Опыт тюменского дауншифтера Никиты Куратова.
_Каждый пользователь смартфона ежедневно постит фотографии в Интернет. Представить современного человека без «фоточек», сделанных по любому более-менее важному случаю, уже невозможно, цифровая фотография стала общедоступной и массовой. Организатор тюменского центра фотографии CADP 8BY10 Никита Куратов рассказал корреспонденту «Вслух.ру», как бросил высокооплачиваемую работу ради «старинной» фотографии, насколько тюменцам интересно чужое горе и почему торжество «цифры» может лишить человека возможности решать, что красиво, а что уродливо._
— Никита, насколько я знаю, занявшись студией аналоговой фотографии, ты совершил своеобразный дауншифтинг: бросил престижную высокооплачиваемую работу и, в итоге, существенно потерял в деньгах?
— В общем-то, так и было. В 2012 году я работал программистом и стабильно получал хорошую зарплату. Начал заниматься цифровой фотографией. А потом решил вернуться к увлечению, появившемуся еще во времена учебы в Омске, в медицинской академии.
Это было очень интересное место — галерея живописи в центре Омска. Там были и живописцы, и скульпторы, и фотографы. Понятно, что тогда цифровая фотография была не из доступных. Поэтому — пленка.
После долгого периода в стабильной профессии я решил вернуться в дело, которое было по душе, хотя и прежняя работа тоже не вызывала отторжения. Сначала занялся цифровой фотографией. Если делать хорошую фотографию, неважно, на какой технологии она основана. Главное — время. Мне его стало не хватать. Потому что, даже чтобы снять пейзаж, нужно не только найти место, но и дождаться нужного состояния природы. А это состояние можно неделю ловить.
— Многие фотографы работают в других сферах, а фотографией занимаются в свободное время.
— Поначалу я достаточно удачно это совмещал, вставал в пять утра на съемку, а потом шел на работу к девяти, хотя в это время у нас уже были двое детей. Но затем возникли некоторые противоречия на работе и большие проблемы в семье. И в очередной раз я решил кардинально изменить свою жизнь. И я ее изменил.
Поначалу я снимал свадьбы. Затем, видя, какую фотографию люди покупают (мне она тоже приносила прибыль), я понял, что люди покупают плохую фотографию.
В Тюмени развит рынок только свадебной фотографии, все остальное — на очень плохом уровне. Свадьбы — это очень узкие рамки, но даже в них можно было бы развернуться. Но срабатывает некое культурное поле: когда человек смотрит, какие фотографии у других, он хочет и для себя такие же снимки. И, если ты делаешь другую фотографию, она не будет коммерчески успешна априори. Сколько бы ты ни показывал примеры Питера Линдберга, который коммерчески очень успешен на Западе, в Тюмени его не знают. Знают тюменских фотографов. А Линдберг… Ну, что он там, для Vogue снимает…
— А зачем было переходить на пленку?
— Это тоже вариант дауншифтинга и некий протест. Сейчас смартфон в 90% случаев способен сделать фотографии приемлемого качества. Скачок в плане качества цифровой фотографии произошел колоссальный, особенно это касается последних двух лет, когда появилась так называемая вычислительная фотография. На телефоне может быть плохая оптика, плохая матрица, но чудовищные вычислительные мощности двух процессоров разгладят кожу модели на снимке или размоют фон.
Мы приходим к тому, что визуальное искусство, не только фотография, переходит в стадию практически полной автоматизации. Меня это пугает. Человек убирается сначала из производства контента, и я боюсь, что человека уберут и из потребления этого контента. На данный момент так и происходит.
У «Гугла» несколько месяцев назад была конференция. Они назвали такие цифры: на «Гугл Фото» каждый день загружается миллиард фотографий. Поскольку я по профессии инженер автоматизации, то продолжаю следить за этой темой. Так вот, все эти фотографии просматривают только автоматы, боты, нейронные сети. Они следят за нами, чему-то учатся. А человек-то эти фотографии не смотрит.
— То есть теперь нейронные сети решают, что является искусством, а что нет?
— Год назад был первый конкурс красоты по фотографиям, когда электронная нейронная сеть решала, какое лицо красивое, а какое — нет.
Поэтому первое, почему я пришел к аналоговой (пленочной. — _Прим. авт._) фотографии, — это протест. Второе — это интересное занятие. У меня есть фотошкола. Учить цифровой фотографии я не вижу смысла, потому что в Сети есть прекрасные видеокурсы, в том числе зарубежные, адекватные, классные, сиди и учись. Занятие цифровой фотографией, как считается, это во многом обработка. На самом деле нет. Фотография, на самом деле, — это, прежде всего, насмотренность. Технические вопросы есть, но их не так много.
