Алексей Иванов: Провинциальные специалисты гораздо грамотнее и лучше столичных

Писатель Алексей Иванов объявил о начале работы над сценарием нового сериала, действие которого будет происходить на территории Тюменской области. Он будет носить название «Тобол». Об этом своего визита в Тюмень сообщил сам автор. Алексей Иванов прибыл в город для обсуждения деталей нового проекта. Помимо этого, автор романом «Сердце Пармы», «Географ глобус пропил», сценарист фильмов «Царь» и «Хребет России» провел в Тюменской областной научной библиотеке встречу с почитателями своего творчества, а также ответил на вопросы редакции «Вслух.ру». Мы подробно побеседовали и о литературе, и о кинематографе, и о современных тенденциях в культуре, и о том, что россияне не так похожи друг на друга, как мы все привыкли думать.

Художественное кино уходит из фильма в сериал
=================================================

Алексей, приоткройте завесу тайны, что за сериал вы планируете создавать в Тюменской области? Почему именно «Тобол»?

Во-первых, потому что Тобол — это та ось, на которую была нанизана русская Сибирь в XVIII веке, то есть во времена петровских преобразований и во времена деятельности Семёна Ремезова. Во-вторых, само название «Тобол» очень хорошо звучит и для русского слуха, и для европейского и американского слуха. Формат фильма не советско-патриотический байопик в духе «Россия молодая» или «Михайло Ломоносов» и не эпический пеплум в духе «Ермака» или «Тараса Бульбы», а то, что сейчас называют «драматический сериал»: «Клондайк», «Дедвуд», «Ад на колесах», «Безумцы», «Подпольная империя».

Планируется, что это будет восьмисерийный истерн на тему освоения Сибири. Действие будет происходить в начале 18 века. Центральная фигура фильма — дьяк Семен Ремезов, картограф и ученый. Он составил самые подробные карты Сибири и самые подробные летописи сибирской истории, спроектировал здания ансамбля Тобольского кремля. Кроме Семена Ремезова, героями фильма станут первый губернатор Сибири князь Гагарин, митрополит Филофей, ученый Страленберг.

В Тюмени вы в том числе и ради изучения вопроса?

В Тюмени я потому, что мне интересны три темы, связанные с вашим городом: речной флот, Ремезов и Ермак. Понимаете, современный писатель живет не только тем, что сидит дома, пишет романы и потом встречается с читателями. Современный писатель живет разнообразными культурными проектами. Мне, например, очень нравится формат фотокниг, когда я пишу тексты в жанре non-fiction и выпускаю их в виде иллюстрированных изданий. Для этого необходимо организовать экспедиции фотографов, найти финансирование, самому много поездить. У меня есть продюсерский центр, который подобные проекты реализует. Или фильмы. Самый известный проект — фильм «Хребет России», куда мы приглашали Леонида Парфенова в качестве ведущего. Это был грандиозный проект, он с высоким рейтингом прошел по «Первому каналу» и стоил 2 миллиона долларов.

Как вы оцениваете экранизацию книги «Географ глобус пропил»? Насколько Константин Хабенский похож на Служкина в вашем представлении?

Экранизация мне очень понравилась, я считаю, что режиссер сработал на отлично и реализовал то, что есть в моем произведении. А Константин Хабенский — замечательный актер, он очень хорошо сыграл эту роль и заслуженно собрал за нее все возможный призы. Конечно, по возрасту Служкин в фильме отличается от моего героя, но в тех обстоятельствах, которые были сформированы режиссером, он вполне адекватен. Я всегда был за Хабенского.

Можно ли ожидать, что еще какие-то ваши книги будут экранизированы?

Я, безусловно, хотел бы, чтобы они все были экранизированы. Практически на все книги мои книги, кроме «Блуда и МУДО» и «Комьюнити» права уже выкуплены различными кинокомпаниями.

Есть ли реальные планы экранизаций в ближайшее время?

