Еще рассказывал, что «самый страшный час в бою – час ожидания атаки. Почти с ужасом ждешь сигнала. Неопределенность, неразрешимость ситуации изводят организм. Напрягаешься и мобилизуешься весь для схватки с противником. Возбуждение такой силы трудно выносить долго, порой не у всех выдерживают нервы.
В этом году исполнилось 70 лет со дня нападения фашистской Германии на нашу страну. О двух сыновьях моего деда, Андрияна Григорьевича Водилова, в разное время ушедших на фронт из старинного сибирского села Старая Заимка, что на юге Тюменской области, о своих дядьях Александре и Степане я и хочу рассказать. Вернее, пересказать их фронтовые воспоминания. А третий сын деда, Николай, пропал без вести.
Степан Андриянович
Он геройски сражался с 1942-го по 1945 год на Ленинградском фронте. Был в пехоте автоматчиком. Воевал в Норвегии, штурмовал Киркинес. Прошел Прибалтику, Польшу, брал Берлин.
Медаль «За боевые заслуги» гвардии сержант Степан Водилов получил за уничтожение пулеметного гнезда. Вот как он об этом рассказывал:
- Дело было уже в Германии. Мы двигались вперед, а враг бьет и бьет, головы не поднять. Послали одного, погиб. Другого послали — и того убили. Дошла очередь до меня. Пополз к нему по-пластунски, потом решил перебежками. Пулемет вдруг замолк: смотрю, летит граната с длинной ручкой, ударилась о мою ногу, отлетела в сторону, но почему-то не взорвалась. И тут же летит другая. Я ее перехватил и бросил обратно. Упал. Громыхнул взрыв. Вскочил и из автомата по гнезду длинной очередью! Тишина. Подошел, смотрю, на ворохе стреляных гильз лежит молодой немчик в черной форме, рядом пулемет валяется.
- Еще случай. Уже в Берлине дело было. Едем на машине по улице, вдруг на балкон выскакивает девица и из автомата открывает по нам огонь. Я навскидку короткой очередью срезал ее. Она выронила автомат и повисла на перилах балкона. И ведь молодая совсем, лет 16−17, — в раздумьи говорил дядя Степан, сворачивая из газетки очередную цигарку крепкого самосада.
Рассказывал о штурме Зееловских высот:
- Там я видел горы трупов наших погибших солдат… В Берлине брали штурмом каждую улицу, каждый дом, подвал, чердак. Немцы оказывали яростное сопротивление, и чем ближе к центру города, тем оно было сильнее.
Мы вдвоем заскочили в один дом, пошли по комнатам, тихо, чисто, никого нет. Стали выходить, и вдруг выстрел: шедшему сзади товарищу пуля попала в затылок. Оказывается, немец затаился в шкафу. Я его завалил из автомата. После того случая «при зачистках» мы взяли за правило при входе в квартиру строчить из автоматов по кроватям, ящикам и шкафам.
Из вещей старался ничего не брать — были мины-ловушки. Продукты тоже не трогал. Зайдешь в комнату, стол красиво накрыт, как будто в спешке брошен, и чего только на нем нет: колбаса, сало и шнапс, бутылка стоит открытая, а в большой рюмке вино налито, как бы приглашают: «Выпей, на улице май, жарко! Да и войне конец!». Но все было обычно отравлено. Много наших ребят «погорело» на этом.
- Я вообще никогда не брал чужого. После боя обычно некоторые ребята ползали за трофеями и многие погибали на мине или от пули снайпера. А я не любил шарить по карманам убитых солдат. И еще, никогда у меня не было вещмешка, все было в кармане. Кисет с табаком, в нем зажигалка и клочок газеты, бритва и носовой платок, в который завернут кусочек мыла. Два-три черных сухаря. Иголка с ниткой в складках пилотки или шапки. Котелок с фляжкой на поясе, ложка за голенищем сапога. А вещмешок мне просто мешал, тяжело на марше, да и в бою, где перебежками, где ползком, а он торчит горбом сверху, хорошая мишень для снайпера, может, поэтому и остался жив, — говорил он, вдавливая каблуком окурок.
При штурме Зееловских высот под Берлином, командуя взводом гвардейцев, отважный сержант был вторично ранен, но не покинул поля боя, за что награжден медалью «За отвагу». Вернулся домой с несколькими ранениями и медалями.
Александр Андриянович
Воевал еще на Финской в 1939 г. С 1941 по 1944 год был на германском фронте. Вспоминаю его рассказ…
- Нас, в основном молодых необстрелянных бойцов, прямо с марша, бросили в бой у какого-то села, и мы сразу попали под мощный артобстрел. А потом пошли танки с пехотой. Очнулся я с контузией — голова гудит, перед глазами все плывет, а передо мной детина стоит, рукава рубахи закатаны, грозит автоматом: «Русиш швайн!». Привели в село, за которым проходила наша линия обороны. Молодые, сытые, белобрысые парни с автоматами с любопытством разглядывали меня. Даже не били: никакой ненависти, одно любопытство…
Обыскали, все, что было забрали, — сняли часы, брючный наборный кавказский ремешок, даже бензиновую зажигалку из патронной гильзы.
