Когда прислали повестку в армию, меня предлагали перевести в запас, но я сказал: «Вы что, ребята, я работаю с молодежью и сам не пойду в армию?»
_Мы продолжаем работу над совместным проектом еженедельника «Вслух о главном» и Тюменской областной думы «Дума в лицах». На этот раз гостем проекта стал заместитель председателя регионального парламента Геннадий Корепанов. Он рассказал о том, что уличного мальчишку, влюбленного в спорт, привело на филфак Тобольского пединститута, почему он однажды отказался от работы в Москве и как все пути приводили Геннадия Семеновича домой, в Ханты-Мансийск._
— Геннадий Семенович, вы сначала окончили Тобольский рыбопромышленный техникум, а потом неожиданно поступили на филфак Тобольского пединститута. Как так получилось?
— Когда я окончил семь классов, то вообще-то собрался в мореходку. Но тогда страна переходила на восьмилетнее неполное среднее образование, нужно было идти в восьмой класс. А через год желание идти в мореходку пропало. Не зря говорят: кто в море не бывал, тот горя не видал. И я решил выбрать более земную профессию. В Тобольский рыбтехникум поступил по стопам отца.
После учебы вернулся в Ханты-Мансийск, хотя многие парни поехали в Мурманск, Владивосток, Находку — было всесоюзное распределение. Но я сразу же домой. Меня не потянула романтика. Дома я начал готовиться в астраханский рыбный институт. Чтобы подтянуть к вступительным экзаменам некоторые предметы, пошел в 11-й класс школы рабочей молодежи. А уже там мне понравился преподаватель русского языка и литературы.
Он был, как сегодня говорит молодежь, креативный. Помню, у него был портфель из желтой крокодиловой кожи и узкий галстук. Он прекрасно знал многие произведения, читал стихи, а еще, как и я, занимался боксом — в рыбтехникуме я стал чемпионом Тюменской области в этом виде спорта. И когда я узнал, что вступительные экзамены в Тобольский пединститут можно сдать в Ханты-Мансийске, сразу же написал заявление, пошел и сдал, не говоря родителям. Потом поставил перед фактом, что уезжаю.
Теперь-то я понимаю, что меня взяли авансом. Хотели, чтобы как можно больше мужчин были учителями, пришли в школу. Уже не помню, как написал вступительную работу — диктант или сочинение, — но русского языка я, конечно, не знал.
Кстати, с первых дней учебы я стал просить всех, кто свободен, продиктовать мне отрывок из любой газеты, журнала, садился и писал, потом сверял, ставил себе оценку. Никто меня не заставлял. Так прошли первый курс, второй… На третьем я начал писать почти без ошибок. Наши девчонки садились ко мне списывать. Институт окончил на четверки и пятерки.
— Удалось ли поработать в этой профессии?
— По распределению меня отправляли учителем русского в какую-то южную провинцию, не то в Бердюжский район, не то еще куда-то. Пришел, говорю: «А почему я домой не могу?» — «А оттуда заявок нет».
Я вынужден был согласиться, но подъемные получать не стал и уехал в Ханты-Мансийск. Там пришел в гороно: «Вот, выучился, нужна работа». — «Пойдем в окроно. Сейчас мы тебя куда-нибудь в деревню направим — в Корлики, в Кышик». Пришли туда, а там говорят: «Нам нужен ответственный секретарь комиссии по делам несовершеннолетних в окрисполкоме».
— Так началась партийная линия в вашей биографии?
— Да, так. Кстати, в Доме советов, где располагалась комиссия, также находились горком и окружком комсомола, этажом выше горком партии, горисполком, еще выше — окрисполком и окружком партии. На всех этажах мне довелось поработать.
В комиссии я проработал всего две недели, как меня увидели комсомольцы: «Что ты здесь делаешь?» — «Работаю в окрисполкоме». — «Ничего себе! Давай-ка с третьего этажа спускайся на первый, к нам. Ты же молодой парень, спортсмен, мы тебя знаем! Что ты там бумажки будешь перекладывать? Лучше с молодежью работать».
Когда прислали повестку в армию, меня предлагали перевести в запас, но я сказал: «Вы что, ребята, я работаю с молодежью и сам не пойду в армию?» Тогда ведь «косить» было стыдно. И я попросил отправить меня в самые сложные войска. Меня и отправили — в железнодорожные.
