Юрий Башмет: Я боюсь, что все получится так, как можно только мечтать

_Один из самых известных в мире дирижеров и альтистов Юрий Башмет в интервью «Вслух о главном» рассказал о том, почему мало занимался с дочерью музыкой, зачем нужны фестивали и какое лицо у тюменской «Алябьевской осени». Также маэстро поведал, как притворился Алем Пачино и почему его появление на сцене заставило упасть со стула Джека Николсона._

Дирижируешь — и боишься повернуться

— Чем отличаются фестивали? Каждый имеет свое лицо: либо проходит на родине знаменитого композитора, либо в других примечательных местах, либо привязан к какой-то знаменательной дате и т. д. Есть среди них уникальные — например, «Декабрьские вечера» в Москве, где музыка сочетается с живописью.

У фестиваля должен быть «мотор». Если те люди, которые его придумали, уходят по каким-либо причинам, значит, должны передать проведение фестиваля другим. Фестиваль не может устареть. Он может потерять актуальность только в том случае, если на нем выступают постоянно одни и те же коллективы, исполнители или программа перестает вызывать интерес.

— Вы сказали о том, что у каждого фестиваля свое лицо. Какое оно, на ваш взгляд, у «Алябьевской осени»?

— Алябьев сразу ассоциируется с романсом «Соловей». Интересный факт: на рояле в доме, где родился Петр Ильич Чайковский, стоят ноты именно этого произведения. Сейчас служители музея композитора показывают письма, которые подтверждают, что ноты стоят там не просто так. Это было любимое произведение Чайковского.

— Формируя программу, важно сохранять связь с биографией и творчеством композитора, которому посвящен музыкальный фестиваль?

— Не обязательно. Мне кажется, что можно искать другие пути. Допустим, оттолкнуться от того, кто оказал влияние на этого композитора, или от того, на кого он повлиял. А сколько лет вашему фестивалю?

— Проходит в двадцать шестой раз.

— Ну, это немного. Я знаю фестивали, которым и по 70, и по 90 лет. Все зависит от людей, от их заинтересованности. Например, мне известны случаи, когда директор музыкальной школы настолько жила музыкой и фестивалем, что благодаря ее энтузиазму фестиваль возродили.

— Вы отмечали, что сейчас за рубежом прекращают финансирование оркестров, как в Италии. А во Франции, в известном парижском концертном зале «Плейель», закрыли абонементы классической музыки. С таким отношением к искусству нужно бороться? Или в экономически сложные времена культура — не первая потребность в жизни людей?

— Это первая потребность. Просто люди так увлекаются своей прямой деятельностью — бизнесом, работой, что отрываются от остального. Но все равно без культуры в итоге и бизнес не пойдет. Опять же знаю много примеров. Надо свое дело исполнять честно. Мы профессионалы, но главное, что нас отличает, — мы продолжаем любить музыку. Не должно быть безразличных профессионалов.

— Музыку вообще невозможно сравнивать с работой в офисе. Ей сложно заниматься по графику, без вдохновения, разве нет?

— Надо всегда импровизировать, иначе станет скучно. И тогда вы, в зале, тоже заскучаете, если на сцене кто-то недостаточно ответственно подготовится или, что называется, спустя рукава, безэмоционально сыграет. Такое выступление равносильно убийству, потому что в зале может сидеть будущий Шостакович или Моцарт.

— Как раз по поводу гениев: сейчас многие учебные заведения упраздняют, объединяют в большие образовательные комплексы. Как вы думаете, не повредит ли такой подход тому, что только удалось возродить после сложных 1990-х?

— Люди, которые принимают решение об объединении, наверное, взвешивают все «за» и «против». А вот по поводу 1990-х — я не заметил в те годы упадка в музыкальной жизни. По крайней мере, я лично. Может, кто-то и заметил. Я сужу по уровню студентов, поступающих в Московскую консерваторию. Это всегда происходило волнообразно: год на год не приходится. Бывает несколько замечательных, очень талантливых людей, а бывает, что нет ни одного такого, чтоб можно было представить, что он вырастет в большого музыканта.

И сейчас я очень хорошо представляю себе уровень детского музыкального образования в нашей стране, поскольку мы прослушиваем детские школы и колледжи для отбора музыкантов во Всероссийский юношеский симфонический оркестр. В одном городе, к примеру, сильные ударники, потому что там живет фанатичный, любящий свой инструмент педагог.