Ближе к вечеру, когда все утихло, видимо, из соседнего села домой шел парнишка. Когда он начал перелезать через изгородь, один из немцев вдруг поднял винтовку, прицелился и выстрелил. Так парень и повис на изгороди. Парнишке лет 10−12 было, я так и не понял, за что они его. Думал, что про меня забыли, но потом приехали два немца на мотоцикле, один из них, видимо, старший по званию, что-то поорав, ткнул в меня пальцем: «Шиссе» — и махнул рукой. Солдат, качнув в мою сторону стволом автомата, сказал: «Ком, Иван! Шнель!» — и повел за село к оврагу. Ну, думаю, Санко, капут тебе пришел. Слышу: «Хальт!», лязг затвора и — тишина. Поворачиваюсь, а он ствол автомата вверх, дал очередь над моей головой, засмеялся и махнул рукой. Я прыгнул в овраг и что было сил бросился бежать, не разбирая дороги. Несколько дней и ночей пробирался к своим, скрываясь в балках и оврагах, боясь заходить в села. Но однажды голодный пробрался в село, постучал в крайнюю избу. Дверь открыла хозяйка средних лет, не побоялась, впустила, накормила вареным буряком и положила спать, забросав тряпьем, под головы к своим ребятишкам вместо подушки. А их у нее мал мала меньше, человек пять-шесть. Свои ли, чужие, не знаю. Мне было не до этого. Ночью дважды приходили немцы. Посветят фонариком, видят, что дети спят, и уходят.
«До конца жизни своей буду помнить того немца и ту женщину», — говорил дядя Саша, смахивая со щеки слезу. А человек он был крепкого характера, без лишних сантиментов.
Еще рассказывал, что «самый страшный час в бою — час ожидания атаки. Почти с ужасом ждешь сигнала. Неопределенность, неразрешимость ситуации изводят организм. Напрягаешься и мобилизуешься весь для схватки с противником. Возбуждение такой силы трудно выносить долго, порой не у всех выдерживают нервы. И помнишь, что бежать надо только вперед. Впереди смерть, сзади тоже — стоят с пулеметами заградительные отряды НКВД. Но если впереди, может быть, и повезет — выживешь, то сзади — смерть уж точно: или ляжешь от своих же пулеметов, или расстреляют как дезертира, как труса. Позорней для солдата ничего нет.
А если добежал до первой траншеи противника и дело доходит до рукопашной, тут вообще звереешь, поддаешься интуиции, что перед тобой враг, бьешь, колешь. Но ведь нужно еще добежать. Помню, по сигналу бросились в атаку, бежали цепью, и два солдата, что оказались рядом со мной, один — слева, другой — справа, вдруг упали, а я добежал. Сошлись в штыковую, перекололи всех фрицев, высотку возле села взяли. Судьба вновь была ко мне благосклонна. Мне повезло. Пленных я не брал никогда".
Я думаю, если в той пулеметной «строчке» дядю миновала пуля, это и есть солдатское везение, дело случая, а вот в рукопашной схватке, чтобы сойтись с противником штык в штык, глаза в глаза, нужно иметь немалое мужество, надо быть исключительно смелым, сильным не только телом, но и духом.
Дядя Саша вспоминал:
- Был случай, как меня спасла санитарка. На наши позиции немцами был неожиданно брошен десант, дрались врукопашную. Заколов штыком очередного фрица, я бросил свою винтовку, схватил его автомат, что-то замешкался, как вдруг сзади услышал дикий отчаянный вопль: «Саш-а-а!!!». Инстинктивно отпрянул вперед в сторону и с разворота дал очередь из автомата, на меня упал здоровенный немец, распоров мне кинжалом куртку на спине от плеча до пояса. Я глянул, на бруствере окопа у моего станкового пулемета сидела, обхватив трясущимися руками голову, белая, как мел, Люба, наша санитарка. Десант мы отбили, а Любу еще долго полоскало, выворачивало наизнанку. Это был ее первый бой. Спасибо ей за ту секунду, которая могла стать в моей жизни последней. К сожалению, она скоро погибла от пули снайпера.
Дядя защищал Сталинград. Вспоминал, что командиром их пулеметной роты был какой-то чернявый иностранец. (Я думаю, может, это Рубен Ибаррури, сын председателя компартии Испании — Долорес. Рубен погиб и похоронен в Сталинграде). Дядя Саша рассказывал, как их пулеметный расчет накрыл немецкий реактивный снаряд. Их посчитали убитыми, писари занесли в списки безвозвратных потерь и даже отправили на него домой похоронку, а когда после боя, почти через сутки, похоронная команда стала переносить их к братской могиле для захоронения, выяснилось, что он без сознания, а друг убит. После госпиталей вернулся домой с изуродованной правой рукой.
Виктор Веселов