Понимаете, права продаются на несколько лет, а съемки это вообще длительный процесс. Сначала права приобретаются, потом идет поиск финансирования. Например, права на «Сердце пармы» много-много лет назад выкупила крупная компания «Централ Партнершип», но не смогла снять фильм и через несколько лет права вернулись ко мне. От момента продажи прав на «Географа» до выхода фильма прошло четыре года — это очень быстро. «Общага-на-Крови», например, была продана Тодоровскому на год раньше «Географа», но съемки фильма еще даже не начались. Процесс идет, но в кино очень медленно. Насколько я знаю сейчас, на стадии поиска режиссеров находятся кинокомпании, купившие права на романы «Псоглавцы» и «Сердце пармы».

Как вообще выстраиваются отношения писателя и режиссера? Насколько серьезно постановщик может влиять на сценарий, вырезать из него какие-либо фрагменты? И можете ли вы влиять на выбор актера?

Это все индивидуально, все зависит от амбиций писателя и режиссера, а в большей степени — от амбиций продюсера фильма и продюсера писателя. Как договорятся. Вообще типовой договор с писателем страшно кабальный, автор вообще ни на что не имеет права. Но я такие договоры не подписываю (улыбается). Я выбираю компании, с которыми заключаю договор, смотрю их историю, портфолио проектов. Выбираю те, в которых изначально доверяю режиссеру и продюсеру. И потом уже не вмешиваюсь в их работу. Только иногда приезжаю на съемочную площадку, но не ради интереса, а не контроля.

Алексей, у вас остается время, чтобы просто для себя смотреть кино?

Конечно, кино для меня это смена деятельности, отдых и развлечение. Я считаю, что тренды в современной культуре уже определяет кинематограф, а не литература. Например, сейчас нормальное художественное кино уходит из фильма в сериал. У нас первая ласточка — это сериал Тодоровского «Оттепель». В США и Англии хорошая литература уже давно ушла в сериал. В формате многосерийного фильма и сценарист может развернуться и рассказать историю внятно, подробно, с множеством деталей, оттенков, действующих лиц, и режиссер может снять так, как он считает нужным, не втискиваясь в прокрустово ложе двухчасового фильма, который будет показан в кинотеатре. Я тоже предпочитаю сериалы, а не полнометражные фильмы.

В связи с этим вопрос, какое будущее у кинотеатра в привычном нам виде?

С кинотеатрами все будет благополучно. Они будут показывать большие ленты. Разумеется, фильм «Гравитация» бесполезно смотреть в формате сериала. Но «Подпольная империя» бесполезна в формате односерийного фильма. Нужно сказать, что продюсеры сориентировались и стали сразу делать продукт двух форматов. Заключая договор с автором, они говорят, что в результате, например, будет снят сериал из восьми серий и полнометражный фильм.

Вопрос про «Сердце пармы». На мой взгляд, это одно из лучших исторических произведений из тех, что я читал. Кого вы видите режиссером экранизации этой книги? Есть какие-то предпочтения среди постановщиков?

Есть. Но боюсь, этому человеку уже не удастся снять такой фильм. Это Сергей Эйзенштейн. На самом деле, хотелось бы, чтобы был режиссер, адекватный произведению. То есть не камерный, а способный к масштабным съемкам. Не лубочный режиссер. Потому что роман «Сердце пармы» — исторический. Велик риск скатиться к лубку, например, когда там начнут окать: иже херувимы, житие мое и так далее…

В разговорах с творческими людьми — музыкантами, писателями, кинематографистами и даже радийщиками — постоянно всплывает слово «формат». Современные творческие люди вынуждены мыслить форматами. Форматное мышление не убивает творчество?

Нет, не убивает.

То есть попадание в формат — это есть некая гарантия востребованности?

Нет, формат ведь можно и придумать. Никто не мешает. Понимание формата — возможность ориентироваться в культурном продукте. В конце концов, если говорить о кинематографе, мы же занимаемся не индивидуальным творчеством. Огромное количество людей участвует в производстве фильма, задействованы крупные компании, тратятся большие деньги. Есть определенные бюджетные, временные ограничения, которые необходимо учитывать. Сценарий фильма — это уже не предмет для свободного вдохновения и самоутверждения. Надо придерживаться определенных рамок.

Такие документальные, но популярные телепроекты как «Хребет России» в будущем планируются к реализации?

