2 мая актеру Алексею Климушкину исполнилось 50 лет. Самое время серьезно поговорить с человеком, который дарит столько радости зрителям.
_18 мая на телеканале ТНТ стартует показ нового сезона сериала «САШАТАНЯ». А 2 мая актеру Алексею Климушкину исполнилось 50 лет. Самое время серьезно поговорить с человеком, который дарит столько радости зрителям. О жизни, о детстве, о тернистом актерском пути._
— Давайте начнем с самого начала. Почему вы избрали именно путь актера?
— Знаете, это сейчас я такой умный, а тогда мне вряд ли было понятно — почему. Просто хотелось, и все. Теперь я чуть-чуть помудрел и побелел, и мне кажется, что все-таки правы были мои учителя, которые говорили: «Это не мы выбираем профессию, а профессия выбирает нас». Актерская стезя, это — немножко патология, соединенная с фантазией (_смеется_). Это отклонение, при котором человек застревает в каком-то возрасте, остается мальчиком.
— И все же, был ли момент, когда вы осознали, что хотите быть именно актером?
— У меня был тернистый путь в профессию. Я хорошо помню, как жил на Владимирском проспекте в доме 15, напротив театра им. Ленсовета. В котором тогда блистали Фрейндлих, молодой Боярский, Равикович. И так получилось, что чуть ли не через день я стал ходить в этот театр. Доставал контрамарки через одноклассницу, у которой мама работала в билетных кассах. Я пересмотрел репертуар по два-три раза. И что-то во мне щелкнуло. Потом была театральная студию в Юсуповском дворце, как раз в комнате, где убили Распутина. Там же был и есть сейчас замечательный театрик. Потом был знаменитый ТЮД во Дворце пионеров им. Жданова. Там занимались в свое время и Додин, и Сергей Соловьев, и многие другие. Могучая кучка. И все это вместе слилось в желание стать актером.
— Но поступить с первого раза не удалось.
— Верно. И чтобы не обижать родителей и, если честно, чтобы не идти в армию, я пошел в железнодорожный институт. Проучился год, понял, что это невыносимо, бросил и ушел работать в молодежный театр, который в то время возглавлял знаменитый режиссёр Владимир Афанасьевич Малыщицкий. Я работал сторожем, осветителем, монтировщиком. В общем, перепробовал все околотеатральные профессии. Потом ушел служить в Военно-морской флот, три года отдал Родине, и вернулся в тот же театр. Снова пытался поступать — не поступил. И только с четвертого раза мне это удалось.
— Тогда вы видели себя именно театральным актером?
— Конечно! Понятно, что какие-то фильмы уже звучали, и с пятого класса я прогуливал школу и бегал в кино на Васильевском острове. Билеты по 10 копеек. Там я заразился бациллой хорошего кино. Янковского Олега Ивановича я смотрел и в театре, когда Ленком привозил «Юнону и Авось» на гастроли, и на киноэкране. Обожал фильм «Полеты во сне и наяву». Это было откровение!
— Тот период, доактерский, дал вам что-то, пригодившееся в будущем?
— Когда на тебе ответственность и ты «ведешь» спектакль, будучи радистом или осветителем, это — очень приятная штука. И вспоминая сейчас, я думаю, что эта мера ответственности была чуть-чуть схожа с актерской. Позже эта ответственность, которой меня научил закулисный театр, мне очень пригодилась. Ну и потом, там я был окружен творческими людьми. Людьми, влюбленными в искусство. Актеры, художники, состоявшиеся, не состоявшиеся, все были освещены каким-то светом. Тогда ведь деньги не правили бал. Тогда, живя в Питере, ты должен был слушать Цоя и БГ, читать Бродского, Булгакова, Достоевского.
— До сих пор бытуют легенды о пьяном театральном закулисье. Насколько они правдивы?
