир: учились телевидению — европейскому, американскому, африканскому… Когда формировалась группа — страсти кипели… И был результат. Творческий процесс нельзя организовать иначе. Главное — не ущемлять качественный статус твоего сотрудника.
**- В копилке ваших наград — швейцарская медаль за качество управления. В этом есть что-то западное — и это на нашей российской почве!..
**
— Не знаю, насколько объективна эта оценка… Разумеется, учитывали и качество нашей продукции, и нашу востребованность. Но стоит, на мой взгляд, помнить и такие прозаические вещи, как, допустим, зарплата. В то время, как вся страна раскачивалась в ожидании зарплаты и вовремя выплаченная зарплата была чрезвычайным явлением, — все эти десять безумных лет у нас зарплата не задерживалась. Более того, она постоянно росла. Я сравнивал с «Сургутнефтегазом», в котором Богданов очень ревностно следил за этим делом. Сравнивал — и гордился. Наши люди были более или менее спокойны за содержание своей жизни… К этому прибавьте техническое перевооружение ТВ, на которое надо было найти денежки хотя бы раз в три года. И немалые денежки! Это были мои принципы управления — думаю, не самые худшие…
— А творческими людьми нужно управлять?
— Я только этим и занимаюсь. Хотя вообще телевизионный процесс — артельный, подразумевает достаточно жесткую дисциплину. Единственная политика — личный интерес творческой единицы. Не мешать самореализоваться!
— Вечно больная тема для СМИ — процент гениев и рабочих лошадей… Вы как-то обмолвились, что в чистом виде гении компании не нужны.
— (Хитренько) Ну, один-два гения, конечно, не помешают… (серьезно). Когда с телевидения уходил Виктор Строгальщиков — я был молодой управленец и думал, что все, это катастрофа.
**- Многие так думали…
**
— Я его не обижал. Это была форма протеста. Строгальщиков — меняющийся человек, он заскучал и пошел на новое дело. Я думал тогда: это величина, вершина — и другой такой не видно. Но боль утихла, это место затянулось, провал этот… А тут и другие подросли. Татьяна Топоркова небывалый рост набрала, другие… Свято место пусто не оказалось. Просто тот, кто был в тени, — вышел из нее на это самое солнечное место…
— Что нужно, чтобы не мешать вышедшим из тени?
— Не мешать! Дурь свою — а заодно мировые принципы менеджмента — не впендюривать куда не надо! Вот, например, наша информационная программа, этот сумасшедший дом. Я был убежден, что нужно организовать очень жесткую дисциплину, ставить на коренников… Но — признаваться в этом неудобно — это оказалось не главным. Оказалось, чем нестабильнее бывает ситуация, тем, как говорит мой друг Саша Аксенов, творческий выход (или выхлоп!) получается куда качественнее, чем когда все заорганизованно, зарегулированно…
**- Довлатов утверждал, что талант — как похоть: трудно утаить, еще труднее симулировать…
**
— Нет, почему… Симулировать можно. А вообще-то окончательно бесталанных людей не бывает. Просто талант может быть… скромным. Ну, плохая там журналистка, зато… на машинке хорошо шьет.
— Это уже концепция.
— Это доброе отношение к людям… А где, кстати, сестра-то теперь?
— В Будапеште. Живет, работает…
— А-а! Эмигрировала к древним уграм!
**О стеклянных стенах
**
**- В одном из интервью вы заявили: региональное телевидение — по сути своей доброе телевидение с высокой плотностью нравственности. Что это?
**
— Нравственность? То единственное, чего нам не хватает сегодня. Катастрофически не хватает. Ощущения теплой близости, объединенного, совместного тепла… А мы, знаете, такое дремучее ветхозаветное ТВ — все-таки из советских времен! — и наша аудитория — главным образом не молодежная, хотя молодежные программы есть. Мы работаем с поколением, где особенно необходимо теплое отношение. Ощущение доброты. Адресной доброты. Вот когда я сам веду передачу, я думаю: твоя задача — не умствовать, не обольщать… Установить душевный контакт! Ты пришел в дом и разговариваешь вот с этим конкретным человеком. Ты у него в доме. Вы сидите вдвоем. При чем тут пафос?! Ты должен говорить нежным языком…
— Сквозь стеклянную стену такой язык не услышать. А их все больше на нынешнем телевидении, стеклянных стен, сквозь которые нас учат наблюдать.
