Один человек ничего не сделает. Команда — это великое дело.
_Еженедельник «Вслух о главном» совместно с Тюменской областной думой продолжает проект «Дума в лицах». Об умении работать в команде, о «случайном» выборе профессии и о трудных решениях в жизни в рамках проекта нам рассказал председатель комитета облдумы по аграрным вопросам и земельным отношениям Юрий Конев._
— Юрий Михайлович, помните, был такой эпизод в фильме «Москва слезам не верит», когда герой Баталова говорит, что если бы удалось выпить стакан газировки, он был бы абсолютно счастливым человеком? Что вам необходимо для того, чтобы ощущать себя счастливым?
— Герою, который так ответил, я завидую. По фильму у него пока нет семьи, детей. Он занимается любимой работой, его ценят коллеги и друзья. И на личном фронте перспективы хорошие. Поэтому достаточно выпить газировки, и он будет счастлив.
А я уже достаточно много пожил, работаю с людьми, постоянно сталкиваюсь с их радостями и бедами, с их проблемами, моя жизнь связана с семьей, с детьми, внуками. Конечно, стакана газировки мне не хватит для полного счастья.
Я по натуре, в политическом плане, государственник. Патриот в моем понимании — это человек, который любит родину, но видит и недостатки, при этом не огульно критикует, а предлагает варианты, как это исправить, и сам над этим работает. Поэтому для меня огромное счастье было бы, если граждане России, в том числе мои избиратели, моя семья, жили бы в сильном государстве, которое способно влиять на те глобальные процессы, которые происходят в мире. Скажете, что это высокопарно? Но я так не думаю. В конце-концов, роль государства в мире и его значимость определяют и жизнь его граждан. Поэтому государство должно быть сильным. А к этому идет.
— Это вы высоко планку поставили. А в быту?
— А в этом плане все просто: я бы хотел, чтобы мои дети и внуки были порядочными людьми и твердо стояли на ногах, чтобы их уважали друзья, окружение, и чтобы они, может быть, так же как я, добросовестно работали на благо государства.
Мне кажется, что бы мы не говорили, какие бы высокие цели не ставили перед собой, все-таки любой зрелый человек думает: а кого он оставит после себя? Будут ли его потомки близки ему по духу, продолжат ли его дело?
— Помогали ли вы своим детям? Насколько вы их сопровождали в принятии важных решений?
— Я сопровождением-то детей не занимался: не звонил, протекцию не оказывал. А помогать — как любой родитель, и советом, и где-то деньгами, естественно, помогал. А все остальное они, сын и дочь, решают сами. Много лет я был ректором в Тобольском пединституте. Наверное, они могли бы поехать и поступить куда-то с моей помощью, да? Но я тогда сказал: «Если вы не хотите быть преподавателями или вас пединститут не устраивает как вуз, тогда сдавайте экзамены в любой другой. А если считаете, что пединститут даст вам нормальное образование, то нечего ездить». У нас вся семья преподавательская: жена учитель, у старшего брата тоже педагогическое образование, я оканчивал Тобольский пединститут. Дети тоже там учились. И в жизни не потерялись. Оба — кандидаты наук. Сын — историк, дочь — социальный психолог. Я — физик. Смеюсь: можем создать академию, потому что все направления есть.
Они, на мой взгляд, люди состоявшиеся, и я за них рад. Каждый занимается своим делом.
Я благодарен моей жене. Если бы у меня не было такой супруги, наверное, мне трудно пришлось бы в жизни, потому что я с 11 лет без родителей, да и у нее мама умерла, когда ей исполнилось всего три года. Своих детей мы должны были воспитывать сами, у нас никакой поддержки не было.
Моего отца оставляли в тылу, но он ушел добровольцем на фронт и погиб в 1943 году. А мать не верила, что он погиб, почему-то ждала. Я помню уже мальчишкой, были предложения выйти замуж. Она отказывалась: «Нет-нет-нет, детей никто любить не будет, как отец». И в 1954 году, к сожалению, мать тоже умерла.
— У вас братья, сестры?
— Нас осталось трое братьев. На тот момент старшему было 20 лет, среднему — 17. Вот и вся наша компания. Хозяйство: корова, овцы. Дом до 30 кубометров дров сжигал. В Самарово, в Ханты-Мансийске. В общем, все детство было в работе. Но я не жалуюсь. Потому что те трудности в определенной степени меня закалили.
— Взрослые вокруг вас были?
— Нет, только мы трое. Старший брат вскоре женился, и с нами поселилась его молодая жена. Родилась моя племянница, которую я вынянчил на своих руках. Старший брат был на комсомольской, партийной работе, всегда в разъездах, а мы занимались хозяйством и выживали, откровенно говоря.