— Отчасти правдивы. Пили тогда везде, и в театре, и в кино. Но пить-то пили, а дело разумели. Кто-то говорит: «Вон, Высоцкий пил, значит, и я могу». А я всегда отвечаю: «Но ты стихи не пишешь, брат». Да, выпивали, но — под разговоры об Экклезиасте. А это немножко отличается от того, как пьют сейчас. Сейчас, наблюдая не редко за разговорами молодых, я вижу, что они постоянно крутятся вокруг «бабок». При этом деньги, товарищи, никто не отменял. И я тоже за «бабки»! Но не они должны быть главными. И не приведут «бабки» к счастью.
— И все же вы смогли поступить? Помните, что тогда почувствовали?
— После четырех попыток? Разумеется, счастье. Но в жизни, как всегда, когда ты очень чего-то хочешь, оно уходит. А когда ты немного равнодушен, тебе дается. К моменту последнего вступительного экзамена у меня рождался ребенок. Полголовы у меня думало совсем о другом. От этого появилась легкость, и я поступил. Как в молитве Экзюпери: «Научи меня искусству маленьких шагов… Дай мне не то, чего я себе желаю, а то, что мне действительно необходимо».
— История персонажа Сильвестра Сергеева началась с ситкома о студентах. Есть какое-то яркое воспоминание, олицетворение студенческих дней Алексея Климушкина?
— У меня были прекрасные преподаватели: Владимир Викторович Петров, позже — Александр Иванович Романцов и Лев Яковлевич Стукалов. Они открыли нам свободу творчества. И вот эту творческую свободу я позже не испытывал сам и, следя за моими однокурсниками, ставшими знаменитыми, могу сказать, что не испытывали и они. Моменты творчества и горение глаз. Все, чем бы ты ни занимался: кушал, гулял, не важно, — сводилось к тому, что надо сделать классный этюд, от души, вынуть из живота! Это было самое главное. И ту планку, которую нам задали учителя, я после не видел ни у себя, ни у своих однокурсников. И я не знаю, как Владимир Викторович Петров смог нам это донести. Но — смог. Я вспоминаю об этом с невероятным трепетом.
— То есть не зря хороших учителей называют инженерами человеческих душ?
— Совершенно верно! Есть замечательный фильм с Хоакином Фениксов и Сеймуром Хоффманом — «Мастер». Он об этом. В студенчестве я не понимал многого, не понимал, насколько он был мудрым, наш дворянин, прошедший до Берлина — наш Петров. А теперь я вспоминаю его всегда, как отца родного. Знаете, театральный институт соткан из смеха, юмора, страстей и страстишек. А ведь из нас, из 30 человек, только две девочки и три мальчика были 18-летними. Остальных он в этот раз набрал после армии. Прожженные люди! И с нами ему было очень нелегко, нас нельзя было купить на то же, на что покупали 18-летних, мы немножко по-другому смотрели на мир. Но он сумел подобрать ключик. Да, радость была во всем. Молодость: не давит груз, опыт, ты веселый горнист, довольный и счастливый. Но при этом у нас после армии была этакая «слеза», и как однажды сказал нам Мастер: «Иногда мне кажется, что вам не хватает воздуха».
— Чем вы тогда увлекались? Чем болели?
— Я очень любил Большой драматический театр. О гастролях Ленкома с Янковским, Абдуловым и всей братией я уже говорил. Еще были фильмы-притчи Марка Захарова — это было настоящее, то, что меня грело.
— Как в вашей жизни появилось телевидение? Ведь вы же не только актером, но даже режиссером на телевидении были?
— Все тогда началось от безысходности, от безработицы. Плевок в вечность случается, когда актёр находит своего режиссера, а режиссер — актера. Любимов нашел Высоцкого. В БДТ служили Басилашвили и Юрский. Я очень мечтал об этом, но своего Эфроса и своего Любимова не нашел. Пришлось самому что-то пытаться делать. Не могу сказать, что на телевидении я совершил великие прорывы. В качестве режиссера мне приходилось делать программы: «Окна», «Бремя денег», первый «Дом». Потом работал в Питере на студии «Позитив». Все это — конвейер, в котором, правда, я пытался честно работать. Зарабатывать на молоко детям и себе на хлебушек. Хвастаться тем этапом не приходится. Я поимел опыт, а телевидение поимело меня (_смеется_). Но мне понравилось, я нашел много интересного, встретил массу замечательных людей.
