...Как-то встретившись с Мариной Косполовой, внучкой Анны Митрофановны Коньковой, я порадовалась вместе с ней тому, что в округе среди детей и подростков будут проходить творческие конкурсы памяти ее бабушки, мансийской сказительницы.— Пусть в XXI веке будут жить добрые сказки, — сказала Марина. — Они могут многое в мире изменить. Сказки, которые создадут ...
…Как-то встретившись с Мариной Косполовой, внучкой Анны Митрофановны Коньковой, я порадовалась вместе с ней тому, что в округе среди детей и подростков будут проходить творческие конкурсы памяти ее бабушки, мансийской сказительницы.- Пусть в XXI веке будут жить добрые сказки, — сказала Марина. — Они могут многое в мире изменить. Сказки, которые создадут дети, станут светлым пятном в нашей жесткой жизни. Мне знаете как помогают сказки своей бабы Ани! И жить, и работать. Я работаю в музее изобразительных искусств и иногда в экскурсиях, которые провожу, рассказываю сказки своей бабушки. Это невероятным образом влияет на детей. Я им говорю: ну что если человек сидит у воды, как Аленушка, и горюет всю жизнь, льет слезы? Нужно радоваться жизни, делать что-то доброе. И тогда ничто хорошее не закончится. Должно быть такое превращение, движение волшебное, как в природе. Именно в таком движении жила Анна Митрофановна. «Сказки бабушки Анне», только-только выйдя из-под ее пера, почти сразу же обретали свою силу. Анна Митрофановна звонила кому-нибудь из нас, журналистов, с кем сотрудничала, кому доверяла, кого любила, просила взять у нее сказку и почитать по радио. Сказительницей она была, конечно, непревзойденной, и с людьми вела разговоры просто и возвышенно. Общаясь с ней, каждый чувствовал на себе благотворное влияние Человечности, Доброты, Красоты. Все мы, кто приходил к ней в гости, видели ее восхищение Жизнью, Любовью, Природой. И это наполняло душу живительной силой.— Я читаю ее сказки, — говорит мне Марина, — и чувствую, как тоненькие ниточки протягиваются от нее ко мне. Все они о добре, душевности, любви. Любви к природе и, конечно, большой любви к ее мансийскому народу. Вечернему народу, как манси сами себя называют. Потому что испокон веков принято у манси после трудного дня собираться вместе, чтобы поговорить, попеть, душу свою приподнять.— Трудно быть таким человеком, каким была баба Аня, — размышляет ее внучка Марина. — Она всегда свет излучала. А я не всегда бываю добра. У меня это не получается. А ей среда помогала, в которой она жила.— А что бабушкино в твоей душе продолжает жить, к чему хочется все время прикасаться? — спрашиваю я у Марины, и она говорит, что мысли, мысли бабы Ани ее завораживают, и ей хочется их постоянно считывать с тех записок, которые остались. А вот мудрость бабушкину Марина оценила уже взрослой. Только через 32 года она посетила родные места…— Что-то потеряв, мы находим это в другом пространстве, — сказала Марина. Для нее этим «другим пространством» стал Ханты-Мансийск. Она его открыла для себя вновь, мало что взяв из памяти детства. Просто папа ее, уже взрослую, водил по городу, по его окрестностям и рассказывал. Особенно ее тронуло, как когда-то молодыми папа с мамой собирали на полянах Семи холмов ягоды. Марина увидела и Долину ручьев, и речки загадочные, и кедры вековые, и кружевные березовые перелески. И поняла, что это целая страна. Особая страна. Страна многих ее родичей, страна отца, бабушки. Мы разговаривали с Мариной и с удивлением обнаруживали вдруг, что хотим иногда сказать об одном и том же. Для меня Анна Митрофановна была удивительным человеком, и я все сокрушалась, что, наверное, не так рассказываю о ней и что надо бы успеть побольше написать обо всем, от нее услышанном. Удивлялась я, как она о своей речке Евре могла говорить и полчаса, и час. И ее все так же интересно было слушать, как и на первой минуте разговора. Я же признавалась себе сразу, что о своей реке детства расскажу за минуту. И не возникало желаний окунуться в нее или на лодке переправиться если не в другое село, как хотела этого Анна Митрофановна в свои семьдесят с чем-то, то хотя бы на другой берег. Не менее удивительным было для меня и ее желание испить водицы из речки, вскипятить чайник, как они часто делали, на берегу реки и попить ароматного чая. Она этот аромат помнила всю жизнь. В таких воспоминаниях живет во мне Анна Митрофановна: — Все они были добрыми, люди нашего большого рода Чайки. И вот они перышком, листиком, травинкой напоминают о себе. И меня уберегают от плохих поступков. Может быть, это папа своими рассказами о бабе Ане способствует таким моим ощущениям? Он испытывал к своей маме сильную сыновнюю любовь. И писал об этом нам, своим дочерям, в письмах-рассказах. А его письма я и сейчас помню. Они о том, как на рассвете он кормит птиц. Их слетается много, они поднимают сильный шум, а ему радостно, что птицы его любят и, может быть, будут его помнить. У него есть такое редкое качество, как чувство благодарности к тем, кто ему когда-то сделал добро, чему-то научил. Я знаю, что это в Эмиле Ивановиче, Маринином отце, конечно, от Анны Митрофановны. Я же помню, как страстно она защищала всегда природу, так же на рассвете кормила птиц и сокрушалась по поводу уходящего из людей сознания, что с природой посердечнее нужно быть, любить и оберегать рыбные места, ягодные, как когда-то учили старики-манси, как учила ее, Анну Митрофановну, бабушка Околь, Мать Матерей. Собственно, об этом и «Сказки бабушки Анне».На сказках своей прабабушки и Маринина семилетняя дочка растет. Она, кстати, хочет попробовать тоже написать свою сказку, которая могла бы понравиться прабабушке.