— Когда вы начали понимать, что должны сами принимать решения, а не спрашивать у братьев, например?
— Должен сказать, что мы все были очень разными. Старший мало занимался хозяйственными делами, был ближе к интеллигенции, а средний, Владимир, больше любил работать руками. Он многому меня научил. С ним мы хозяйничали, рыбу ловили, скотину кололи, продавали на базаре мясо — надо было как-то жить. А я с одной стороны тяготел к науке, а с другой и руками работал. Поэтому я, так сказать, посерединке между ними, и там, и там.
Сноха была учителем младших классов, и в школе, зная нашу трудную ситуацию, под нас подстраивались. Если, предположим, я учился со второй смены, то ей ставили классы в первую смену. И мы жили на перекладных: она прибегала из школы, я уходил, а пока ее нет, тут и люлька, и обед варится, и уроки надо делать, и по дому что-нибудь. Всего у старшего брата трое девочек. Так вот, двоих старших фактически я вырастил.
— Когда вы уехали из дома?
— Уехал, когда поступил. А почему именно в Тобольский пединститут? Откровенно говоря, возможности больше не было. Дело в том, что денег у нас больших не водилось, даже и средних денег не водилось, поэтому ехать поступать было просто не на что. А в Ханты-Мансийск тогда приехала приемная комиссия из Тобольска. Для меня это было удобнее всего.
— То есть приехала бы другая комиссия, поступили бы в другой вуз?
— Может быть. Не знаю. Потому что я тогда больше тяготел к сельскому хозяйству. Но приехала эта комиссия, я хорошо сдал экзамены и поступил. Уехал из дома в августе 1959 года, тогда первокурсников вызвали на уборочную.
— Выбрали физику?
— Мне точные науки давались лучше гуманитарных. Мне и сейчас легче наговорить, чем написать. В школе я учился хорошо, при этом по физике и тройки порой ставили, но это не помешало мне позже стать кандидатом наук и профессором кафедры физики.
— То есть, выращивая двух девчонок, варя супы, делая уроки, не штудируя специально учебники к вступительным экзаменам, пошли и поступили?
— Некогда было специально готовиться. Добросовестно учил то, что давали в школе. Очень хорошие учителя были в первой школе Ханты-Мансийска. Многих из них я помню.
Конечно, это были люди, которые, во-первых, владели предметом, во-вторых, были преданы своему делу.
Ведь профессия учителя своеобразная. Он должен таким образом объяснить, чтобы ученики его поняли и захотели с ним работать. А если между учителем и учеником не будет нормального контакта, образовательного процесса не сложится как такового. Взять моих выпускников. Бывало, человек окончил вуз с красным дипломом, а в школе-то не получалось. Почему? Не смог найти подход к детям с разной подготовкой, с разными умственными способностями, которым необходимо доходчиво объяснять даже элементарные вещи. А еще нужно смотреть в глаза ученикам, по глазам все видно — понимают они тебя или нет.
— Говорите, что предмет хорошо давали, а как на личность на вас школьные учителя повлияли?
— Конечно!
— В какой ситуации, например?
— Понимаете, если вспомнить те времена, то выделить-то ничего не получится. Ведь что такое был учитель в то время? Я помню, как мать ходила на родительские собрания в школе. Никогда у нее даже в мыслях не было посочувствовать ребенку, допустить, что учитель с ним обошелся неправильно. Может, это не очень хорошо, но так было. Потому что сами они, сколько помню своих учителей, были примером поведения в быту, в обществе.
Я всем своим выпускникам говорил: «Учтите, вы становитесь на учительскую трибуну, говорите детям великие, правильные слова. Но если они увидят, что сами-то вы поступаете по-другому, то все ваше воспитание пойдет насмарку».
Нам в свое время казалось, что это особые люди, и они оправдывали такое мнение о себе. А сейчас, когда один говорит о высоких материях, а сам берет взятки… Что и говорить.
Поэтому и подготовка учителей — особое, важное дело. Когда в нашем регионе принимали решение объединить пединституты с госуниверситетом, я спорил, доказывал, что не надо этого делать. В педагогическом институте большие курсы педагогики, психологии, методики преподавания, чего в университетских планах нет. В пединститутах, к тому же, большая педагогическая практика. И самое главное, когда человек поступает в педагогическое учебное заведение, он знает, что пойдет работать педагогом, не важно, в детсад, школу или вуз. А между тем многие выпускники университета считают, что пойти в школу — это чуть ли не наказание.
— Куда вы сами отправились после окончания вуза?
— У меня был несколько иной случай. По окончании трех курсов в Тобольске нескольких студентов, в том числе меня, направили в Московский областной пединститут, поставив задачу закончить обучение там, сдать государственные экзамены, поступить в аспирантуру, защитить кандидатскую и вернуться в родной вуз преподавать.
