«Вслух.ру» продолжает проект «Такая работа» - интервью с представителями самых необычных, удивительных или редких профессий.
_Жизнь реставратора полна эмоций и удивительных открытий. А все потому, что некоторые произведения искусства, предметы быта порой подбрасывают им головоломки и выделывают разные фокусы. То приходится заниматься «археологией», изучая слои краски на картинах или иконах, то проводить детективное расследование. Ведь иногда «пациенты» могут оказаться вовсе не теми, за кого себя выдают. О секретах профессии «Вслух.ру» рассказала реставратор, главный хранитель Тюменского музейно-просветительского объединения Юлия Речкалова._
— Вы не только реставратор, но и главный хранитель. Сколько предметов находится под вашей опекой?
— Более 840 000 экспонатов. Это предметы тюменского, тобольского и ялуторовского музеев как основного, так и вспомогательного фонда. Примерно по 400 000 экспонатов находится в тюменском и тобольском музеях и около 35 000 — в ялуторовском.
— И как вы их храните?
Есть расхожее мнение, что хранитель — это кладовщик. Ему передали экспонат, он поставил его на полочку и все. На самом деле каждый предмет надо хранить, соблюдая определенные правила, учитывая материал, из которого он создан — дерево, металл, ткань и так далее. Помимо температуры и влажности должны быть соблюдены и другие условия, к примеру, освещенность, количество ультрафиолета и прочие. Кроме того, нужно грамотно провести классификацию коллекции, для этого необходимы исторические знания. Раньше, когда не было компьютеров, мы делали это вручную. Тогда были созданы многочисленные картотеки по видам, темам, по хронологии.
Так что хранитель — это не кладовщик, а научный сотрудник, который занимается и хранением, и исследованием своих коллекций.
— При этом вы являетесь и реставратором. Как пришли в эту профессию?
— Можно сказать, это произошло случайно. Почти 20 лет назад к нам в музей приехали представители центра имени Грабаря*, чтобы реставрировать предметы из ткани. Перед отъездом они посоветовали отправить к ним на стажировку специалиста из музея — обучить его реставрации тканей. На тот момент в Тюмени не было как таковой реставрационной мастерской, но работали два реставратора — по металлу и темперной живописи. Руководство музея приняло решение отправить меня на стажировку.
Так я начала свой путь реставратора тканей, а затем и предметов из кожи. Еще один специалист выучилась на реставратора керамики. Это был 2000 год. В это же время создали реставрационную мастерскую. Сейчас у нас создан Центр консервации и реставрации, в котором трудится десять человек. Он объединяет тобольскую и тюменскую мастерские, которые реставрируют предметы для всех структурных подразделений объединения.
— А в музее вы как оказались? Откуда любовь к искусству?
— Думаю, что любовь к музею мне привила мама. Она довольно известный в Тюмени искусствовед, правда, уже давно живет в Москве. Я с самого детства много времени проводила в Тюменской картинной галерее, общалась с художниками. После школы сразу же поступила на заочное отделение исторического факультета ТГУ и пришла работать в музей.
— Так это была детская мечта?
— Я мечтала стать археологом. Еще в школьные годы съездила в археологическую экспедицию, собственно, оттуда и пошла любовь к этому направлению. После школы поступила в университет и пришла работать в музей. Поскольку была без образования — еще совсем девчонка, устроилась смотрителем, потом перешла в лаборанты, когда набралась опыта, стала младшим научным сотрудником, затем — научным сотрудником. Вместо археолога теперь работаю хранителем коллекций. Я хранила разные коллекции — и металл, и нумизматику, и дерево.
— На реставратора учились отдельно?
— Существует две системы обучения реставраторов. Первая — когда студент заканчивает специализированное высшее или среднее специальное учебное заведение и становится реставратором. Вторая — повышение квалификации. Она подразумевает, что сотрудник музея, решивший освоить профессию, ездит на стажировку в ведущие реставрационные центры страны. Как правило, это Всероссийский научно-художественный реставрационный центр имени академика Грабаря или Научно-исследовательский институт реставрации.
Я обучалась по второй системе. В течение первых трех-четырех лет стажировки ежегодные. Это период интенсивного накапливания опыта, приобретения мастерства, знаний по специальности. Затем необходимость в частых стажировках отпадает. При этом мы участвуем в консультациях, посещаем тематические конференции. Наука не стоит на месте, и как правило, Москва и Петербург в курсе последних разработок. Там знают о новинках, сами проводят исследования. И потом делятся с нами, мы этот опыт подхватываем. Я обучалась в центре Грабаря. Первые шесть лет ездила на стажировки каждый год, получила аттестацию и в дальнейшем стала проходить стажирование раз в три-пять лет. Можно сказать, что реставраторы учатся всю жизнь.
