«Вслух.ру» приводит (с некоторыми сокращениями) статью руководителя Тюменского института дизайна, вице-президента Союза дизайнеров России Геннадий Вершинина, посвященную работе музея изобразительных искусств. Статья опубликована 23 марта на сайте «Искусство и дизайн Тюмени».
О выставке «Легко ли быть молодым?»
Выставка с таким названием открылась в ГУК ТО «Музейный комплекс», по-старому — в Музее изобразительных искусств. И первое, и второе не обойти без комментариев.
Небольшое отступление — о том, как мы говорим и что за этим кроется
ГУК ТО «Музейный комплекс» — так просит называть новое образование его генеральный директор. Почему нет? Но как понять — выставка — она в какой из частей «комплекса»? И о чем свидетельствует это глобальное название: о комплексе неполноценности? Комплексе превосходства? Не дай бог — эдипове комплексе? О комплексе бюрократической стихии?
Небольшое отвлечение. Когда-то в начале девяностых, проходя мимо обычной школы, я понял, что начинается новое время: вместо привычной вывески «Школа» прочитал «Муниципальное образовательное учреждение среднего общего образования г. Тюмени «Средняя школа №:».
Стало ясно, что началась новая эпоха — канцеляристов и «юрслужащих», не владеющего языковыми реалиями. И в простоте в этой новой эпохе уже многого не будет. Позже так и случилось: не стало «остановок», а — «остановочные комплексы». Я — по отсталости лишь год назад узнал, что такое ТО, а то все ломал голову — что же это за образование такое? Оказалось — Тюменская область.
Когда-то сокращения полюбили первые отечественные «грамотеи» с «рабфаков» — ШКРАБ (школьный работник), ШКИД (угадайте, про что это?). В шестидесятые годы инженеры и техники из вновь родившихся технических вузов, ленивые до языковых изысков, шифровали не только технические протоколы, но и здания, службы, регламенты, а заодно кафедры, специальности и всё подряд.
Новый приплод так называемых юристов, обученных согласно практике имущественных битв 1990-х отслеживанию формальных ошибок, насадил в стране трепетное отношение к проформе при полном равнодушии к сути. «Дорогая, ты не хотела бы заглянуть в ГУК ТО «Музейный комплекс», там открыта новая выставка — ЛЛБМ?»
О выставке
Не «ЛЛБМ», а — «Легко ли быть молодым?» назывался снятый в 1986 и вышедший с шумом в прокат в 1897 году фильм Юриса Подниекса, смелого и талантливого режиссера. Фильм был острым, взрывным, социальным — фильм о молодежи, бунтующая кровь которой разрушительна и требует выхода. Судя по названию, тюменская выставка обращена к тем, кому сейчас за сорок, так как молодежи название это ни о чем не говорит. Может быть, выставка как-то привязана к юбилею фильма? Но он был в 1986 году. Ни к дате рождения режиссера (1950), ни к году его трагической смерти (1992) — и вообще ни к какой цифре выставка не привязана. Тогда в чем ее идея? Из «Тюменской правды» мы узнаем, что «к Году молодежи». Она «о молодежи»? Для молодежи? Какой? Расположены 75 живописных, графических работ и скульптур в четырех залах первого этажа Музея искусств на ул. Орджоникидзе, 47. Ценители тюменского искусства обнаружат здесь редко показываемые работы известных и уже — увы — не молодых мастеров: Михаила Захарова, Юрия Юдина, Бориса Паромова и других. Рядом — работы знаменитых российских авторов — Елены Романовой, Татьяны Назаренко, Олега Филатчева и др. Что их всех связывает, кроме времени? Что разделяет, кроме прописки и соответственно ей славы? Многие работы пробивались в свое время на выставки и в музей трудно. «Алексей!» Бориса Паромова вызвала не один скандал на выставкомах, споры, энергичную, даже истеричную защиту Остапа Павловича Шруба, и — раскол в союзе художников (тогда еще квалифицированном) на меньшинство сторонников и большинство противников. Роль многих представленных работ в истории тюменского искусства в свое время была актуальна — но об этом зритель не узнает, если не нарвется на экскурсию (лично я их с университета ненавижу). Разработчиком концепции выставки была Наталья Паромова, свидетель и участник художественной жизни 1970-х, которой есть что рассказать. Завершали экспозицию Татьяна Сергейчук и другие коллеги. К сожалению, на выставке мы попадаем в как бы безличную развеску работ, чем-то напоминающую интимный — и потому непонятный — разговор с собой. А