Поэтому не важно, объединяются школы или нет. Все зависит от человека, который с любовью занимается своим делом. В Екатеринбурге очень высокий уровень флейтистов, в других городах — трубачей, скрипачей и т. д. У нас традиционно плохо обстоит дело с обучением игре на валторне, например. Когда музыкант не берет ноты, это называется «кикс». Такое не только среди молодежи наблюдается, но и у профессионалов. Дирижируешь, и предстоит соло валторны: даже боишься повернуться. Все время есть опасение, что сыграет мимо — «петуха пустит».

Музыкант должен соблюдать этику

— Очень редко занимался. Хотя с дочкой я довольно часто выступаю вместе. Она изумительная пианистка, лауреат нескольких международных конкурсов. У нее очень хороший вкус и прекрасное образование.

— А вы не вмешивались в процесс ее обучения?

— Редко. Хотя ей очень нравились наши занятия. Я на рояле тоже немножко играю, но, конечно, моя дочь играет намного лучше. Когда она была маленькая, я мог подсказать больше по музыке, а не по технике. Например, что недостаточно мягко звучит, надо вес руки уменьшить или бас несбалансированный. Но это было в детстве. Сейчас очень люблю с ней играть. У меня несколько музыкантов, с которыми очень приятно находиться на сцене, потому что мы друг друга дополняем, говорим на одном языке.

— Кроме вашей дочери кто еще?

— Виктор Третьяков, покойный Олег Коган, его жена Наталия Гутман. Из дирижеров это Валерий Гергиев, Юрий Темирканов, Александр Дмитриев. У меня такое впечатление, что когда я работаю с ними, то играю лучше, чем могу. Усилитель какой-то включается.

— Вы сами дирижер. Когда находитесь на месте солиста, не возникает внутренних противоречий? К примеру: «Что это Валерий Гергиев так дирижирует? Я бы по-другому попросил оркестр сыграть».

— Я отдаю себе отчет, какие задачи стоят перед дирижером при исполнении произведения. Тут лучше соблюдать этику. Я как раз очень не люблю солистов, которые обращаются к оркестру напрямую. Солист, если ему что-то не нравится или неудобно, должен сначала обратиться к дирижеру, причем тихо, а тот уже передаст это оркестру.

— А много таких, кто не соблюдает этику?

— Есть.

— И вы продолжаете с ними выступать?

— Да, продолжаю. Просто тут ничего не сделаешь — человек такой, натура такая. Его не переучишь.

Не может Аль Пачино сыграть на альте, как Юрий Башмет

— Я по просьбе моего друга Никиты Михалкова принимал участие в открытии Московского кинофестиваля. Сам тогда находился где-то далеко, и за мной специально присылали самолет. Прилетел, меня тут же Никита отправил в гримерную. У меня длинные волосы, их как-то зачесали, уложили, на меня надели черное пальто до пола, темные очки, а мой инструмент — альт — спрятали под пальто. Дальше я доверился Никите: он объявил в зал, что здесь на первых рядах сидит один известный актер, здесь — другой, а вот — Джек Николсон. И вот Михалков говорит, что неожиданно прилетел Аль Пачино. Тут я выхожу. Не помню, упал Николсон со стула или нет, но какое-то оживление пронеслось по залу. Все, конечно, зааплодировали, закричали. Тогда Никита Михалков говорит: «Однако не может Аль Пачино сыграть на альте так, как Юрий Башмет». Я достаю свой альт из-под пальто и начинаю играть.

— Вы так легко согласились на эту авантюру?

— Я очень люблю оживляющие жизнь истории. У меня их много.

— Поэтому, наверное, и импровизации так любите?

— Очень люблю. Мы одинаково еще ни разу не сыграли, даже то, что очень часто исполняли на сцене. Есть основа, скелет произведения, но все остальное… Это мой принцип — и когда в качестве солиста выступаю, и как дирижер с оркестром. Я не считаю, что сцена — конечный продукт. Это не то, что пошел, купил, и у тебя эта вещь осталась. Взял, выучил — и вот, пожалуйста, играешь, а вы слушайте. Уверен, что сцена, как жар-птица, — всякий раз новый этап в достижении какой-то выдуманной фантазии, идеи, мечты. И если что-то получается, то уже трудно повторить этот же путь. Есть такой концерт, к которому любой исполнитель идет всю жизнь и который еще не состоялся. Цель — чтобы все получилось идеально. Я тоже к этому стремлюсь, но боюсь. То есть хочу, но в то же время боюсь, что все получится так, как только можно мечтать.