Николай Яшкин: Все проверяется трудностями

_Депутат областной думы Николай Яшкин был одним из тех, кто в 1980-е годы организовывал в Тюменской области работу Всесоюзных ударных комсомольских строек. В нашем регионе их было рекордное количество — 16. В комсомольских молодежных и студенческих строительных отрядах тогда трудилось более 600 тысяч человек. В преддверии 100-летия комсомола народный избранник поделился воспоминаниями в рамках совместного проекта еженедельника «Вслух о главном» и регионального парламента «Дума в лицах»._

— Николай Николаевич, в областной думе открылась выставка, посвященная 100-летию комсомола. Среди множества книг, фотографий представлены и личные вещи. А у вас сохранились какие-нибудь атрибуты комсомольского прошлого?

— Осталась стройотрядовская куртка со значками и шевронами. Ей уже почти четыре десятка лет. Первый раз меня зачислили в стройотряд в 1974 году, когда учился в Московском институте управления. Нас направили на строительство институтских корпусов, а через год поехали в поселок Ново-Милятино Смоленской области — строили клуб и паровозное депо, ремонтировали школу.

Чтобы попасть в стройотряд, надо было получить рабочую профессию — каменщика, маляра, штукатура. В течение года мы учились, потом сдавали экзамены, брали только тех, кто успешно их проходил. Конкурс был серьезный — несколько человек на место, особенно в те отряды, где платили хорошую зарплату. Деньги эти зарабатывались тяжелым трудом.

В стройотрядах, почти как в разведке, люди проявляются быстро, становятся такими, какие есть. Понятно, кто на что способен. В жизни вообще все проверяется трудностями. А в стройотряде почти как в песне: «Мы хлеба горбушку, и ту пополам». Сейчас это кажется преувеличением, но тогда так и было. 1970-е годы — не самое сытое время, снабжение было плохоньким. Все делили поровну на всех. И если вдруг кто-то под одеялом или за пределами лагеря что-то вкусное припрятывал и старался втихушку съесть, то уважение терял навсегда. Может, и жестко, зато честно.

— В Советском Союзе не было слова толерантность. Как комсомольцы тех времен относились к людям с инвалидностью?

— В стройотрядах всегда ценили тех, кто, как пел Высоцкий, «пусть он хмур был и зол, но шел». Помню, пришла к нам мама одного парнишки-школьника. Он тяжело ходил, с рукой были проблемы. Но парень хотел доказать, что к нему надо относиться как ко всем. По закону и по правилам техники безопасности, ребят с инвалидностью на стройку брать было нельзя. Но мы повстречались, поговорили и решили рискнуть — взяли в отряд, который направлялся в Смоленскую область. Там на строительстве клуба нам пришлось таскать кирпичи на второй этаж. Мы нагружали носилки, поднимали их вдвоем, а этому парню давали всего несколько кирпичей.

Тогда у нас трудности были с рабочей одеждой, в том числе и с рукавицами-верхонками, которые защищали руки. И вот вечером, когда все пришли на ужин, замечаем, что парень руки под столом прячет. Оказалось, рукавицы у него порвались, но он все равно таскал кирпичи, и стер ладони до крови. На следующий день мы предложили ему отдохнуть, но он отказался: «Я хочу так же, как вы». После стройотряда он изменился, стал чувствовать себя намного уверенней в жизни.

— Сейчас толерантностью назвали бы даже обычное сочувствие.

— Может, слово толерантность тогда не звучало, но дел было больше. Мы просто помогали и все. Сейчас многие говорят о комсомоле, как об идеологической машине, которая ломала людей. У меня другое отношение к тому времени. Нас с детства учили помогать слабым. Еще в начальных классах, когда принимали в октябрята, класс разбивали на звездочки и между ними устраивали соревнования — кто больше сделал добрых дел. Мы сами находили ветеранов или пенсионеров, которым нужна помощь: помогали убраться в квартире, помыть полы, сходить в магазин. Не ждали, что кто-то нам за это поставит отметку. Это было естественно. Тогда жизнь такая была — к соседям запросто заходили за хлебом или за солью, оставляли у них ключи от дома, просили за ребенком присмотреть. Дети хорошо знали, кому в доме надо помочь. И помогали. Понемногу, казалось бы, по мелочам. Но такие мелочи иногда важнее громких акций.

