Страна в середине XIX века напоминала пороховую бочку с зажженным фитилем - и революционеры, и правительство считали, что в любой момент может произойти взрыв. Одним из возмутителей спокойствия считали Чернышевского.
_"Роман «Что делать?» меня всего глубоко перепахал. Это вещь, которая дает заряд на всю жизнь", — так отозвался о произведении Николая Гавриловича Чернышевского непопулярный нынче вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин. Он имел в виду гражданские достоинства произведения. Сам Николай Григорьевич и думать не думал, что его книгу потомки будут оценивать как художественное произведение и даже включат в школьную программу по литературе. Для автора — находившегося под следствием политзаключенного — было важнее высказать свой взгляд на устройство общества. Высказал. И, помимо иных мест, побывал, конечно, в Тобольске._
Смутьян из «Современника»
Перед отменой крепостного права в России как грибы росли революционные кружки, призывавшие к освобождению народа. Имперский Петербург накрывала лавина прокламаций, требовавших крови. Листовки призывали к восстанию и свержению монархии. Страна напоминала пороховую бочку с зажженным фитилем — и революционеры, и правительство считали, что в любой момент может произойти взрыв. А когда удушливым летом 1862 года в Петербурге начались пожары, по столице быстро поползли слухи, что это дело рук «нигилистов».
Фото gosobzor.ru
Одним из возмутителей спокойствия считали Чернышевского. Иначе и быть не могло, ведь с лета 1861 по весну 1862 года он был идейным вдохновителем и советником революционной организации «Земля и Воля». С сентября 1861 года духовный вождь «шестидесятников», стоявший во главе лучшего журнала тех лет, «Современника», находился под тайным надзором полиции. В глазах царя и служб безопасности государства это издание было наиболее опасным для существовавшего строя. Конечно, арест Чернышевского должен был состояться, искали лишь повод. Им послужило письмо Александра Герцена, пятнадцать лет проживавшего в заграницах, одному из сотрудников «Современника» Серно-Соловьевичу. И он, и Чернышевский были арестованы и помещены в Петропавловскую крепость. Но российское ли законодательство тех лет, нерасторопность ли следствия стали причиной того, что никаких других улик, которые подтверждали бы тесные связи редакции «Современника» с политическими эмигрантами, найдено не было.
Дело могло оказаться пустышкой, но Чернышевскому предъявили обвинение в написании и распространении прокламации «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». Историки по сей день не подтвердили, был ли Николай Григорьевич автором этой возмутительной листовки. У властей также не было явных доказательств вины редактора «Современника». Полиции пришлось пойти на подлог. Чернышевского осудили на основании ложных свидетельских показаний и сфальсифицированных документов. Он был признан виновным, осужден на семь лет каторжных работ и пожизненную ссылку в Сибирь.
19 мая 1864 года над головой смутьяна принародно был совершен обряд «гражданской казни» — Чернышевского вывели на площадь, повесив на грудь доску с надписью «государственный преступник», сломали над его головой шпагу и вынудили простоять несколько часов, прикованным цепями к столбу…
Но Чернышевский не упал духом. В камере, ожидая суда, кроме настольной книги революционеров всех мастей, популярнейшего тогда романа «Что делать?», Чернышевский писал повести, рассказы, научные трактаты, мемуары… В Петропавловке он начал и обширную автобиографию, написание которой уподоблял «историческому повествованию, в котором стоило, начав со времен „доисторических“, с легенд и мифов, перейти постепенно к фактам, к живым лицам, к действительной жизни». Он хотел воссоздать обстановку, в которой жили его ближайшие предки, их понятия, бытовой уклад, чтобы дать читателям полное представление о тех впечатлениях, под влиянием которых вырастало поколение среднего сословия, родившееся на свет в коренных областях России в двадцатых годах XIX века.