— Сколько произведений искусства вам удалось восстановить?
— Сосчитать, конечно, трудно. За 20 лет работы я восстановила около 600 предметов. Были и другие виды работ. Реставратор занимается и консервацией, и подготовкой предметов к экспонированию, когда необходимо разгладить складки на ткани, пришить петельки для крепления в витрине, погладить. Таких предметов у меня было, наверное, больше тысячи.
— А были какие-нибудь особенные? Например, изделия знаменитых тюменских кожевенников, коими регион славился не только в России, но и за ее пределами?
— Из кожи интересные предметы — это обувь, к примеру, татарские мозаичные сапоги, этнографические предметы. Реставрация кожи, вообще, особый вид работ. Кожа — органический материал, и не всегда ведет себя предсказуемо. Например, когда мы работаем с деревом или металлом, то примерно прогнозируем, как они отреагируют на то или иное воздействие — побелеют или потемнеют.
С кожей не так. Допустим, дошло до нас два башмака. Мы применяем к ним одну и ту же методику. И вот один может размягчиться, а другой так и останется затвердевшим куском. Это зависит от качества материала, выделки, места его хранения, того, как башмак носили, и от среды, в которой он находился в последнее время — был ли он в земле или лежал на поверхности. Работа с кожей всегда непредсказуемая. Это касается и рыбьей кожи.
— Рыбьей?
— Да. Северные народы часто использовали кожу налима, лосося или щуки. Делали из них штаны, обувь, сумки. Реставрация здесь особая. По этой теме у меня была отдельная стажировка. Я занималась реставрацией сумки из кожи налима. Когда ее принесли, она была сжата в комок. Мы пропитывали ее составами, смягчали, устранили деформации. В одном месте была утрата (не хватало кусочка — Прим. авт.). Чтобы ее восполнить, мы брали рыбу, сами выделывали кожу и вырезали вставку, чтобы восполнить именно тем материалом, из которого была сделана сумка.
— А составы, которыми пропитываете изделия, придумываете сами? Есть ли у вас авторские рецепты?
— Реставратор может пользоваться только утвержденными и апробированными материалами и составами. Как правило, их разрабатывают те реставрационные научно-исследовательские организации, о которых я уже говорила. Они проводят многолетние исследования, потому что может случиться так, что положительный эффект от того или иного препарата или состава через 10-15 лет дает обратный результат. Такие случае были. Так что реставрационные организации рекомендуют нам, какими составами и химикатами пользоваться можно, а какими нельзя.
— Расскажите о наборе инструментов. Действительно ли у реставраторов он такой же, как у врачей?
— Да, в какой-то части наши инструменты схожи с медицинскими. Это хирургические, стоматологические инструменты: пинцеты, скальпели, пародонтометры (у нас в обиходе их называют «ковырялки»). Во-первых, эти инструменты не боятся агрессивной среды, а мы работаем с растворителями, щелочами, кислотами. Во-вторых, они многофункциональны.
Мы используем даже стоматологическое зеркало, когда требуется заглянуть в труднодоступные места и посмотреть, есть ли разрыв или повреждения. Вместе с тем у каждого реставратора есть свой специальный набор инструментов. Если мы говорим о дереве, то это набор резцов для резьбы, станки для машинной обработки материалов, шкурки, наждачки.
Для металла это может быть бор-машина, крацевальные щетки. А еще реставратор сам придумывает разные подставочки, короба, крепления. Так что он еще и изобретатель.
— Сколько времени уходит на реставрацию одного предмета?
— Определенные рамки устанавливает госзадание и наш музейный план. Допустим, одному реставратору нужно сделать 25 предметов в год. Мы, конечно, на этот план ориентируемся. Но не всегда получается следовать ему точно. Например, реставратор по металлу может делать больше предметов, потому что у него есть механические операции, которые он может повторять, изготавливая одновременно два-три предмета. Это специфика работы.
Бывает, что начинаешь делать предмет, а он преподносит сюрпризы — дерево сгнило или на иконе проявились записи, которые нужно раскрыть. Тогда собирается Реставрационный совет и решает, нужно ли продлевать сроки реставрации. Так что в квартал у каждого мастера может быть от 4 до 10 предметов.
— Любой экспонат можно восстановить? Или бывают случаи, когда предмет не поддается реставрации. Какова его судьба?
— Есть предметы, которые реставрируются годами, потому что пока не придумали эффективную методику. Например, в том же институте Грабаря некоторые вещи лежат по 40-50 лет. В этом случае их запаковывают, и они ждут своего времени. Возможно, через 10-15 лет появляется новый материал или методика, и экспонат можно будет отреставрировать. Если такое случается в Тюмени, мы приглашаем специалиста для консультации.