Но аналоговая фотография — это прямой физический контакт. Как я выяснил, люди гораздо лучше учатся, когда что-то держат в руках, выполняют физическую работу. Это способствует общению.
— И на что ты теперь живешь? Я так понимаю, ты продолжаешь программировать, но уже как фрилансер?
— По существу, да. Но и снимать коммерческие заказы на цифру тоже приходится. Однако я уверен, что вот это мое увлечение получит финансовый выход. Я понимаю, что буду продавать не произведение искусства, ручной отпечаток, а представление, шоу. У нас есть передвижная лаборатория, вон ящик стоит. Приезжаем на мероприятие, там снимаем, проявляем и показываем, как фотография появляется на бумаге. Химический процесс, магии там никакой нет, но, так как люди от химии обычно далеки, для них это волшебство, красиво и прикольно.
— И что, уже есть заказчики?
— Есть. Люди, которые занимаются организацией и продвижением мероприятий, сами приходят и говорят, что это классно, предлагают сделать выезд.
— Ты делаешь фото на стеклянных пластинах. Я так понимаю, в Тюмени на такое ретро тоже есть спрос.
— Тут есть особенность. Если мы берем ретрофото, амбротипию, то, например, японцы приходят от этого всего в экстаз. Запад — то же самое. Там все знают, что такое амбротип, чем он отличается от цианотипии, и цена идет как за ручной труд. Если идет какая-нибудь ярмарка, баритовый классический фотоотпечаток висит рядом с офортом, и цена у них одинаковая.
— И сколько стоит такая фотография в Европе?
— Стандартный крупносерийный отпечаток — от 300 евро. Если у тебя есть имя — это 5000 евро. Амбротип — 8-9 тысяч рублей один снимок. Понятно, что в Тюмени столько не платят. Здесь до сих пор нет понимания, что сделать хорошую фотографию не легче, чем создать живописное полотно.
Здесь отпечатки я даже не пытался продавать, не оценят. При том, что по-настоящему хороший отпечаток — это труда немерено.
Амбротип у нас стоит от 2,5 до 4,5 тысяч рублей в зависимости от размера.
— А как восприняла дауншифтинг твоя семья? Грубо говоря, тебя жена из дома не выгнала, когда ты бросил высокооплачиваемую работу?
— Пару раз было. Но проблема даже не в деньгах. Мы ввязались в еще одну «драку», которая называется «документальное кино». Погруженность в эти проекты была колоссальная, и было время, когда я две недели дома не появлялся. Явился, и меня спросили, зачем я пришел?
— Насколько сейчас твой проект убыточен?
— Если бы он работал так, как задумывался изначально, то бы не был убыточен. Мне поступило предложение снять фильм. Я выиграл городской грант, но сам не понимал тогда, во что ввязываюсь и в какие убытки влетаю. Было предложение снять фильм про экспедицию в северный заповедник. Средняя цена такого фильма — от 500 тысяч рублей до миллиона. Собрать удалось только около 250 тысяч рублей, но бюджет фильма все-таки вышел 500 тысяч рублей.
— По моему опыту, сейчас пленочная фотография — более дорогое удовольствие, чем цифровая. Хорошая пленка, бумага стоят дорого. Ты и сам снимаешь далеко не на «Зенит».
— В пленочной фотографии самое дорогое — это труд лаборанта-печатника. Если человек печатает сам, то она не такая дорогая. Сейчас пленку производят очень многие, в том числе и в России, причем продают за небольшие деньги. Хороший японский пленочный аппарат, который не потеряет в цене никогда, можно купить за 5 тысяч рублей.
У меня, действительно, набор пленочной техники сравним по цене с хорошим цифровым комплектом. Потому что, если я снимаю свадьбу на пленку, как это сейчас модно на Западе, то должен быть уверен в технике на 100%, что она даст красивую картинку.
— У тебя работает фотошкола. Как по-твоему, растет интерес к пленочной фотографии?
— Да, в последний год начался бум среди людей всех возрастов. Но у молодежи интерес растет в геометрической прогрессии. Хотя у них чаще всего проблемы с финансами.
Тут интересная ситуация. Им важнее процесс, чем результат. Это хорошо, но когда не важен результат — это плохо.
— Получается, молодежи интереснее «тусовка по интересам», а не фотография?
— Ну, да. Чтобы настроить человеческий мозг на восприятие визуального искусства, нужен год. Потому что фотография — это не выдержка и диафрагма, а, повторюсь, насмотренность. Человек должен понимать, какая картинка — хорошая. Самое страшное, когда человек этого не понимает, объяснить бывает практически невозможно.