За три года до появления в Тобольске Чернышевского, в январе 1862 года в тобольском тюремном замке находился тогдашний властитель дум передовой российской молодежи, радетель за счастье и свободу униженных и оскорбленных, поэт, публицист и революционер Михаил Илларионович Михайлов. Имя тогдашнего лидера общественного мнения было в Тобольске на слуху. Передовая общественность города была в восторге от пребывания здесь опального вольнодумца. Доходило до того, что местные дамы обвивали его кандалы цветами. По рассказам нижних чинов, его камера превратилась в проходной двор: туда свободно могли входить посетители и оставаться там надолго. И, что уже совсем изумляло старослужащих тюремщиков, Михайлов сам делал визиты. Ему даже разрешали носить светскую одежду. При встречах с восхищенными тоболяками Михайлов рассуждал о литературе, искусстве и общественной жизни России. Иные краеведы вспоминали потом «очень интересные встречи Михайлова с представителем польских революционеров Станиславом Крупским». Как показывал на учиненном позднее следствии сам Крупский, Михайлов «не терял надежды и в ссылке на революцию в России, строил планы революционной пропаганды среди крестьян, солдат и демократической интеллигенции. Он пытался объединить силы революционной демократии России и Польши. В тюремном замке Михайлов передал Крупскому сумму денег на цели создания подпольной организации русских и польских революционеров в Сибири».
Ниже губернским властям Тобольска падать было некуда. Сведения о деятельности Михайлова дошли до столицы. Александр II отправил туда следственную комиссию во главе с генералом свиты его императорского величества Сколковым. Длившееся около года следствие установило факты «послабления» содержания опасного государственного преступника.
Тобольский губернатор, действительный статский советник Виноградский, председатель губернского правления Соколов и губернский прокурор Жемчужников были признаны виновными и отстранены от должностей.
Сменщик Достоевского
Перепуганные делом Михайлова, новые губернские власти по прибытии Чернышевского в Тобольск решили немедленно спровадить очередного мыслителя и революционера в сторону Иркутска. И все же в Тобольске он пробыл некоторое время, находясь в секретной камере под неусыпным надзором караула, ни днем, ни ночью не снимавшего с пленника кандалов.
Перед отправкой в Сибирь государственный преступник Чернышевский составил список своих рукописей и тех книг, над которыми работал в Петропавловской крепости, прося передать их своему ближайшему соратнику Пыпину. Однако его творчество так и не вышло из недр Третьего отделения, осев в архиве Петропавловской крепости, и было обнаружено лишь после свержения царской власти.
Долгий и трудный путь предстоял Чернышевскому от Петербурга до Нерчинского завода. Он лежал через Вятку, Пермь, Екатеринбург, Тюмень и Тобольск. Родные позаботились о том, чтобы облегчить ему это тяжелое путешествие. Экипаж и необходимые вещи были доставлены ими к воротам Петропавловской крепости в указанный администрацией тюрьмы день и час. Но предварительное разрешение, данное на это руководством узилища, оказалось обманным: вечером 20 мая 1864 года Чернышевский был отправлен в почтовой телеге, под охраной двух жандармов в «Тобольский приказ о ссыльных».
Преданный присяге конвой, непродолжительность остановок, быстрота передвижения — об этом усердно заботилось начальство, знавшее, что «известное значение Чернышевского в литературе доставляет ему поклонников, преимущественно из людей молодых, способных к увлечениям всякого рода».
5 июня Чернышевский прибыл в Тобольск, где его определили в местную «пересылку», в которой четырнадцатью годами раньше томился Достоевский.
В то время там были временно размещены польские повстанцы, в очередной раз поднявшие бунт. В дальнейшем с некоторыми из них Чернышевский отбывал каторгу в Забайкалье. В Тобольске же с ним познакомился Стахевич, оставивший воспоминания и об этой встрече, и о совместном их пребывании впоследствии в Александровском заводе. «Некоторые из поляков, — пишет Стахевич, — зайдя по своим делам в тюремную контору, прибежали оттуда и позвали меня: «Идите в контору, земляка вашего привезли, русского». Стахевич тотчас узнал в новом сидельце Чернышевского. Еще несколько лет назад он видел у одного из своих товарищей по университету фотографию властителя умов молодого поколения. На том дагерротипе Чернышевский был с голым лицом, однако с густой шевелюрой. В Тобольске же оказался похожий на тот фотопортрет человек, но с короткой прической. Она заметно изменила его внешность.