На «Ан-2» с такими же, как я, пацанами прилетел в Тюмень. Неделю жил в облвоенкомате. Там были казармы, нары, порядка никакого — тобольские дерутся с ишимскими, по нарам, как Мамай, носятся туда-сюда. Я своих собрал, нашел какой-то угол и говорю: «Сидим, не высовываемся. Если на нас полезут, мы им всыплем, а так будем держать нейтралитет».
Через неделю был призыв, и нас отправили в Уссурийск. Там с дисциплиной тоже была беда. Прожив неделю, я почувствовал эту несправедливость. Как-то на вечерней проверке всем дали команду стричься наголо. А что там стричь, ведь всего месяц назад была стрижка. И я отказался. «Старики» позвали меня в коптерку и стали со мной разбираться: «Ты кто такой?! Что так себя ведешь?» — «Я не „кто такой“, а обычный солдатик. Прошу не трогать моих земляков, а тем более меня».
В общем, они поняли, что я с высшим образованием — грамотный крендель, не простой. А однажды «старики» где-то достали боксерские перчатки и начали тренироваться. Я говорю: «Парни, дайте попробовать?» Надел, подкрался к самому здоровому парню и как по бороде ему дал! Послал в нокаут. Потом, конечно, рассказал им, что был чемпионом области. Но после этого от меня окончательно отстали.
Солдатскую службу я понял, но и комсомольскую работу осваивал. Однажды к нам в часть приехал командующий железнодорожными войсками генерал Жежелашвили. Надо было, чтобы один солдатик выступил. Предложили мне, я и выступил. А генерал потом говорит: «Переведем его инструктором политотдела в Хабаровск». Через месяц перевели, и я стал ездить по всему Дальнему Востоку. Многое было построено на Дальнем Востоке в это время, территория развивалась, и я принимал в этом участие. Через год вернулся в Ханты-Мансийск, снова на комсомольскую работу.
— После рыбтехникума вы ведь продолжали спортом заниматься?
— Конечно. На филфаке, кстати, пацанов всегда было очень мало. И я со всех курсов факультета собрал парней, подходил к каждому и говорил: «Давайте спортом заниматься!» А спорт — это легкая атлетика, волейбол и баскетбол. И мы так увлеклись, так здорово стали играть, что начали физматовцев обыгрывать! До сих пор со спортом дружу, очень люблю большой теннис.
— После пединститута снова пошли учиться?
— После пяти лет в комсомоле, в 1979 году, мне предлжили поехать в Свердловскую высшую партийную школу, а по ее окончании направили в Кондинский район секретарем райкома партии. Утвердили. Проработал до 1985 года.
Кстати, в начале 80-х я построил единственный тогда в округе пляж. Начал зимой — тракторами очищал берег от мусора. Поручил предприятиям провести работы по благоустройству. Весной привезли песок, огородили, построили желоба для катания на бочках, волейбольную площадку. Это был лучший пляж в области.
На открытие съемочная группа из Тюмени прилетала. В тот день, 1 июня, было похолодание, и даже летел снег. А у меня там Нептун в плавках стоит, гусиной кожей покрылся, русалки в купальниках. Только пацаны вперед рвутся, так и норовят в воду прыгнуть. Взрослые зашли по колено, улыбаются через силу, пока их камера снимает, а ребятня вовсю плавает, им не страшно.
И вот только построили новый дом, только въехали, как звонит Валерий Чурилов, первый секретарь окружкома партии, и зовет к себе заведующим орготделом. Я согласился и так снова вернулся в Ханты-Мансийск. Проработал два года заведующим орготделом окружкома КПСС. Затем стал заместителем председателя окрисполкома. Работал по таким направлениям, как образование, культура, здравоохранение.
В это время начинается демократизация — гласность, национальное самосознание. Тогда я настоял на создании отдела по народам Севера. Жизнь заставляла — нужно было разграничить территории приоритетного природопользования, сохранять национальные язык, культуру, традиции. Надо было помогать и национальной интеллигенции, пытаться возвращать тех, кто уехал. Так, самобытного художника Геннадия Райшева мы уговорили вернуться из Свердловской области, писателя Ювана Шесталова — из Санкт-Петербурга, вызвали ученых-лингвистов Евдокию Ромбандееву, Анастасию Сайнахову. Всем создали условия для работы, для творчества.