Я пытался договариваться с преподавателями, привозить их в Тюмень читать лекции. Но на эти курсы люди не набирались. Человек просто не понимает, чему здесь год учить. Ему нужен алгоритм обработки в графическом редакторе. Хотя чему там учить, непонятно, потому что все обучалки есть даже на сайте производителя ПО. Это как курс общей фотографии. Ты спрашиваешь человека, прочитал ли он руководство пользователя для своего фотоаппарата? Отвечает, что не прочитал. Ну, ладно, я ему за деньги пересказывал тот же мануал.
При этом смотреть за деньги хороший фильм человек уже не хочет. Хотя подборка хороших фильмов — это опыт, работа куратора, который учился визуальному восприятию лет десять.
В итоге я убрал все курсы цифровой фотографии, оставил только пленочные для тех, у кого тоже есть протест (против тотальной цифровизации. — _Прим. авт._). Мы людей после курсов не бросаем, и постепенно у нас подбирается небольшая тусовочка. Думаю, года через два мы сможем уже что-то сделать в Тюмени в области культуры фотографии.
— А где в Тюмени сейчас можно «насмотреться» красивыми картинками?
— Это колоссальная проблема. Нигде. Мы показываем студентам подборку фотографий Куделки (Йозеф Куделка, чешский фотограф, один из важнейших представителей документальной фотографии. — _Прим. авт._). Спрашиваем, знают ли, кто это такой? Не знают. Анри Картье-Брессона (французский фотограф, «отец» фотожурналистики и фоторепортажа. — _Прим. авт._) не знают. Как, вы же за деньги свадьбы снимаете, а Картье-Брессона не знаете…
В Тюмени беда с выставками. Открыли мультимедийный музей («Россия — моя история». — _Прим. ред._), но это игра, аттракцион, хотя это классно и детям нравится. Открыли музей Словцова, но, наверное, еще не сформировали в полной мере экспозицию, так что о нем пока говорить рано. Что касается фотографии, то тут просто полный ноль.
В Тюмени уровень фотовыставок сошел на нет из-за низкого спроса. Были попытки и у сообщества «Фоторегион», и у Сергея Фирцева (Тюменский дом фотографии) привезти сюда хорошие выставки. Но народу это пока не интересно.
— Почему?
— В Тюмени пока язык фотографии не воспринимается. Язык театра тоже большинство зрителей в полной мере не воспринимают, но ходят, потому что так принято, и это, в том числе, тусовка. Традиции посещать фотовыставки в Тюмени нет, тем более это касается документальной фотографии. Когда мы показываем какой-то документальный фильм, нам пишут: «Что вы за негатив нам показали?»
Почему-то люди не думают, что этот негатив — реальное поднятие проблемы. Любое искусство пытаются воспринять как аттракцион. Нас приглашают на какие-то собрания и говорят: есть финансирование, предлагайте свои идеи. Мы говорим, что готовы снимать документалистику, но это не будет реклама Тюмени. Не будет и оскорбления Тюмени, будет некое живое видение ситуации в городе. В ответ —
некоторое замешательство.
— То есть тюменцы не хотят видеть проблемы и чужую боль?
— Тюмень — достаточно благополучный город. Тяжелая проблематика остального мира здесь не интересна. Экология? Да ну ее. Давайте отдельно собирать в контейнеры бумагу и пластик и на этом успокоимся. Война — она где-то далеко.
Это невосприятие чужой боли, попытка отгородиться от всего. Похороны — тело сразу из морга увозят и закапывают, чтобы не дай бог никто не увидел. Если дом разрушен, мы натянем красивое полотно, чтобы видно не было. Но люди уже начинают чувствовать, что Тюмень — это очень неплохой город, но далеко не самый лучший город Земли. Проблем здесь достаточно, и, если их замалчивать, они будут только прогрессировать.
_Никита Куратов, 33 года, фотограф, документалист, программист. Основатель тюменского центра фотографии CADP 8BY10 с профессиональной лабораторией ручной печати._
_Родился в г. Ишимбай (Башкортостан). Учился в Омской медицинской академии. Фотографией начал заниматься в 2002 году, познакомившись с ней в галерее «Мир Живописи» г. Омска, где занимался графикой и живописью. По личным причинам ушел из академии после третьего курса. Позже окончил биофак Курганского государственного университета. После службы в армии в 2008 году переехал в Тюмень, где стал работать инженером-программистом. В 2013 году окончил Тюменский государственный нефтегазовый университет. Приверженец исключительно пленочной технологии и ручной авторской печати в фотографии. Женат, двое маленьких дочерей._