— Наблюдая, мы не прикасаемся друг к другу. Не слышим. Не погладим по коленке. Мы рискуем таким телевидением убить душу, вырастить поколение, которое будет воспринимать мир только через стеклянную перегородку. Наше телевидение исповедует другие принципы. Это доброе и демократичное телевидение, которое способно услышать — и дать возможность сказать…
— Когда смотришь ваш прямой эфир с участием какого-нибудь чиновника, вы, кажется, так по-доброму смотрите на собеседника… А они, кажется, ужасно вас боятся иногда. Почему?
— Ну, наверное, любой ведущий должен быть непредсказуемым. Тем более что моя обязанность — задавать вопросы, которые интересны телезрителям, а не губернатору, например. Ко мне на прямой эфир приходят уважаемые люди, люди дела. Но… есть вопиющие, больные проблемы в обществе. Многое не получается. Ватная стена бюрократии… И есть проблемы, о которых чиновнику просто не хочется говорить. И то, что они идут на прямой эфир, — это мужество. Мы одна из телекомпаний, дающих настоящий неотфильтрованный прямой эфир.
— И все же в свое время казалось, что Рокецкий вас боится…
— Он подразумевал, что я сукин сын и хочу устроить ему неприятность. Он вообще был очень недоверчивый человек…
— А новый губернатор?
— Еще сто дней не прошло (ласковым бархатным голосом), рано делать вывод. Но уже есть серьезный опыт общения с ним. Он не боится вопросов. Говорит честно, откровенно и компетентно.
— Можно ли журналисту любить власть?
— Любить власть вообще никому не нужно, это вредно. Власть ведь не девушка! А в России власть любить вообще неприлично. Власть желательно уважать — за профессионализм.
— У «Регион-Тюмени» есть идеология?
— Конечно. Это идеология уверенности человека — в себе, в ближнем, в том, что он в этой жизни сможет все преодолеть.
Очень коротко
— Вы не называете себя писателем. Только пишущим. В одном из интервью не помню кто сравнил вас с Шукшиным. Сначала я обалдела от столь нахального комплимента. Потом поняла: сравнивают не сюжеты, не стиль. Подход к жизни — мужицкий, сильный, со слезой… А вообще тоже хочу сказать комплимент. Вот когда я читаю, к примеру, Астафьева, мне не нужна географическая привязка… Там Енисей, у вас — Обь. Какая разница? Но я слышу язык, слышу слова. У вас во многих вещах я их тоже слышу. Как вы находите нужные слова?
— Они сами приходят. Честно говоря, я воспитан на настоящей литературе: это Чехов, Набоков, Платонов… С Марией Александровной Платоновой я был знаком, когда писал диплом, бывал в квартире, где умирал Платонов…
— Для пишущего человека это практически судьба.
— Я был студент. Записываться в компанию к Платонову не буду, но… Знаете, у каждого писателя есть честная квота на истребление сосновых рощ. Я свою квоту не перебрал! Так что главная моя профессия — читатель книг.
— Начинали, говорят, вы с журнала «Крокодил»?
— Мне казалось, я ужасно смешно пишу. Потом оказалось, что это не так. А вообще «писательство» — это от матери…
— Мне кажется, вас в детстве очень любили…
— Любили, конечно. Но сладкой жизни не было. В прямом смысле: сахар впервые попробовал уже в «сознательном» возрасте.
**- Вы большой придумщик, улавливаете идеи — новые, необычные…
**
— Значит, есть какой-то фидер… Я, правда, не знаю точно, что это такое. Знаю, что это связано с телевизионной антенной…
**- Парламент Мальты назвал вас человеком, определяющим лицо планеты…
**
— Я даже не видел, как выглядит эта награда. Но у меня есть теория на этот счет. Просто каждый должен ощущать себя если не лицом планеты, то… пупом земли. Я — пуп земли, иду, а мне навстречу — ты, тоже пуп земли. И никакой творческой ревности.
Совсем коротко
**- Анатолий Константинович, расскажите, пожалуйста, о своей жене…
**
— Моя жена близка к идеалу.
Интонационная точка не позволяет надеяться на продолжение. Но главное он сказал: близка!«Тюменские известия»