Задача поставлена — надо выполнять. Я окончил вуз на отлично. Была, правда, одна тройка. Дело в том, что в Тобольске у нас стояла специальность физика и математика, а в Москве — физика, электротехника и машиноведение. Нужно было догонять. Детали машин, сопромат, теплотехника, методы математической физики — предметы, которые в Тобольске вообще не преподавались, либо шли по сокращенной программе. Пришлось самостоятельно учить и сдавать. Методы матфизики, тяжелый предмет, вел профессор Темляков. Так вот, учил я учил, в конце концов пришел сдавать. Профессор говорит: «Ну что, молодой человек, вообще на хорошую тройку ты знаешь. Если надо четыре…» А я, замученный, говорю: «Нет-нет, я согласен». Он мне ставит тройку. И когда уже все экзамены были сданы, декан факультета сказал мне: «Юра, сходи к Темлякову, я с ним поговорю. У тебя без этой тройки выходит красный диплом». А я говорю: «Не пойду, я и с синим проживу. На сколько знал, на столько сдал».
А потом меня взял на стажировку профессор Кошкин, Николай Иванович. К сожалению, он уже умер. До последнего времени мы дружили семьями. Этот человек войну прошел. Он для меня был, конечно, примером.
Как я к нему попал, тоже замечательная история. Когда пришло время брать курсовую, которая затем должна была вылиться в студенческую научную работу, я спросил у ребят в группе: у кого взять, чтобы толк потом был? А они все боялись Кошкина. И говорят: Ты к Николаю Ивановичу иди. Кошкин так Кошкин, думаю, ладно. Пришел к нему, говорю: «Я из Тобольска, переведен сюда, хотел бы взять у вас курсовую работу». — «Какую?» — «Исследование ультразвукового поля вблизи излучателя по методу Теплера (как сейчас помню)». — «Понимаете?» — «Ничего не понимаю…» Ему это, видимо, понравилось. Он говорит: «Хорошо, тогда сходите на спецпрактикум, посмотрите там работу по измерению скорости ультразвука. Вот токарный станок, выточите точно такую же установку, соберите ее, скорость измерьте, тогда и поговорим».
Полгода я точил установку. Это не так просто. Выточил, собрал, выступил на студенческом научном обществе, получил за эту работу первое место. И с тех пор у нас с Николаем Ивановичем никогда не было недопонимания.
Почему его боялись студенты? Он ненавидел бездельников. Ненавидел до того, что когда некоторые приходили на очередную пересдачу, он звал меня, тогда уже аспиранта: «Юра, приди, они уже на тройку знают, но я все-равно не хочу с ними разговаривать!» Он был человек очень порядочный, очень любил студентов и аспирантов работящих.
В общем, я поступил в аспирантуру, потом меня призвали в армию. Призывать тогда было некого. Я пошел служить на северный флот. Повезло, что отслужил год. Тогда как раз вышло постановление правительства о том, что выпускники вузов должны были служить меньше.
Из армии я поехал, почему-то, в Ханты-Мансийск. Подумал: «Хватит, не буду больше учиться, пойду работать в школу». Устроился во вторую школу учителем физики. А средний брат Владимир тогда мне сказал: «Собирай немедленно чемодан, чтоб духу твоего тут не было!» В общем, вытурил меня из дома. Всю жизнь я ему благодарен за это.
— Как же поручение? Что на вас так повлияло, что вы решили не возвращаться?
— А не знаю. Что-то мимолетное. Наверное, сказалось то, что приехал домой, расслабился. Но смог собраться, прошел стажировку, потом аспирантуру, все как полагается, вернулся в Тобольск старшим преподавателем кафедры общей физики. Работал недолго в этой должности. Защитил диссертацию, меня утвердили, потом я начал заведовать кафедрой общей физики, потом стал проректором по учебной работе, потом, с 1977 по 1990 годы, работал ректором Тобольского пединститута. В мое ректорство были построены новый учебный корпус, общежитие, дом для преподавателей, спортивный комплекс. Приятно видеть плоды своего труда, именно потрогать руками, тем более, что в педагогике эти плоды подчас сложно оценить.
Когда я уезжал, пединститут завоевал переходящее красное знамя Российской Федерации среди вузов третьей категории, там было восемь факультетов, 90 с лишним кандидатов наук, 7 докторов наук. Это было учебное заведение, которое пользовалось авторитетом и в тогдашнем Министерстве просвещения РФ. А когда я принимал институт, было два факультета и 19 кандидатов наук.
— Понятно, почему вам жаль, что он перестал быть самостоятельным вузом.