Это интереснейший формат, который мне исключительно дорог. Хотелось бы больше подобным заниматься. Но найти финансирование на такие высокобюджетные проекты всегда сложно. Нужно чтобы верхние эшелоны бизнеса и власти смотрели в будущее с оптимизмом. Сейчас с оптимизмом в будущее никто не смотрит, поэтому сложно рассчитывать на большие бюджеты.

И даже писатель Иванов не смотрит в будущее с оптимизмом?

У писателя Иванова очень много проектов, которые хотелось бы сделать. Постоянно ведутся переговоры. Все в процессе. Я не оставляю надежд на телевизионный проект, но пока есть то, что есть.

Главная ценность в Сибири — предприимчивость
================================================

Принято считать, что мы утеряли некую литературоцентричность общества. Раньше литература была и учителем, и проводником, она была по-настоящему массовой. Теперь картина несколько иная, даже вы — писатель, говорите уже о некоторых визуальных формах искусства. Ваш прогноз как человека слова, каково будущее литературы?

Мне представляется, что слово останется по-прежнему очень важным, и мы останемся текстоцентричной нацией. Другое дело, в каком формате эти тексты будут существовать. Разумеется, раньше мы были литературоцентричными, потому что литература несла на себе ряд функции, ей не свойственных. В советское время ведь не было психоанализа, объективной истории, других общественных дисциплин… Недостаток этого восполняла литература — она была и психологом, и историком, рассказывала про религию, развлекала.

В определенное время всех этих функций литература лишилась, как лишилась и аудитории, которая обращалась к литературе за этим. Затем литература очень сильно была потеснена интернетом, а особенно — социальными сетями. Раньше писатель рассказывал общезначимые сюжеты, а теперь каждый блогер может быть писателем и рассказывать сюжеты из своей собственной жизни, а то выдуманные истории. И простой человек уже не понимает, в чем разница между писателем и блогером. Для блогера это хорошо, для писателя — это уничтожение его статуса, его онтологии. Если раньше Достоевский писал роман о Родионе Раскольникове, то мы все понимали, что это роман о добре и зле, о Боге и черте в человеке, о том, что можно, и чего нельзя, о том, какой ценой можно оплачивать движение вперед. Сегодня, в ситуации, когда все вокруг блогеры и все писатели, ничего подобного нет. Если бы эту историю написать сейчас, это будет частный случай из жизни студента Раскольникова — посмотрите, в какую передрягу он попал. Это не касается меня, не касается вас, это касается только Раскольникова и той старушки, которую он порешил. Можно поставить лайк, можно написать свой комментарий, типа: «Молодец, Раскольников! У меня есть пара старушек — приглашаю» или «Ты — сволочь, гори в аду». Литература утрачивает статус общезначимости и, разумеется, уровень писателей падает.

Алексей, вы сейчас двигаетесь в сторону non-fiction. Это сознательный выбор? И будет ли возврат к художественной литературе, в частности, к историческим романам?

Это сознательный выбор. Но я все время шел параллельными путями, я чередую non-fictionи художественную литературу. Недавно вышли романы «Псоглавцы» и «Комьюнити». В этом году я заканчиваю новый роман. Что касается исторической литературы, я думаю об этом, и возможно вернусь. Планы есть.

Это тоже будет книга об истории Урала?

Скорее я замахнусь на другую тему. Понимаете, мне ведь интересен не сам по себе Урал, а некие замкнутые социумы, замкнутые системы. Скажем, в романе «Сердце Пармы» мне было интересно княжество Пермь Великая, отброшенное от центральной России, изолированное, окруженное инородческими княжествами и племенами. Точно так же в романе «Золото бунта» был интересен не Урал, а корпорация сплавщиков как корпоративная идентичность. И сейчас я тоже буду писать о таких вот замкнутых социумах, о корпорациях.

К слову, у нас в Тюмени есть извечный вопрос, тюменцы — они больше уральцы или сибиряки? И в чем отличие одних от других?

Тюменцы — на 100% сибиряки. Я считаю, что Россия состоит из идентичностей, как Европа состоит из стран. Даже не столько из региональных идентичностей, а вообще из разных. Региональные идентичности — это уральцы, сибиряки, казаки и так далее. Корпоративные — чиновники или каторжники. Национальные — якуты, чеченцы, башкиры. Каждая идентичность отличается определенным набором параметров, системой ценностей. И в каждой из этих систем есть главная ценность, через которую самореализуются, самовыражаются люди.