В 1989 году вновь звонит мне Чурилов: «Завтра едешь в обком к Богомякову, будешь завсектором межнациональных отношений». Так я прибыл в Тюмень. Здесь, на волне подъема национального самосознания, я стал искать татарские кадры. Нашел Гульсину Ниязову, с которой мы создали передачу «Очлашулар». Потом приехал Наиль Хисамиев из Казани, я его уговорил стать журналистом радиопередачи «Дусларга сукмак», позже с Азатом Сагитовым создали газету «Янарыш».
Я предложил тогдашним руководителям областной власти Рокецкому и Шафранику создать в облисполкоме комитет по делам национальностей. И, видимо, так доходчиво это доказал, что они сказали: будет, если ты пойдешь. Пошел. Проработал три года, создал национально-культурные автономии наиболее многочисленных диаспор, на всех национальных праздниках побывал, у меня в кабинете всегда был проходной двор.
— Как решили пойти в областную думу?
— Для начала я снова вернулся домой. Когда в 1992 году был подписан федеративный договор и Ханты-Мансийский автономный округ стал самостоятельным субъектом Российской Федерации, тогдашний руководитель округа Александр Филипенко сказал: хватит болтаться, возвращайся.
А когда наш земляк, югорчанин Сергей Собянин, был избран губернатором Тюменской области, поддержать его собралась большая группа кандидатов в депутаты областной думы от Югры. Я в их числе. Избиратели нас поддержали.
Мне, с одной стороны, легко было работать, потому что я много лет занимался развитием социальной сферы. Тем более свой избирательный округ, в основе которого был Кондинский район, я знал. С другой стороны, шло становление новых форм и методов работы, которых не было раньше.
— Недавно вас избрали президентом фонда «Духовность и здоровье». Как вы пришли к духовной тематике?
— После того, как не стало официальной идеологии и люди оказались предоставлены сами себе, они начали постепенно приходить к вере и духовности. Церковь после семидесяти лет гонений, когда не велась подготовка священников, когда разрушались храмы, нуждалась в поддержке. Ситуация изменилась, и надо было, конечно, отдать долги.
Наверное, только вере сейчас под силу объединить наше общество, сблизить людей, возродить традиции, уберечь ценности, помочь не поддаться культу силы, безудержному, бездумному обогащению. Поэтому духовенству надо помогать.
Меня уже избирали президентом этого фонда. Тогда с его помощью, по благословению Владыки Димитрия, впервые за сто лет в Тюмени был построен храм.
— Расскажите, что вам больше всего запомнилось из детства?
— С 1955 до 1961 года мы жили в Тазовском. С этими годами связаны, пожалуй, лучшие воспоминания. Меня все тянет туда, я так и не бывал в тех местах уже будучи взрослым.
В те годы с приходом геологов, поисковиков, людей образованных, на Ямале начался подъем. Ощущался он и в нашем поселке. Как сейчас помню: появился хоккей. Как только лед вставал, мы чистили площадку на речке, помогали взрослым. Сначала они играли, потом мы. Коньки привязывали к валенкам. Мне кто-то достал беговые, они назывались «ножи», хоккейных не было. Тем не менее я привязывал их к валенкам и катался. Появился настольный теннис, баскетбол, и во все это мы стали играть, но больше всего времени проводили на улице.
В четвертом или пятом классе я завел себе собачку, которая принесла еще четыре или пять щенков, и у меня появилась упряжка. После школы было одно желание — быстрее прибежать домой, накормить собак, запрячь и уехать. Я ездил один на другую сторону реки — луговую. Там рос кустарник, я в нем делал топориком ходы, ставил пленки из конского волоса и ловил куропаток. Ловил и горностаев — капканчики ставил.
Ездил на рыбокомбинат за отходами — огромными головами от муксунов, привозил их полный ящик, фанерный, из-под папирос. Варил уху своим питомцам.
— Не задумывались, почему вас всегда так тянуло домой, в Ханты-Мансийск?
— Говорят, где родился, там и пригодился. Звали меня как-то заместителем министра по делам национальностей в Москву. Я сказал: «Нет, не поеду. Здесь я все знаю, у меня получается, а там нужно начинать с нуля. К тому же страна огромная, а возможности у министарства небольшие». И не поехал. Считаю, что в нашем регионе мне больше удалось сделать.