— Мне, конечно, жаль. Вообще я поехал в Тюмень почему? Подросли мои выпускники. Один из них, Сергей Степанович Яковенко, стал прекрасным ректором. Он, к сожалению, недолго проработал, трагически погиб. Или Сергей Викторович Слинкин, работавший ректором до реорганизации, — тоже мой студент. Ректорат я создал хороший. Уехал, оставив место для ребят, они были готовы. Ведь я был уже как голый король в Тобольске. Сложно работать в маленьком городе, все о тебе все знают. Тем более столько лет на довольно заметной должности.
— В Тюмень вы ехали в каком качестве?
— Ехал заместителем председателя облисполкома. Это было в 1990 году.
История такая. На одной из партийных конференций Богомяков, в то время первый секретарь тюменского обкома партии, заявил, что нужно срочно организовывать вузы на Севере. Процентов шестьдесят всех студентов тобольского пединститута тогда составляли студенты из Ханты-Мансийского округа, пятнадцать — ямальцы и остальные — с юга области. Создалась острая нехватка учителей, и пединститут уже, конечно, не справлялся с этим. Никогда не забуду, как Геннадий Павлович тогда бросил в зал: «Говорю всем: вот здесь ректор тобольского пединститута, кто к нему первый подойдет, там будем открывать филиал». Так и было. Я благодарен до сих пор, что первым ко мне тогда подошел глава Нижневартовска Черников.
Было сложно, но меньше чем за полгода мы все вопросы решили и открыли филиал Тобольского пединститута в Нижневартовске, первый вуз в ХМАО. Потом он стал институтом, теперь университет.
А когда Шафраник, председатель Тюменского областного Совета народных депутатов, стал искать заместителя по социалке, то, я так полагаю, что Черников ему и сказал обо мне. Мне предложили, я пришел домой, жена говорит: «Конечно, поедем». В институте было кого оставить ректором, вуз был на подъеме. К тому же, как говорят: лучше уйти на год раньше, чем на день позже. Я согласился, меня утвердили.
90-е годы. Я сейчас их вспоминаю, и, честно говоря, не представляю, как нам удалось «вырулить». Заработную плату, детские платили с трудом, все было взаимозачетами, но не закрыли ни одно учреждение, умудрялись строить дороги, и это с минимальным бюджетом.
Удивляюсь, что это же население, которое выдержало такие трудности, меня много раз потом избирало — и в областную думу, и в Государственную, и потом опять в областную. Я горжусь этим. В первый раз избираться легче: пообещал, поверили, и пошел. А потом можно избраться лишь в том случае, если ты людям не врал, говорил честно и, конечно, помогал.
— В трудные времена никогда не жалели, что уехали из Тобольска, перестали быть ректором?
— Нет. К тому же я до сих пор, с 1977 года, остаюсь членом совета ректоров. Эту среду не потерял.
— Продолжали преподавать?
— И сейчас преподаю в нефтегазовом университете. Сейчас я являюсь председателем совета по защите кандидатских и докторских диссертаций по социологии. В Госдуме я был зампредседателя комитета по делам Федерации и региональной политике, в это время написал и защитил докторскую по социологии, потому что она была связана с региональной политикой.
— Законодательной работе вы насколько принадлежите?
— Фактически работа в вузе у меня сейчас занимает минимальное время, основная моя работа здесь, в областной думе. А у председателя комитета работы хватает.
— За годы работы на руководящей должности, в законодательных органах власти наверняка вы выработали оптимальный метод справляться со сложными вопросами. Поделитесь.
— Секрет очень простой. Работать надо в команде. Один человек ничего не сделает. Команда — это великое дело.
Как было в пединституте. Кто тогда приезжал в Тобольск преподавать, когда там даже горячей воды не было? Конечно, кто-то проштрафился в личном плане, кто-то — по партийной линии. Но преподаватели были нужны. Как римского папу выбирают, так примерно и мы, собирались составом ректората у меня в кабинете, садились, спорили, но приходили к общему мнению и выходили с ним на совет института. В думе так же. Работаем в комитете и пытаемся всегда сформировать единую позицию, с которой и выходим на пленарное заседание думы.
И еще нельзя забывать вот о чем. Представим круг. Если сегодня ты на вершине круга, а кто-то в самой нижней точке, не забывай, что круг вертится, и ты можешь оказаться на его месте. Поэтому, независимо от того, какую должность ты занимаешь (а я кем только не был!), отношения к людям нельзя менять в зависимости от занимаемого положения. Нужно оставаться порядочным. Для меня это главное: взаимоотношения с людьми, доверие и работа в команде.
— Кто вас этому научил?
— Наверное, научила семья, когда мы, трое братьев, остались одни. Опять команда. Было трудно, но, несмотря на это, мы все состоялись. И я всегда помню о том, что в команде выдержать можно все. Одному — очень сложно.