жаль. Температура художественных дискуссий в Тюмени 1970-х — начала 1980-х годов была высока. У нас не было холуйской и корыстной запретительности, как в Москве, но простоты тоже не было. Между художественными группами и эстетическими позициями существовала вражда, выливавшаяся в жаркие дискуссии на выставкомах, в «инстанциях» и околохудожественной среде — все это интереснейший материал, сериал исторических и творческих драм. Авторы экспозиции ограничились обзорными текстами. Напечатаны они на пестрых безвкусных бумажках и висят на дверях — не самом удачном месте для комментария. Выглядят листы текста и замусоренные графикой этикетки за гранью вкуса. Какая уж тут Европа и ожидаемый «музейный бум» — деревня Кривохреново отдыхает! Графическая культура этой выставки свидетельствует о снижении экспозиционного вкуса в музее. Увы, сегодня — как говорят — печальную роль в этом играет новый экспозиционный мэтр музея — уважаемый
П. С. Ситников, прежде занимавшийся энтомологией, а теперь активно курирующий малознакомый ему предмет — графику, дизайн, экспозиционные порядки и непременно выступающий на открытии выставок с комическими речами «от руководства». Его участие в выставке, комментарии к работам, требования снять те или иные из них — по свидетельствам устроителей выставки — на уровне наших классических фильмов «Волга-Волга» и «Карнавальная ночь».<…>Вынесет ли что-то из нашей выставки — из ряда случайно симметрично вывешенных работ — случайный посетитель? Тот «молодой» человек, которому, как следует из названия выставки, молодым быть нелегко? Приятно было узнать, что большинство работ — собственность музея. Значит, вопреки всем обстоятельствам, музей и его учредитель — Комитет по культуре «ТО» — находят возможность комплектования. Правда, большинство работ попали в коллекцию еще в советские годы, но есть и новые приобретения — что-то около двадцати работ новых тюменских мастеров. На выставке можно увидеть почти раритеты: работы Анатолия Тюленева, к сожалению, отошедшего от художеств, Светланы Костенецкой (давно занимающейся педагогикой). Неровные работы Геннадия Токарева и Олега Власова, Александра Новика и Михаила Гардубея, Андрея Ердякова и Олега Фёдорова — факты искусства молодых семидесятых-восьмидесятых годов. Но есть и зрелые работы этих авторов, почти шедевры — у того же Андрея Ердякова. А еще — работы Анны Матусиной (наша выпускница, живущая в Питере, художник известных фильмов — например, «Все будет хорошо») и Ольги Трофимовой, Сергея Перепелкина и Вячеслава Сизова, Татьяны Вершининой: Многих авторов непростительно нет, например, концептуальной живописи Николая Пискулина, многие качественные работы уже не будут в Тюмени никогда. Но я так и не понял (если отбросить комментарии Натальи Паромовой), по какому принципу эта выставка собиралась, ведь он должен читаться в самой экспозиции? Представлены работы художников «нового искусства», их работы приобретались с учетом публикации в альбоме «Новое искусство Тюмени», первом «чисто тюменском» альбоме, не только подготовленном здесь, но и ставшем в 1997 году лучшей книгой России. Логика музейщиков понятна и оправданна. Но альбом этот, как известно, был первой и, как оказалось, — последней возможностью показать историю молодого искусства 1980-х, попыткой компромиссной. Не все представленные в нем работы обладают нетленной ценностью, не все относятся к феномену «нового искусства». Они важны для истории, но не обязательны на этой выставке. Качественные критерии были важны? Судя по экспозиции — не очень. Невнятные «сюрные» работы Андрея Ердякова экспонированы отдельно от его зрелых и качественных работ, эволюция не прослеживается, а экспозиционная мысль рвется. Из четырех работ Анны Матусиной (если выбирать из всех, что есть в фондах) можно было выбрать и лучшие. Живопись Сергея Перепелкина широко известна, но готов спорить — к теме выставке ближе его сложная, концептуальная и очень эмоциональная графика. Представленные работы неравноценны по художественному уровню. Есть работы «не написанные» и очевидно этюдные, есть великолепные и пошло-слащавые, «сделанные» и «сырые». Но если показывать явление — почему не собрать работы «музейного» уровня — не салонные «ню» и ни о чем не говорящие «мастерские», не веселящуюся у здания МГУ золоченую молодежь художника