— Обращаются ли к вам с частными заказами?
— Да. К нам может обратиться любой житель Тюмени. Мы работаем по договорам. Осматриваем предмет, делаем смету. Если человека устраивает, заключаем договор и берем вещь в работу. Существуют утвержденные Министерством культуры расценки. Стоимость зависит от объема работы. Это может быть и 1 000, и 50 000 и 100 000 рублей. Если подходящего специалиста у нас нет, мы можем порекомендовать мастера в другом городе.
— Приходилось ли сталкиваться с иконами или картинами, которые записаны несколько раз? Как с ними работаете?
— В нашем регионе таких предметов немного. Чаще ситуация встречается среди икон и картин. В нашем музее представлены экспонаты большей частью XVIII, XIX, XX века. Обычно за такое время иконы успевают прожить одну, иногда две жизни. То есть в XVIII веке ее создали, потом она начала разрушаться или портиться, ее могли закрасить и нанести сверху другое изображение. Такое не редкость в Центральной России, где сохранились предметы иконописи, старше наших на несколько столетий.
В любом случае проводится тщательное исследование. Берутся пробы, проверяется, насколько нижний более древний слой цельный, прочен ли грунт и сам состав материалов. Кроме того, проводится исследование в ультрафиолетовых, инфракрасных и рентгенографических лучах. Бывает так, что выявили более ранний слой, но оказалось, что сохранился лишь небольшой фрагмент. Ради этого раскрывать все остальное нет никакого смысла. Здесь уже Реставрационный совет принимает решение о том, какой слой более ценный и важный для истории. У нас тоже есть иконы с записями, но не в таком масштабе.
— Правда ли, что в Тюмени произведения искусства возят на рентген в больницу?
— Такая рекомендация есть. Рентген-аппарат достаточно дорогой, чтобы его содержать в условиях мастерской. Так что при необходимости исследования мы можем обратиться в больницу и провести рентген.
— Часто ли предметы задают загадки?
— Случается. У нас второй год ждет реставрации поклонный крест конца XVIII века. Он привезен в музей в ходе одной из экспедиций по районам юга области. В нем две вставки, как бы крышечки, под которыми существует полость. Мы предполагаем, что там могли храниться мощи или же это потайной отсек. Есть ли что-то в нем, мы не знаем. И сейчас разрабатываем методику, как же эту крышку приподнять.
Хотим проконсультироваться у специалиста из Москвы. А, может, это как раз тот случай, когда мы все-таки обратимся за помощью в больницу и сделаем снимок в рентгеновских лучах.
— А что-то удается раскрывать?
— Конечно. В реставрацию к нам поступил «бюст юноши». Это гипсовая копия с итальянской скульптуры. В разное время, еще до поступления в музей, с нее делали многочисленные отливки, либо просто закрашивали, подновляли. Это привело к тому, что под слоями краски совершенно перестал различаться рельеф. К тому же была утрачена небольшая часть на голове. В таком состоянии предмет поступил к нам в музей еще в 50-е годы XX века. Мы взялись за его реставрацию. Начали снимать поздние красочные наслоения и поняли, что это бюст девочки. И даже нашли аналоги этой скульптуры.
Похожий случай у нас сейчас со скульптурой тобольского художника Чукомина. У него в этом году юбилей, и мы готовим предметы к выставке. За время своего существования бюст много раз подновляли, подкрашивали, так, что мелкие рельефные детали оказались скрытыми под слоями краски. В процессе реставрации проявились пуговицы на одежде, локоны, бант, которого вообще не было видно. Тоболяки этот бюст просто не узнают.
— Что вам больше всего нравится в вашей профессии?
— Я очень люблю свою профессию. Она позволяет каждый день открывать что-то новое, дает поводы для удивления. Помню, у нас было старинное зеркало. Задняя рама сделана из фанеры. На внутренней ее стороне мы нашли адрес. Оказалось, что это фанера от почтового ящика. Мы предположили, что зеркало, видимо, было заказано в Москве специально для тюменского магазина. Так что теперь знаем, что на такой-то тюменской улице был магазин, где продавалась мебель.
— Есть ли у вас хобби? Чем занимаетесь в свободное время?
— Как и любой реставратор-тканевик, конечно, люблю заниматься всякими тряпочками: ручным ткачеством, ткачеством поясов, шить, вышивать, вязать. Моя самая любимая тема — бисер. Кстати, я занимаюсь и его реставрацией.
_*Всероссийский художественный научно-реставрационный центр имени академика
_Фото Катерины Христозовой_
Еще по теме
===========
[— Профессия: дизайнер человека
](https://vsluh.ru/news/interview/339077)