«Где-то я уже видел его раньше», — подумал Стахевич, и перед его глазами возникла картинка того, что произошло не так давно. Стахевич, находившийся тогда в заключении в Петропавловской крепости, был вызван в Сенат для ознакомления с вопросами, заданными ему следствием, и для дачи ответов на эти вопросы. Его завели в большую комнату, расположенную рядом с присутственной. Томясь в ожидании вызова, Стахевич заметил, что на другом конце стола некий человек в очках перелистывает какую-то толстую чиновную папку, то и дело склоняется над ней и что-то записывает на листе бумаги.
«В самом деле, должно быть, он, — подумал Стахевич. — А фолиант этот, очевидно, канцелярское дело о его провинностях; дело толстущее, много, должно быть, обвинений против него; помоги ему бог выпутаться из этой передряги».
Увидев Чернышевского в Тобольске, Стахевич повел его с собой, думая, что Николай Гаврилович будет находиться вместе с поляками в большой общей камере политического отделения тобольской тюрьмы. Но довольно быстро появился ее смотритель, объявив, что по распоряжению начальства Чернышевского необходимо поместить отдельно от всех в камере «секретного коридора». Впрочем, смотритель разрешил Стахевичу заходить иногда к Чернышевскому. Это было большой удачей. И в один из таких визитов Николай Гаврилович сказал ему: «Мне сообщили, что я пробуду в Тобольске недолго, всего несколько дней. Распаковывать чемодан на такое короткое время и потом опять запаковывать не хочется; скажите, какие книги у вас есть с собой, я что-нибудь выберу на эти дни, чтобы не так скучно было сидеть тут».
Стахевич сообщил ему несколько названий, и Чернышевский попросил физиологию Функе на немецком языке. Возвращая книгу через несколько дней Николай Григорьевич сказал: «С большим удовольствием нашел в этой книге почетное упоминание о научных работах наших русских людей: Сеченова, Якубовича, Овсянникова…»
Затем он поделился со Стахевичем одним из своих путевых наблюдений. Речь шла о переправе на пароме через какую-то речку. Когда конвой отошел к борту парома, Николай Гаврилович разговорился с ямщиком:
— И что тебе за надобность ямщиком быть? Столько у тебя денег, а за прогонами гонишься.
— Что ты, батюшка, Христос с тобой; какие у меня деньги? Никаких нет.
— Рассказывай!.. Вишь, у тебя на армяке заплат сколько, а под каждой заплатой деньги, небось, зашиты.
Тут ямщик понял, что Николай Гаврилович шутит, и сказал: «Кто за народ стоит, все в Сибирь идут, — мы это давно знаем».
Чтобы хоть что-то сохранить на память об известном русском революционере, ссыльные поляки передавали Стахевичу свои записные книжки и просили, чтобы Чернышевский что-то написал. Николай Гаврилович был краток: «Н. Чернышевский, литератор», год, месяц и число.
Учитель жизни
Известный русский марксист Георгий Валентинович Плеханов писал в своем сочинении о Чернышевском, что «…Н. Г. очень любил свою жену; разлука с нею, несомненно, была для него источником больших страданий. Но он боялся, что жизнь в далекой и нездоровой окраине будет очень тяжела для нее. И вот, попавши в Сибирь, он начинает придумывать, как бы устроить так, чтобы его жена не только не ехала за ним, но и вообще как можно скорее забыла о нем. В письме к
В отличие от жен декабристов, которым в Тобольске теперь стоит памятник, за своим революционером Ольга Сократовна не поехала. Она не была ни сподвижницей Чернышевского, ни членом революционного подполья, как порой писали о ней советские исследователи. Госпожа Чернышевская продолжала жить с детьми в Петербурге, не чуралась светских развлечений и даже заводила романы.