Человек воспитывает себя, когда учится заботиться о старших и младших, помогать тем, кому это нужно. Система воспитания была выстроена правильно. Она учила человеческому отношению друг к другу. Хотя люди и тогда были разные. Кто-то радовался тому, что помог, а кто-то тому, что наконец-то попал в «Макдоналдс».

— Многие считают, что в советские времена было слишком много клятв и все они были пустые.

— Клятвы остались, наверное, только как присяга в армии или при вступлении в должность. Стало ли от этого лучше? Не знаю. Например, в постсоветское время отменили общую для всех врачей клятву Гиппократа, теперь приносить ее или нет, оставили на усмотрение вузов. Почему? Здравоохранение изменилось. Оно перешло на оказание услуг. Это — реальность. Как можно услуге клятву приносить? Но я уверен, что врач — миссия, призвание. У меня мама врач. Хорошо помню, во сколько она домой приходила после работы: и когда мы жили в деревне, а она была единственный медик на всю округу, и когда работала участковым в Норильске, и когда — терапевтом в Тюмени. Многие ее больные спустя годы приходили, поздравляли с Днем медицинского работника. Люди долго помнят доброе отношение, сочувствие, но вряд ли долго будут помнить правильно оказанную услугу.

Отношения между врачом и пациентом изменились, потому что изменились отношения между людьми. Изменился мир, наш менталитет. Мы живем теперь в обществе потребления. Если раньше был один на всю площадку телевизор и соседи ходили друг к другу в гости его смотреть, то теперь «плазмы» чуть не в каждой комнате, у некоторых даже в туалете. Чему приносить клятву? Теперь они кажутся ненужными.

Кстати, ведущие западные философы считают, что с распадом Советского Союза мир потерял не только государство, а цивилизацию, в которой выстраивались иные, созданные не по привычным им шаблонам правила жизни. Сейчас даже если принять закон или кодекс, многое уже не восстановить. И комсомол, который был неотъемлемой частью того времени, наверне, тоже.

— Зачем тогда выставки про комсомол, рассказы о комсомольцах, которые жертвовали своей жизнью ради идеалов?

— История комсомола — это история страны, история людей. Мы — уникальный народ. Что бы ни случилось, самое важное и чистое мы как нация сохраняем. На мой взгляд, пустота и яма 1990-х, не только экономическая и демографическая, но нравственная, уже пройдена. У молодежи появился совершенно искренний, настоящий интерес к истории своей страны. Посмотрите, как активно развивается патриотическое движение, движение поисковиков. Однажды я поехал к поисковикам в Псковскую область. Меня потрясло, как работают молодые ребята. У нас скулы сжимались и слезы выступали на глазах, когда поднимали останки погибших бойцов. И я понял, что патриотизм для них — не пустой звук.

— Иногда говорят, что патриотизм — чистая идеология, что его стало слишком много и напоказ.

— Конечно, жить комфортней, когда все есть и ни о чем думать не надо. Но не все определяется благосостоянием. Оно как воздушный шарик, в любой момент может лопнуть. Что, и жизнь тогда станет пустой и никчемной?

В последние годы начинает возрождаться ощущение народного единения, ощущение того, что мы — одна страна. Не просто государство с ядерным оружием, а держава с многовековой историей.

Западно-Сибирский нефтяной комплекс, на мой взгляд, — это тоже не только нефть и газ. Это, прежде всего, люди. Они приезжали со всех республик. Ехали сюда не только чтобы заработать. Строили не только города и осваивали промыслы, строили свою жизнь. И уже третье поколение тех, кто работал на тюменских комсомольских ударных стройках, тут живет.

— Иногда говорят, что в Тюменской области не было периода застоя. Какой застой, если действовало 16 ударных комсомольских строек?

