На полуострове Ямал я познакомилась с милейшей женщиной. Странное она производила впечатление: пожилая, но стать и красоту сохранившая, вроде бы европейка, но в ненецкой национальной одежке. Она лихо управляла упряжкой оленей, обладала вызывающе правильной литературной речью с чуть слышным акцентом. И звали ее – Офелия Гертрудовна – каково имечко для ...
На полуострове Ямал я познакомилась с милейшей женщиной. Странное она производила впечатление: пожилая, но стать и красоту сохранившая, вроде бы европейка, но в ненецкой национальной одежке. Она лихо управляла упряжкой оленей, обладала вызывающе правильной литературной речью с чуть слышным акцентом. И звали ее — Офелия Гертрудовна — каково имечко для коренной жительницы Ямала?!
Откуда она? Кто? Что за ветер ее сюда занес?
Они были просто очередными
— На Ямал я попала летом тридцать девятого года, в неполных девять лет. На пароходике, нас, ссыльных привезли из Тобольска в Аксарку. Берег крутой, на нем бараки. Более сотни арестантов, больных, изможденных усталостью, шутка сказать — пароход шел почти два месяца. Проблема девочки заключалась в ее дворянском происхождении, в самом факте появления на свет в родовом замке буржуазной Литвы. Папу Офелии осудили по мифическому обвинению, посадили в теплушку и увезли в неведомые края. Маму и двух дочерей выселили из особняка чуть позже и, разрешив захватить теплые вещи, также в теплушке отправили в Тюмень. Младшая, полуторагодовалая Анеля, не доехала до места.— Детство у меня именно тогда кончилось. От вечного испуга матерей дети взрослели быстро. Север оказался совсем другим миром. Более безжалостным. Помню, что кроме охранников на берег Оби высыпали жители Аксарки, ведь пароходики кроме арестантов привозили муку. И старики, и молодые смотрели на нас равнодушно, тихо переговаривались. Потом я поняла, что люди эти привыкли к ссыльным и каторжникам всех мастей. Мы были просто очередными… Голодная смерть ссыльным не грозила, не будем сгущать краски. Все без исключения были облагодетельствованы правом на труд. Денег за вязание сетей, рыбодобычу, валку леса не давали, но продовольственный паек все получали исправно. Дети тоже были при деле: после школы дружным строем ходили собирать морошку с брусникой и хворост на вырубках. Общественно полезный труд облагораживал. Облагороженные дети возвращались домой и падали от усталости замертво.**Учительница для тундровиков
Мама Офелии не опустилась сама и не опустила руки. Потеряв одну дочь, она решила сделать все, чтобы другая выжила. Занимая почетную должность кочегара, она неофициально обшивала жен вохровцев. Платья и кружевные воротнички, изготовленные ссыльной литовкой, пользовались дикой популярностью: название родного ее города — Вильнюс действовало на заполярных селянок также завораживающе, как Париж. Офелия же хорошо училась и помогала маме.— Только закончила школу, и мне сразу предложили устроиться на работу учительницей. В то время тундровиков учили грамоте «разъездные» учителя. Собрали нас, пятерых девушек, проинструктировали, выдали сухой паек, дали провожатого и отправили в Гыданскую тундру. Убедить грызть гранит науки кочевника — это еще то удовольствие! Во-первых, кочевников надо было найти: они же вслед за оленьим стадом носятся по полуострову и на одном месте более недели не задерживаются. Во-вторых, даже если нашли «учителки» стойбище, то засадить вечно занятых кочевников на пару часов с тетрадью на коленках было, ох как трудно. Но даже если они и примостились вокруг молоденькой учительницы, то, заскучав, засыпали практически мгновенно. — Отстающая ученица вдвое старше меня идет шкуры обрабатывать, я рядом пристраиваюсь и долдоню ей правила грамматики. Смешно. А тогда мы даже гордились ответственностью, возложенной на нас. Тем более что я никогда не была ни пионеркой, ни комсомолкой. Я же ссыльная, человек второго сорта, а мне такое важное дело поручили! Соответствовать надо!Венчанные Севером**
Подружки Офелии сбегали одна за другой. Хоть и не были они избалованны бытовыми удобствами, но жить в тундре тем, кто не родился там, было действительно невмоготу. К концу года осталась одна Офелия.