«В истории нашей литературы…- писал позднее Плеханов, — нет ничего трагичнее судьбы
Но доподлинно известно, что ни Чернышевский, ни прочие политические ссыльные тяжелой каторжанской повинностью в те годы не загружались. И в материальном плане Чернышевскому в Сибири жилось вполне комфортно: было и так, что живал он в отдельно стоящем доме, регулярно получая деньги от жены и от поэта Николая Алексеевича Некрасова. Удивительно милосердные к своим политическим противникам власти разрешали им очень многое.
Вот и Чернышевскому было позволено продолжить в Сибири оттачивать свое литературное мастерство, бесспорно являвшееся оружием против государственного строя. Для спектаклей, устраивавшихся иногда на каторге (!), Чернышевский сочинял небольшие пьесы. В 1870 году он написал роман «Пролог», посвященный жизни революционеров в конце пятидесятых годов, непосредственно перед началом реформ. Здесь под вымышленными именами были выведены реальные люди той эпохи, в том числе и сам Чернышевский.
В 1871 году закончился срок его ссылки. Мятежник должен был перейти в разряд поселенцев, которым предоставлялось право самим избрать место жительства в пределах Сибири. Как известно, здесь много чего есть, в том числе и теплые края. Но даже при известном человеколюбии власти, они все же не были предусмотрены для проживания откровенных врагов империи. И шеф российских жандармов граф Шувалов настоял на поселении Чернышевского в якутском Вилюйске. Единственным каменным зданием этого поселка в те времена была тюрьма, в которой почти помилованный писатель вынужден был поселиться. В тамошнем жестоком климате его здоровье значительно ухудшилось.
Последователи не оставляли попыток вызволить Чернышевского. Сначала об организации его побега из Якутии задумались члены московского Ишутинского кружка. Из этой тайной революционной организации вышел стрелявший в императора Дмитрий Каракозов. Террористическое подполье со странным русским названием «кружок» было вскоре разгромлено, а дело спасения Чернышевского осталось лишь в планах бомбистов. В 1870 году реализовать его взялся один из выдающихся русских революционеров, член Генерального Совета 1-го интернационала и первый переводчик «Капитала» на русский язык, близкий знакомый Карла Маркса Герман Лопатин. Он также попытался эвакуировать Чернышевского, но был арестован прежде, чем добрался до дивной Якутии.
Последняя и довольно дерзкая попытка вызволения Николая Григорьевича из заточения была предпринята в 1875 году революционером-народником Ипполитом Мышкиным. Переодевшись жандармским офицером, он прибыл в Вилюйск и показал поддельный приказ о выдаче ему Чернышевского для сопровождения его в столицу.
Его разоблачили. Мышкин вынужден был бежать, спасая свою жизнь. Буквально отстреливаясь от погони, сутками плутая по лесам и болотам, неудавшийся лицедей и спаситель совести нации смог удалиться от Вилюйска почти на 800 верст. Но все же был схвачен.
В 1874 году, во избежание подобных ЧП, Николаю Григорьевичу предложили подать прошение о высочайшем помиловании. Была уверенность, что Александр II простит революционера и тот сможет покинуть и Сибирь, и Россию. За границей он смог бы воссоединиться со своей семьей. Чернышевский отказался от предложенной милости. Очень может быть, что именно этого от него ждали его соратники, последователи, поклонники. Одним из них был уже цитированный здесь Плеханов, который писал: «В последнее время у нас много носились с покойным
При подготовке публикации использовались источники: chernyshevskiy. lit-info.ru; obrazovaka.ru; «Сибирские и Тобольские губернаторы», Тюмень — 2000.
_Фото с портала tobolskfoto.narod.ru_