— Вы не редко повторяете это словосочетание — «плевок в вечность». Почему?
— Это, по-моему, сказала госпожа Раневская когда-то. Я в данном случае имею в виду вот что: чтобы получилось хорошее стихотворение, его надо задумать, как гениальное. А у нас сейчас часто задумывают так: сделаем средненькое, и уже не плохо. Но если ты задумал средненькое, то в результате получится фуфло. Надо все задумывать гениальным, надо даже в конвейере искать душу.
— Каково было семейному человеку в тот период становления нового Российского телевидения?
— Очень трудно. Я был честным исполнителем. Я люблю камерный психологический театр, а мне приходилось заниматься площадным театром. Так же и с телевидением — я люблю совсем другие вещи, но всевышний поставил меня на довольно грязную работу. Однако даже ее я старался выполнять честно. Во все времена остается место для мечты, для настоящего. Я с теплом вспоминаю, как участвовал в такой программе, как «Маршрутка» на Питерском телевидении. Там все плохо закончилось, инвесторы сбежали, продюсеры поссорились. Но там была очень хорошая команда. И мы сделали с десяток сюжетов из девяноста, за которые мне не стыдно до сих пор, и которые попахивали искусством. А ведь всего лишь скрытая камера вроде бы. Но там случился джаз. Партнеры понимали друг друга, с режиссером был найден общий язык. И пусть эту передачу никто не видел, но я вспоминаю ее с теплотой.
— В какой-то момент вы почти отошли от актерской стези.
— Назовем вещи своими именами — я не был востребован. А то, что я делал, мне не нравилось. У меня был замечательный период в лихие 1990-е, когда я зарабатывал 500 долларов на радио и 20 долларов в театре. В театре у меня было три наименования, которые я играл для души. А на радио я зарабатывал, чтобы кормить детей. И это была полная гармония. Конечно, физиологически, я был полностью высушен, потому что у меня был ночной эфир с 00:00 до 7:00. Дома были маленькие дети, поэтому потом я ехал к бабушке спать. Потом в 10:00 уже начиналась репетиция, вечером спектакль, а ночью снова эфир. В таком аду я три года жил, но это было самое счастливое время! Потому что была гармония души и тела. Мужчине необходимо зарабатывать на семью, и в то же время надо делать что-то и для души. Но потом произошли довольные неприятные движухи, когда начало кренить: либо ты работаешь для души и бесплатно, либо зарабатываешь деньги, но души — ноль.
— Ваш персонаж, Сильвестр, только к последним сезонам пришел к некоей гармонии в семейной жизни. К тому, что вы называете «поцелуем в темечко». А как вы при таком режиме работы смогли сохранить семью?
— Человек предполагает, а бог смеется. Конечно, в чем-то я потерял, что-то мне не удалось сделать для своей семьи. Но я учился у великих, у таких пар, как Ростропович и Вишневская, к примеру. Они говорили, что им удается так долго быть вместе, потому что он на гастролях, она на гастролях, и видятся редко. Здесь все относительно. Не могу сказать, что моя семья — идеальная пара. Но, возможно, именно потому, что мы редко виделись, нам удалось сохранить некоторый трепет. К тому же, семья у меня не актерская, и это сыграло добрую службу. Есть исключения в виде крепких актерских семей: те же Немоляева и Лазарев. Но это — редкость.
— Как случилось, что вы решили вернуться к актерской деятельности и попробоваться на роль Сильвестра?
— Все решают связи. Мой однокурсник, чешский режиссер Влад Ланнэ в тот момент проводил кастинг на этот сериал. Он мне звонил, убеждал приехать. Я говорил, что у меня самого куча проектов и некогда, но он не успокаивался. В конце концов, я взял билеты и приехал. На кастинге присутствовали Слава Дусмухаметов и Семен Слепаков. И как-то все мы сразу друг другу сказали: «Да!». Все сложилось, это было искренне и хорошо. И с тех пор все всегда было органично и с их стороны, и с моей. И это, конечно, дало мне воздух. У нас лёгкий жанр, водевиль, но этот водевиль состоялся. И этот воздух греет и зрителей и нас.