Ильи Правдина, а работы, выражающие время? Трудно объяснить, почему в музей в первую очередь приобретена (и показана на выставке) работа Татьяны Вершининой «Маленькая принцесса», а не её же «Август» или «Праздничный натюрморт» — безусловные шедевры живописи и эмоциональные знаки нового тюменского искусства, да и искусства 1990-х? Почему некоторые работы приехали на выставку из частных собраний — например, интересная и важная ранняя работа Юрия Юдина «Натюрморт в мае» и не нашлись его же проблемные и для своего времени важные, даже скандальные работы — «Ветеран» или «Аллегория времени» (говорят, автор ее записал, если так — привет вам, российская экономность с икрой «для гостей»)?Тюменское искусство — очевидно провинциальное, как в хорошем, так и в критичном смысле этого слова. Провинциальность проявляется, прежде всего, в беспроблемности, асоциальности работ, в тиражировании ни к чему не обязывающих салонных красивостей. В семидесятые годы новые интонации в искусство привнес Борис Паромов — болевые сюжеты. Недолго поработал здесь, но заявил о себе историческими метафорами болгарин Николай Певечаров. Нарушили плавный поток работы «приемных детей» «сурового стиля» — Ирины Овчаровой и Николая Пискулина — первых выпускников местной школы. Были проблемные работы Михаила Гардубея, замысловатые и многослойные метафоры Ольги Трофимовой, великолепная графика Сергея Перепелкина, экспрессивные «бомбы» Татьяны Вершининой (ныне отказалась от живописи), выразительные работы Вячеслава Сизова
и т. д. И совсем отсутствуют самые молодые. Говорят, выставка скоро переменится, появятся новые молодые. Но как сравнивать их работы, если часть работ «съедет» из залов? Конечно, молодым быть нелегко. Первая запись в книге отзывов выставки — восторг по поводу работ Андрея Ердякова. Работы симпатичные и интересные своей «топографичностью». Ердякова почитают музейщики, зрители. В последнее время он стал чуть ли не официозным мастером, единственным в Тюмени реалистом (после отъезда иных на тучные столичные хлеба), склонным к живописным иллюзиям (цикл работ для Дома приемов Правительства области). Жаль, что хотя бы по контрасту не показан его же шедевр «Натюрморт с раковинами», впервые выставленный в 2007 году на «Шедеврах нового искусства» — вещь редкая для нашего мейнстрима — салонной живописи, подпорченной этюдностью, заштампованными «ощущениями» и низкой живописной культурой. Парадокс — но именно Ердяков отвергнут союзом художников, когда подал заявление о приеме — не в каком-то 1880-м году, и не в 1949-м, а в наше демократичное время, когда лютуют новые диктаторы творческих союзов и «замкомыпоэкспорабе».Но — заверяют авторы экспозиции — выставка будет развиваться, появится новый слой работ, в частности, новейшие вещи. Эта практика уже опробована нашим музеем, она по-своему интересна, хорошо бы еще чтобы музейщики не только строили выставки, но и рецензировали их — это ведь обычная с XIX века практика, в том числе рекламная и просветительская одновременно. Аудитория воспитывается десятилетиями — спросите англичан и французов — они третий век волнуют публику своими едкими статьями и неординарными выставками. Так что «музейный взрыв», который предрекает директор ГУК ТО
П. Э. Головин, в Европе давно неизменная реальность. Обычный вопрос журналистов — как тюменцы смотрятся на фоне иногородних художников (впервые местная живопись перемешана с «басурманской») — может быть отвечен легко: хорошо, но иначе. По словам Наталии Паромовой, тюменцев и «иноземцев» соединили, чтобы оценить потенциалы. Корректно ли это сравнение, если учесть, что российское искусство 1980-х — 1990-х годов нашим музеем активно не комплектовалось? Да, на выставку «вынута» из фондов работа мастеровитого «классика» Олега Филатчева, известная по множеству книг и журналов; знаменитый автопортрет великолепной московской художницы Елены Романовой. Сделан портрет хорошо, и далеко не каждый музей может похвастаться Романовой или же работой Татьяны Назаренко, еще одной ныне процветающей знаменитости. Филатчева уже нет. На фоне дилетантского «актуального искусства», насаждаемого теперь в России почти так же, как некогда «соцреализм»; на фоне пустого и вторичного реализма в духе Глазунова-Нестеренко-Шилова (не тюменского Виталия Серафимовича Шилова, процветающего