Рождённый заново… после спектакля

На 27 мая в тюменском «Ангажементе» запланирована премьера. Заслуженный деятель искусств РФ, режиссер Михаил Поляков ставит спектакль «Мещанин во дворянстве» Мольера. Главная роль недотепистого торговца Журдена отдана заслуженному артисту России Игорю Кудрявцеву. Мы встретились с ним после репетиции. Актер, показалось, еще не успел отдышаться. На мониторе, в кабинете замдиректора, я наблюдала последние минуты «репы»: Кудрявцев то мерил шагами сцену, то замирал среди декораций, а Поляков грозно кружил над ним, размахивая руками. Нормальный рабочий процесс для театра.— Я не мастак давать интервью. Говорю правду, — предупреждает Игорь Викторович."Ну, слава богу!" — проносится в голове. Не всякий человек готов рассказать о себе без прикрас. Так что Кудрявцев — редкий экземпляр. И актер, кстати, тоже. Не зря же известный театральный критик, эксперт фестиваля «Золотая маска» Татьяна Тихоновец включила его в свою коллекцию уникальных артистов.— Должно быть, это приятно — стать частью такой коллекции…— Это неожиданно. Тихоновец увидела меня в сказке «Веселые страшилки». И назвала самым маленьким пионером. Я немного растерялся. Со стороны же себя не вижу. Господи, думаю, ну куда уж тебе — полтинник стукнул! Какие пионеры? Но Тихоновец сказала то, что сказала. Мне было приятно.— Такие отзывы повышают самооценку?— Да. Лишь бы эта самооценка не повысилась до чрезмерных высот, чтобы не заболеть звездной болезнью…— Думаю, вам уже не грозит…— И я так думаю. Переболел в самом начале. Меня быстро вылечили.— Кто лечил?— Партнеры по сцене! Существует две стадии болезни. Первая — звездная пыль. Актер, ощутив в первый раз успех, думает, что все знает и умеет, а зритель приходит в неописуемый восторг, когда он появляется на сцене. Тогда он начинает бросать своих партнеров, работает только на себя. Коллеги видят: ага! — человек зазвездился, надо лечить. Делается это аккуратно, но если «больной» не понимает, то — более жестко. Не поможет — болезнь перейдет во вторую стадию.— В хроническую?— Вторая стадия называется — титька тараканья! Это уже «метастазы». Актер мало того, что бросает коллег по сцене, он еще по-человечески начинает плохо относиться к ним.— Такое не вылечивается?— Только «хирургическим» путем… Так мне говорили «старики». Я, когда пришел в театр, сразу захотел стать «стариком». Они — особая каста. Люди, которые растворены в театре. Это целый мир, куда тебя, молодого, не пускают сначала. Надо заслужить.— Сколько лет у вас ушло на то, чтобы войти в касту?— Лет сорок…— Ничего себе!— Просто «старики» уходят… Я так и не успел войти в их круг в Озерском театре драмы и комедии, где проработал 25 лет. Но слушал, о чем «старики» говорят, наблюдал из-за кулис за тем, как они работают, учился у них всему…— У вашей биографии интересная география. Родились на Сахалине, учились в Иркутске, работали в Озерске Челябинской области. Теперь вас в Тюмень забросило. Какие повороты судьбы звали в дорогу?— На Сахалине я окончил школу. И задумался: куда дальше? Почему-то решил идти в актеры. Хотя даже в художественной самодеятельности не участвовал. То, что один раз стихи прочитал, не считается. Чувствовал, что не ловок я в этом. Однако фильмы смотрел и плакал, до того меня трогала игра актеров. Однажды мелькнула мысль, что, наверное, тоже так могу. А глянул в зеркало — господи, боже мой! Но все ж поехал! Почему в Иркутск? Там родственники жили. Я ни разу до этого с Сахалина не выезжал. Был дитя подвалов, леса и моря!— Как же вы поступили в театральное училище, дитя подвалов? С чем пришли туда?— Я сдуру стал учить рассказ Василия Шукшина «Срезал». Большой и сложный. Естественно, на экзамене, кроме названия, ничего не смог вымолвить. Потом я проорал стихотворение Маяковского о советском паспорте. И еще басню про лисицу рассказал. Глаза завел вверх по школьной привычке, а режиссер, принимавший экзамен, как рявкнет: «На меня смотри!» У меня полились слезы. Ну, думаю, сейчас обратно на самолет — и к маме, на Сахалин! Как раз лето — в лес, на рыбалку. Но… первый тур я прошел. А на втором надо было петь и танцевать. Мы с другом Эдькой выучили песню: «Я сегодня до зари встану, по широкому пройду полю…» Один куплет до припева доучили и пошли купаться на Ангару. Ну как это, быть в Иркутске — и не помочить ноги в великой реке?! А вода холодная! Я нырнул — и застыл, словно лягушка в анабиозе. В общем, мы с Эдькой тут же заболели. И на экзамене по причине заложенности носа исполняли песню с французским прононсом. А танцевал я цыганочку. На третьем туре нужно было показать этюд на тему «Свидание». Ребята подсуетились, девчонок разобрали. Мне не досталось. Слышу краем уха, как Коля Кудрявцев (тоже актер «Ангажемента». — Авт.) объясняет Эдьке, что свидание бывает не только с девушкой. Я стал лихорадочно соображать. И сообразил: изображу свидание с другом, погибшим на войне. Приду к нему на могилку, положу цветы, выпью сто грамм. Так и сделал: зашел в воображаемую оградку, снял воображаемую шляпу и повесил ее на воображаемый колышек. Достал корявыми, трясущимися руками бутылку (тоже, естественно, воображаемую), налил, выпил, потом, как будто услышав звук электрички, вздрогнул: пора. А мне вдогонку из зала: «Шляпу забыл!» Вот так и прошел. Как бы сложилась жизнь, если бы не поступил? Вернулся бы обратно. Может, потом снова попробовал бы. Театр — такая «зараза», если прикипишь, уйти уже не сможешь.