— Миша ухаживал за мной. Двадцатипятилетний статный парень, презрев все законы-каноны, приносил в мой чум воду и дрова, помогал в переездах. Слов красивых не говорил, чего не было, того не было. Но взгляды красноречивее любых поэм, сами знаете…Не было у Офелии традиционного флердоранжа на головке, не было органной музыки в костеле, не было свадьбы как таковой. Просто ненец Миша и литовка Офелия стали жить в одном чуме. Венчанные тундрой…
Хозяин пас оленей, ходил на охоту и ловил рыбу, а жена учила его соплеменников, вела хозяйство и рожала детей. Удивляла она кочевников постоянным желанием помыться и тем, что солила и сушила грибы, делала неведомые запеканки и даже варенье… Офельина стряпня очаровала всех мужчин в стойбище, и дабы не раздражать женщин, Офелия Гертрудовна открыла еще один ликбез — учила их поварскому искусству. Между делом лечила тундровиков собранными лечебными травками, выхаживала слабеньких деток. **Обычная жизнь…
— Когда старшему моему сыну исполнилось шесть лет, я стала убеждать мужа переехать в поселок. Детям нужно образование! Михаил же хотел жить так, как жили его предки. Но, в конце концов, я просто запрягла свой аргиш, посадила детей и отправилась в поселок. Устроилась на работу в дом быта, стала шить бурки. Муж некоторое время боролся с гордостью, а потом приехал к нам. Все наладилось.Где она, Родина?**
Она всегда считала себя счастливой женщиной. Красивые умные дети. Дом полная чаша. Сама на ногах — что еще надо?
Но восемь лет назад почтальон принес в дом Офелии Гертрудовны официальное письмо из Литовского Сейма. В письме том было приглашение вернуться на Родину…— Я посоветовалась с родными и поехала. Чиновники, занимающиеся возвращением вынужденно переселенных, оказывается, нашли все документы, удостоверяющие мое наследство на дом родителей. Там даже саженцы плодовых деревьев в саду зеленели…
Вот тут бы и поставить точку. Вознаграждение за переломанную жизнь произошло, все вернулось на круги своя. Такой бы хеппи-энд получился. Но ведь не польстилась она на комфортную жизнь в буржуазной Литве!— Я с девяти лет на Севере. Моя Родина здесь, за Полярным Кругом, а не в Литве. Да, там все удобнее, но здесь все свои! Видя мое недоумение, Офелия Гертрудовна даже пожалела меня и, прихлебывая чаек, стала объяснять: «Мои дети наполовину ненцы, а уж что касается меня, то я и ненка, и зырянка, и селькупка. Все языки знаю, вот по гостям езжу, как все радуются моему появлению! За какие деньги такое купишь? И потом старшие дети со мной бы не поехали, у них семьи, хозяйство, а дочку увезти, так она бы там от тоски завяла. Нет, я правильно решила. Здесь наша земля!».У дальних родственников в Литве, Офелия Гертрудовна взяла семейную фотографию, на которой в другой, уже ушедшей жизни, запечатлены мама, папа и две их дочери. Она, пятилетняя Офелия, в кисейном платье, в шляпке с маками, с фарфоровой куклой в руках так и сияет ангельским счастьем. То счастье кончилось в арестантской теплушке. Девочка, выдернутая с корнем из своей жизни, повзрослела, научилась жить на Краю Света, став женой и матерью, выбрала себе счастье иное: не быть своей среди чужих, а стать своей среди своих.