— Сто процентов — не было. Кроме комсомольских ударных строек, у нас был самый большой и интернациональный в Советском Союзе студенческий строительный отряд. Это было уникальное братство.

— Может, неспроста Тюменская область сейчас в лидерах по многим показателям? Может, это отголоски тех, комсомольских лет?

— Говорят, что от смешанных браков всегда рождаются красивые, умные и сильные дети. У нас после 1970-х годов было много интернациональных браков. Детей рождалось много. И регион у нас получился особенный — сильный и перспективный. К нам до сих пор едут, нами интересуются, в наше развитие верят и готовы вкладывать сюда инвестиции.

— Живуч стереотип, что комсомольцы были кабинетными работниками и ничем от чиновников не отличались.

— Сидеть в кабинетах было неинтересно и невозможно. Когда я был секретарем комитета комсомола индустриального института, мы не сидели на месте, ходили по разным корпусам, общежитиям, готовились к мероприятиям, студенческим концертам. Когда работал в Центральном районе, у нас был негласный закон: в день надо сходить минимум в одну первичную организацию. На территории района были и заводы, и школы, и вузы, и ЦУМ, и УВД. А когда стал первым секретарем Тюменского обкома комсомола, в командировках проводил, наверное, до сотни дней в году — мотались и по югу, и по северу области. И сейчас на улицах встречаю многих людей, которые узнают, здороваются. Если бы мы сидели в кабинетах, кто бы нас знал? В телевизорах мы тогда не особо мелькали.

— Как вы пережили тот перелом эпохи, когда закончился комсомол?

— Когда это случилось, я работал в Москве, заканчивал диссертацию. После путча вернулся в Тюмень. Многие ребята, с которыми раньше работал, ушли в бизнес. Пришел к одному, к другому — все отказали. Я их не виню, каждый идет своим путем. Помог мне только Иван Иванович Нестеров. Мы были давно знакомы, я хорошо знал компьютеры, английский язык, мог работать с иностранцами. Но в науке тогда было совсем бедственное положение, зарплаты — мизерные. Чтобы прокормить семью, вагоны разгружал, занимался ремонтом офисных помещений. Потом Юрий Васильевич Неёлов, когда стал заместителем губернатора, позвал меня в свою команду.

И если бы мы были кабинетными, то сломались бы на сто процентов. Но у нас была жизненная закалка. Первое время, конечно, было трудно. Большинство тех, кто работал в комсомоле, верили в идею. Не только построения коммунизма, а идею справедливости, развития страны, интернационализма. Нам сказали, что дорога, по которой мы все время шли, ведет в тупик. Хотя я и сейчас уверен, что в тупик она не вела. Если веришь только в строительство коммунизма, а тебе говорят, что этого не будет никогда, то можно сломаться. А если веришь в развитие, в справедливость, в человеческие отношения, то это не ломается.

— Что для вас сейчас комсомольское братство? Только воспоминания?

— Наши встречи 29 октября были всегда, даже когда нам никаких помещений для этого не давали. Комсомольское братство было, есть и будет. Есть строчка из песни: «Комсомол — моя судьба». Громко сказано? Но это так.

— Сохранилась ли сейчас комсомольская романтика?

— А как без романтики жить? Если бы Юрий Неёлов не был романтиком, поднял бы он округ в 1990-е годы? Если бы Дмитрий Кобылкин не был романтиком, стал бы он «Капитаном Арктика»? И добился бы ли он того, чтобы Северный широтный ход все-таки начали строить, запустили на Сабетте «Ямал СПГ»? А Владимир Якушев разве не был романтиком, когда говорил, что мы реализуем Уватский нефтяной проект, построим «Аминосиб» в Ишиме, или в Тюмени завод УГМК, тепличный комплекс «Нариманово», дорожные развязки? Романтики — люди, которые ставят перед собой глобальные задачи и верят в то, что они осуществимы. И не только сами верят, но и других убеждают, ведут за собой. И, главное, добиваются победы!