— В Озерск вы попали по распределению?— На наш выпуск приехал режиссер Шульман. Он отбирал актеров для озерского театра «Наш дом». Позвал и меня. Шел 1983 год. До 2007-го я думал, что это мой первый и последний театр.— Что изменилось потом?— Атмосфера. Когда театр застывает на одном уровне — это страшно. Актеры бегут из него, а те, что остаются, становятся злыми на себя и на окружающих. Я размышлял: неужели все? Что же делать? Барахтаться в этом болоте? Или поменять жизнь кардинально? Про «Ангажемент» я ничего толком не знал. Но здесь работал Коля Кудрявцев. Он и позвал нас с женой (она тоже актриса) в Тюмень. Мы подумали-подумали… А что думать, когда получаешь 8 тысяч рублей отпускных?!— Тяжело далось решение?— Конечно. В Озерске остались люди, с которыми мы жили бок о бок много лет. Понимали друг друга с полуслова. В глаза посмотришь — и все ясно. Вот до какой степени проникновение было! Поэтому… с кровью это все…— Какие образы вам удалось воплотить на озерской сцене?— Я сыграл там около 120 ролей. Среди них есть любимые и не очень. Но все равно все мои. Как дети. Дебютировал я в роли грузинского мальчика Бадри Ломидзе в спектакле «Чинарский манифест» по пьесе Чхеидзе. Потом играл Леньку-Одуванчика в знаменитой пьесе Дударева «Рядовые», в «Мастере и Маргарите» был Левием Матвеем и поэтом Бездомным. Много раз играл сказочных персонажей и просто купался в этих ролях. Я до сих пор люблю «Наш дом». Может, вернусь туда умирать… «Ангажемент» — театр все-таки молодежный… Не исключено, что роль Журдена — последняя в моей биографии.— Да бросьте!— Я имею в виду роль такого масштаба! И с таким режиссером! Признаюсь, мне сейчас очень трудно. Многое растерял в озерском театре, хоть и не простаивал там. Но работы часто были из разряда: пьеса не та, режиссер не тот, и сам я — не тот! Меня почему-то часто использовали в комедиях, причем низкой пробы…— Мне кажется, вы зря пеняете на то, что «Ангажемент» — молодежный театр. И «молодежка» нуждается в актерах разных возрастов…— Конечно. Но я немного о другом говорю. Силенок мне уже не хватает. Не могу кувыркаться на сцене. Надо уметь ощущать себя в пространстве. Или вовремя уйти, или изменить свой статус. Играть те роли, которые подвластны. Есть же дедушки, бабушки, лешие всякие. А вот таких больших ролей, как в «Мещанине», может больше и не быть.— А я уж подумала, что вы потеряли уверенность в себе…— И это тоже… Потому что растренирован, мало работал над собой. Когда приходит такая личность, как Поляков, с такой мощной энергетикой и с такой фантазией, начинаешь теряться. Появляется страх…— Да, Михаил Поляков режиссер суровый, жесткий. Некоторые актеры, работавшие с ним, до сих пор вздрагивают при упоминании его фамилии. А вам удалось найти общий язык?— Расскажу, как это было. Идет одна из репетиций: я шаг, он мне — стоп, я еще шаг, он снова — стоп! Это не так, и вот это — не так. Меня начинает трясти. Прошу 10 минут перерыва. И — к нему в кабинет. Хочу понять, что режиссер от меня требует? Когда мы поговорили, мне стало легче. Теперь я его не боюсь. Боюсь другого, что не смогу удержать чувство целого, боюсь подвести Полякова. Может, это из-за возраста? Из-за плохой памяти? На себя обижаюсь за то, что не свободно работаю, а с напряжением. Когда в моем возрасте получаешь роль, внутри возникает ужас: сделаю ли я ее?— Казалось бы, должно быть наоборот. Ведь с годами накапливается опыт, мастерство…— Правильно. А также — всевозможные штампы и актерские тютьки. Вот решу я для себя, что буду дурачком или загадочным героем. Но если в душе ничего не родится, то получится приклеенная маска. И все скажут: человечек повторяется!— Игорь Викторович, в «Мещанине» вам достался персонаж, над которым все потешаются. Как должен артист относиться к такому герою? Всерьез? С иронией?— У актеров есть такое выражение: «адвокат своей роли». Я сейчас — адвокат Журдена. Да, этот торговец, желающий выглядеть не хуже дворянина, смешон! Но его можно понять. Он влюбился и хочет подняться на более высокий уровень, потому что его возлюбленная — маркиза. А над ним все издеваются, деньги с него тянут. Каким будет финал спектакля, не скажу, но точно не таким, как в пьесе.— Какие надежды вы связываете с «Ангажементом»?— Не хочу загадывать вперед. Я не знаю, что будет завтра со мной, с Россией. Мне больно видеть, как загибается наша страна. Как люди становятся совершенно другими. Сейчас сидит в душе маленький червяк и шепчет: «А дальше что?» Живу одним днем. Нет уверенности в будущем. Тяжело… Но надо жить…— Сцена позволяет справиться с безнадегой?— Еще бы! Сегодня я — король, а завтра — революционер! И тогда я смогу сказать королю: «Ах ты, сволочь!» Театр дает возможность выплеснуть эмоции. Даже болезнь перед сценой отступает. И когда зритель принимает тебя тепло, дарит тебе свою энергию, ты летишь после спектакля, словно рожденный заново… Ирина Тарабаева. «Тюменские известия»