— Не редко, чем дольше существует ситком, тем более плоскими становятся персонажи. Сильвестр, напротив, становится все объемнее. В чем секрет?
— У Юрия Никулина был знаменитый цирковой номер с бревном. И его спросили: «Но вы же хотели играть что-то серьезное?» А он ответил: «Мне не предлагают. Поэтому это бревно для меня и „Гамлет“, и „Гроза“, и все роли, которые я не сыграл». Этот очень смешной цирковой номер они делали серьезно. Мой Сильвестр, это мой Гамлет, это все, что я могу сказать и не сказал. И я ему очень благодарен. Я — это и есть Сильвестр.
— То есть срастание с персонажем произошло?
— Это очень хитрый вопрос. Мой мастер воспитывал меня немного по другому. Мой любимый актер Евгений Евстигнеев в «17 мгновениях весны» где-то подсмотрел, как делать замечательные ручки и ножки. Но я вас уверяю, что когда он глотал яд и выпадал из окна, тот его последний взгляд — это был взгляд Евстигнеева. В чем-то мы, актеры, — обезьянки, что-то мы подсматриваем, но нельзя быть обезьянкой-личностью. И всегда приходит момент, когда ты либо играешь то, что думаешь, либо притворяешься, что думаешь. Сейчас, к сожалению, много актеров, которые делают умные лица с пустыми глазами. Им нечем страдать. Сейчас стало обычным делом притворяться душевными и духовными, не будучи ни тем, ни другим. Случилось время перевертышей. Но мне повезло, Мастер дал мне не музыкальное, но чувствительное ухо. И я слышу неискренность. Когда Янковский нес свою свечу у Тарковского — там было видно: весь Тарковский в Янковском, и весь Янковский в Тарковском. Это — настоящее, это искра. Сейчас — редко искрит. И потому я радуюсь, как ребенок, когда все-таки искра появляется.
— Вы как-то сказали, что если в комедии нет далекого, но явного плана трагедии, то комедия не состоится. В чем трагедия Сильвестра в «САШЕТАНЕ»?
— Он с самого начала танцует на собственных костях. Его бросила жена, оставила с маленьких ребенком. С отцом он разошелся, тот оказался, мягко скажем, нечистоплотным. Этих трагедий хватит на целое кино. Кто-то в таких ситуациях плачет, Сильвестр ушел с головой в бизнес. И от этого получается интересная комедия положений.
— Часто ли приходилось отстаивать персонажа у режиссера?
— Да, часто. У нас долгий проект — 8 лет, была текучка режиссеров. И каждый приходил, зная больше о Сильвестре и о жизни, чем я. Но были и три режиссера, с которыми мы достигли единения и случились лучшие эпизоды. Как только мы достигали взаимопонимания — все у нас получалась. Как только каждый из нас начинал тешить собственное самолюбие — ничего хорошего не происходило. Тут главное понимать, что мы делаем общее дело. И когда компашка друг друга чувствовала, исчезали вопросы: мы дружили со сценаристами, мы дружили с режиссерами, друг с другом. В результате на экране был виден КПД.
— Если судить по вашим интервью, все, что вы желали Сильвестру — постепенно случается. Это вы влияете на сценаристов?
— Нет, не думаю. Здесь — совместная искра. Сценаристы сделали все правильно, они держат нос по ветру. Мы стремимся к достоверности, а без этих изменений в жизни Сильвестра была бы «фанера». Здесь же появились живые нотки. Дай Бог, чтобы все это продолжалось, и сохранялся творческий посыл. По-человечески я доволен тем, что происходит с Сильвестром. А по-актерски — я жадный, я хочу еще больше размаха, еще больше интриг, мне всегда мало. Но я благодарен за все, что написано.
_Смотрите новый сезон ситкома «САШАТАНЯ» с 18 мая в 20:00 на ТНТ._