в Москве) и тьмы им подобных ремесленников, мастеровитые и самобытные работы Филатчева, Романовой, Матусиной, Сизова и других выглядят вещественно, «по-настоящему», в них есть поэзия, и жизнь, и душа. Кажется, замысел авторов выставки все-таки становится понятен — на неё собраны работы «с историями», вокруг которых шла полемика, битвы, драмы. Каждая работа непросто пробивалась в культурное пространство. Но насколько корректен подбор работ? Новик, Гардубей, тем более Романова или Филатчев в 1986 году не были «молодыми» — им было за 35. Из работ «о молодости» надо бы поискать и другие, тем более, что изобразительный ряд — без временного контекста и молодежного драйва — выглядит слишком мирным, приглаженным. Большинство работ выставки вовсе не социальны, в отличие от острого и полемичного фильма Подниекса (еще более актуального сегодня, когда асоциальность молодежи стала общественной проблемой). Выставка выглядит случайным набором разношерстных вещей, разноречивых по средствам, вполне конформистских. Если учесть, что английские исследователи называют целью искусства справедливость, то фильм «Легко ли быть молодым?» надо оценить как высокохудожественный, а наша выставка — чуть ли не враждебна ему. Фильм вызвал всесоюзный резонанс, на него было непросто попасть. Его социальный пафос и актуальность были уникальны. Новое российское документальное кино не хуже, но оно уже не имеет такого резонанса. Увы, концепция выставки, ее богатый контекст не выявлены вопреки тому, что большинство работ качественны и могли бы сделать честь многим музеям. Полгода музей искусств был музеем дикости — там показывались динозавры. Наконец динозавры съехали, освободилось место для профессиональной экспозиции. Но как мы ценим этот профессионализм, какие условия для его реализации создаем?<…>У нас случилось подчинение музея высшей пробы (и, кстати, не худшего из музеев восточнее Москвы) краеведению — даже не истории, то есть явное понижение «пробы». Пусть «динозавры», о которых мы слышали несколько месяцев на всех каналах, дали музею неподобающий доход. И что? Может быть, на эти деньги удалось привести в порядок неприлично розовый коридор без хорошего света, в котором стало принято выставлять работы, в том числе и нынешней выставки за отсутствием подобающих площадей? <…>Серьезная проблема — научный уровень, научная среда музейных экспозиций. В профессиональном сообществе концепция выставки обсуждается специализированными отделами, экспертами, экспо-дизайнерами. Мне сказали, что концепция «Легко ли быть молодым?» обсуждалась в музее искусств. Не все, правда, об этом знают. Экспертные суждения у нас вообще не приняты. Музейщики обижаются, что «власти» жизненно важные решения принимают кулуарно, но разве не кулуарна работа музея, обращенная к нам? И разве не дискуссии позволяют править концепции, программы, форматы? Не должно быть такого, чтобы между названием, программой, экспонатами и дизайном не было взаимосвязи. Не на пользу музею и благородным его целям идет обычная для нас кулуарность. Вряд ли можно ждать советов «про искусство» от краеведов или «управленцев вообще», и нынешняя вопреки всему создаваемая музейная «вертикаль» очевидно бесполезна. Музей искусств, с которым многие из нас «по жизни» связаны, нуждается в развитии своего человеческого потенциала, а не в краеведческо-энтомологической переориентации, и как публичное учреждение он должен быть открыт критике любого формата, идущей от любых граждан. Непрофессионализм, к сожалению, становится в художественной культуре нормой. Серьезным комплексом. Комплексом руководства человеческими ресурсами, слабо сопряженного со спецификой культурных институций и позицией профессионалов. Комплексом авторитарного руководства, не знакомого с потенциалом художественного и человеческого капитала, не владеющего технологиями его развития и пытающегося распоряжаться этим ресурсом по своему нехитрому разумению: командами и не обсуждаемыми приказами. Как будто в эпоху «организационной демократии» (так определяют современное общество) и «сетевых сообществ» («сеть» — неформальная общность с едиными ценностями и целями; коллективы в искусстве и культуре — сетевые или никакие) так можно решить хоть одну проблему — в экономике ли, в культуре или обществе. А вы говорите — ГУК ТО!