Для уральца, для человека горнозаводской, промышленной цивилизации, главная ценность — это труд. Уралец всегда самореализуется через труд, если он хочет чего-то добиться в жизни, он много работает. Если заработал деньги, он пускает их на воспроизводство своего труда, на какой-нибудь новый проект. А, например, идентичность центральной России — крестьянская. Тут главная ценность уже не труд, а собственность и власть. Если человек достигает в жизни успеха, он конвертирует его уже в собственность и власть — покупает недвижимость или, например, депутатство. А сибиряки — это промысловая идентичность, здесь главная ценность — предприимчивость. Именно через предприимчивость человек сам себя реализует. Но предприимчивость и труд — это немного разные вещи.

Впрочем, эти большие идентичности не надо искать на микроуровне, не каждый человек обязательно должен им соответствовать. Есть и переходные формации. На Урале, например, есть две разные идентичности — западная и восточная — строгановская и демидовская — свердловская и пермская. Это два края одного и того же спектра.

Кстати, этот политический момент, что Пермь оторвали от Урала при создании федерального округа, он как-то обсуждается на Урале?

С исторической точки зрения это конечно нелепо. Сейчас наверное нелепо и с экономической точки зрения. Пермь была оторвана потому, что она находится в бассейне Камы и вроде как больше подчиняется Нижнему Новгороду. Но поскольку речное пароходство умерло, какая теперь разница, бассейну какой реки этот город подчиняется? Мне представляется, что Пермь и Ижевск относить к Поволжью неправильно, это всегда была уральская зона тяготения.

Не был ли этот разрыв связан с тем, что федеральной власти в какой-то момент стали казаться реальными идеи создания Уральской республики?

Уральская республика к сепаратизму не имела никакого отношения. Она наоборот олицетворяла федеральный тренд. В конечном счете ее объявили сепаратистским проектом, но это была дискредитация с целью уничтожения. Дело в том, что реальная федеративность не выгодна нашей власти, которая строит государство в виде колонии — есть Москва как метрополия, и есть остальная Россия — колония. Москву надо подкармливать, потому что она является буфером между российской властью и российской нацией. Чем толще этот буфер, тем безопасней российской власти. Никакое восстание в Тобольске Кремлю не угрожает, а восстание в Москве угрожает. Поэтому Тобольск кормить не будут, а вот Москву будут. Федеративность эту систему уничтожала, а вот сепаратизм этой системе не противоречит.

А существование реальной федерации — с множеством самодостаточных, одинаково сильных и процветающих городов — в России возможно?

Федерация, конечно, реальна. Но у нас такая гигантская историческая инерция, что совершенно непонятно, сможем ли мы ее преодолеть. Пока все указывает на то, что не сможем.

Вы часто говорите о том, что вас поддерживают бизнесмены. Например, в случае с написанием книги «Ёбург», помощь оказали именно региональные — екатеринбургские — предприниматели. В моем представлении бизнесмены и писатели находятся в разных плоскостях и вообще никак не пересекаются. Как же вам удается находить с ними общий язык?

С бизнесменами в первую очередь находит общий язык мой продюсер, а уже потом я. Вы знаете, за российским бизнесом, особенно который возник в 1990-е, зачастую стоял человеческий поступок. Это риск, это сила человеческого характера. А это как раз то, что всегда описывают писатели. На этом и сходимся. В распространенном представлении бизнес и творческий человек сосуществуют в формате заказа. У меня ни один проект в таком формате не реализован. Я говорю продюсеру: хочу написать книгу или снять фильм, называю тему, которая мне сейчас интересна. Продюсер начинает искать под эту тему деньги у бизнеса или власти. Деньги рано или поздно находятся, у меня появляется возможность работать над тем, чем я хочу. А бизнес или власть, которые дали деньги на мой проект ждут результата, никак не вмешиваясь в процесс.

Общество устроено по принципу корпоративности
=================================================

Нарастает конфликт между электронной книгой и бумажной. Книжные магазины разоряются и закрываются. Тюмень — весьма читающий город, но все равно не скажешь, что изобилует книжными магазинами. Для вас как для писателя это является вопросом интереса или вам все равно как вас читают?

Конечно, мне это интересно, потому что я профессиональный писатель, соответственно мой труд должен конвертироваться в деньги, иначе я должен буду заняться чем-то еще, а писательство перейдет в разряд хобби. С электронным чтением у нас пока полный хаос, авторские права в рунете не соблюдаются. Это приводит к тому, что писатель не может капитализировать свой труд.

То, как реализована модель соблюдения авторских прав на Западе, вас устроило бы?

Да. На Западе эта проблема более или менее решена введением права собственности в интернете и поддержанием порядка на законодательном уровне. Я об этом писал в романе «Комьюнити». Интернет — это пространство не статусное. Книга престижнее публикации на сайтке. Если писатель хочет добиться статуса, он выходит в реал. Так что бумажная книга никуда не уйдет.

После перестройки в стране наблюдался бум увлечения переводной литературой. Дошло до того, что многие русские авторы, в сфере фантастики, например, брали себе иноязычные псевдонимы. Ваше отношение к переводной литературе тогда и сейчас?

Бум переводной литературы давно прошел, он был в 1990-е годы, а уже с нулевых пошел тренд на свое собственное. Например, фантастика сейчас на 90% состоит из русскоязычных текстов, хотя еще в советское время статусная фантастика была на 70% переводной, точнее — англо-американской. Вообще, читать иностранную литературу русскому человеку интересно с точки зрения знакомства с какими-то общемировыми тенденциями. Я не уверен, что современная переводная литература может рассказать и объяснить нам что-то новое. У нас самих с этим уже все в порядке, российская литература вполне конкурентноспособна.

В том числе и за рубежом?

Нет, там наш опыт никому не интересен, у них свои авторы и свои проблемы. Есть определенная квота на переводы, и сверх этой квоты авторов стараются не допускать. Это вполне закономерно и не свидетельствует о качестве самой литературы.

Алексей, литературные премии для вас важны, но если на одной стороне весов премия, а на другой стороне миллион реальных читателей?

Что такое миллион читателей? Если издатель «обувает» писателя, то тот и не знает, что у него есть этот миллион. А премии всегда важны. Особенно в самом начале, когда признание экспертного сообщество открывает перед тобой двери редакций.
Это похоже на фестивальное кино, которое снимают специально для фестивалей, но в действительности его никто не смотрит. В литературе похожие процессы?
Не совсем так. Под премию книжку не напишешь. В начале «Большой книги» Дмитрий Быков, конечно, задал тренд романом «Пастернак», после которого вышло множество биографий. Но Быков не писал с расчетом на премию.

Мне кажется, обществу нужна была реставрация «Жизни замечательных людей». Наметилась тенденция к возрождению всего того хорошего, что было в Советском союзе, и ЖЗЛ ложилась в эту схему.

Может быть. Я не задумывался об этом. По существу читателю неважно наличие премии у писателя. В этом разбираются только профессионалы — сами писатели, журналисты, филологи. Для статуса писателя существует несколько вещей. Это премия, это экранизация, это большие тиражи, это включение в список по чтению современной литературы в вузовских программах, это реакция критиков и ученых-литературповедов. У меня сегодня есть все из этого списка, кроме премий.

Большое спасибо за беседу. Для нас вы ценны не только тем, что вы писатель, но и тем, что прекрасно доказываете: важный для России человек может жить и работать не в Москве.

Это ваша личная боль?

Да. Очевидно, что это поколенческая проблема, и она меня волнует. Я часть поколения. Я нашел свое место там, где живу, но мои друзья, одноклассники… Где они все? В Петербурге и Москве. Они не нашли своей идентичности здесь и ищут ее в качестве москвича и питерца.

Они ищут успеха и возможности работать. Но если здесь они золотые медалисты, то там — будут работать только на уровне троечника. Никто не даст работать иначе. Получается, что они автоматически понижают планку своих возможностей. Это оскорбительно для человека. Другой вопрос, что здесь не всем и не всегда находится достойное место для работы. Хотя провинциальные специалисты зачастую гораздо грамотнее и лучше столичных. Потому что провинциалы проходят больше испытаний конкурентной борьбой. Им приходится побороться за свое существование.